Елена Никитична стоит у двери, слушает. «Все-таки дети петь стали лучше, спасибо Любе. И Таисья тоже молодец. Вот ведь, простая женщина, можно сказать, почти неграмотная. А душа у нее большая и к детям лежит. Да. Таисью хорошо бы на курсы послать, удержать у себя. А вот Лариса Павловна… Культурная женщина, чистоплотная. Тоже важно, конечно. Но какая-то злость в ней. Надо бы перевести в кастелянши. Бельем пускай заведует. Ей же лучше, не любит она детей… Обещали прислать квалифицированного дошкольного педагога. Что же. Ждем-пождем, и все нет… А дети-то: ушиблены войной, сколько ни ограждай, им все война снится!»
Елена Никитична подошла к окошку. Белым бело! А сверху все сыплется и сыплется. Завтра с утра — в город. Пожалуй, и до станции-то не доберешься, увязнешь в сугробе… Ездить то и дело приходится, дела много! Одна надежда — с будущей осени детдом в город переведут. Дают помещение. Это хорошо, ребята будут в школу ходить, театр, кино близко.
Да, дела много… Вон, уже и Ленинградскую область освободили. Скоро войне конец, заживут люди, как и до войны не жили. На прошлом заседании, например, решили разрушенные дома на Кировской не восстанавливать на прежних местах, а раздвинуть по сторонам, пусть улица будет шире. Проспекты будут, не улицы! И во всем так: больше, шире, богаче прежнего…
За окном послышались голоса. Елена Никитична вгляделась: из-за сарая выскочила хохочущая Сима. Белый пуховый платок съехал, на темных кудряшках снег. В руках целая охапка каких-то дощечек. За ней этот длинный, Николай… Тоже несет что-то… Санки?.. Оказывается, Николай смастерил для ребят санки. Вон, целая дюжина их выстроилась. Ишь, веревочки привязывают. А Сима не утерпела, влезла на горку, прокатилась… Девчонка! Ребенок совсем. А туда же…
Елена Никитична тихонько рассмеялась.
Зачастил в гости Николай. Что же, оно понятно. Скоро уедет. Андрей-то, его товарищ, уже на фронте. Письмо прислал — поздравление с Новым годом…
Николай нагнулся над санками, продернул веревку, завязал узел. Чем-то он в этот миг напомнил Елене Никитичне погибшего мужа: тоже был тонок и долговяз… Да, все прошло. Володи нет, Ванюшки тоже нет. А ведь, если вдуматься, она еще не так и стара: тридцать четыре. По годам, так еще многое впереди. «По годам-то — впереди, а по существу все самое главное позади, — мелькнула мыслишка… Она нахмурилась, подобралась вся. — Не одна ты на свете, есть и другие… Другим-то легче, что ли? Да и вообще раскисать-то некогда. Работы больно много».
Восьмое марта решили все-таки отметить. Совсем немножко, между своими, по-домашнему. Елена Никитична чувствовала: нужен людям праздник, хоть искорка радости да нужна. Отдохнуть, часок-другой посидеть вместе за столом, посмеяться вдоволь.
Утром девушки пошли в рощу за подснежниками. Солнце еще едва поднималось, косые широкие лучи пронизывали рощу насквозь, подсвечивая розовым стволы деревьев и подтаявший снежный покров.
Была тишина. Только хрупкая искристая снежная соль ломалась под ногами да какая-то птица вдалеке вызванивала, как будто звала. Девушки остановились, осмотрелись вокруг и ахнули: между деревьями парил тончайший туман, а за ним… За ним, словно синие лужи, подснежники. Синие разливы — среди подтаявшей снежной пелены кое-где черные пятна земли… И так — до самого конца, до самой глубокой дали.
Запах талого снега, запах живой, потеплевшей земли, голые прутья кустарника, тяжелые лапы елей, напоенные влагой.
— Никогда еще не видела такого, — сказала Люба. — Стояла бы и любовалась! Хоть целый день.
— Да, красиво. Все-таки пора и за дело! Ну, с чего начнем?
Девушки подрезали ножами дерн и укладывали шапки подснежников вместе с дерном в корзины.
Дома цветы вместе с землей выложили на глубокие тарелки, хорошенько полили… Вечером эти синие свежие шапки красовались на столе между блюдом с маринованными красными помидорами и огромной миской печеной картошки. Были тут и соленые грибы, и даже пирог с капустой. Повариха Паша расстаралась для женского дня, наварила целое ведро свекольной бражки.
За стол садились чинно, по порядку: на одном конце — Степан Степанович, на другом — сама Елена Никитична. По бокам остальные: Лариса Павловна, Таисья Григорьевна, Нюра, тетя Паша, рядышком две подружки — Люба и Сима и еще две новых няни да подсобная работница, эти — из соседней деревни, земляки Степана Степановича. Разлили по стаканам бражку, а огороднику Елена Никитична своими руками налила дополна водки.
— Вроде бы женский день сегодня, — с усмешкой заметила Таисья Григорьевна.
— Ну и что же. Степану Степанычу мое первое уважение и почет!
Елена Никитична поднялась.
— Что бы мы делали, женщины, без Степана Степаныча, и сказать не могу. Поглядите на стол: и капуста, и морковка, и помидоры. Да что там говорить, много потрудился Степан Степаныч для нас! Поклон ему от меня, и от ребятишек тоже низкий поклон!
Она поклонилась.
Степан Степанович, видимо, робел. Он был чисто выбрит, из-под старого пиджака виднелась белая рубаха. Он чувствовал, что должен в ответ что-то сказать, да разве подберешь нужные слова так вот сразу, с налету?
— Ничего, как же… Для детишек каждый старается. Детишки, они, так сказать, расти должны. За них и воюем…
— Выпей, Степан Степаныч!
— Ну, так за здоровье! За победу!
Все тянули сладковатую, темную бражку.
— Фу, дрожжами так и шибает, — сморщилась Таисья Григорьевна.
— А по-моему, вкус ничего, довольно приятный, — сказала Елена Никитична. — Молодец, Прасковья!
— Да уж как смогла, чего уж тут. Хмелю-то в ней достаточно, сами вот почувствуете! — повариха зарделась.
Все потянулись к закускам. Жевали молча, ощущая, как теплая бражка приливает к ногам.
— А с детками кто? — Елена Никитична обвела глазами стол.
— Я! Только на минуточку забежала, — ответила Сима. — Спят давно.
— Иди. Скоро сменим, не скучай там.
— Вот наш праздничек-то! Веселый, развеселый, — протянула Таисья Григорьевна. — Один-единственный кавалер, а и тот — Степан Степаныч! Эх, сироты мы горемычные.
— Эй, девки! Степана Степаныча мне чтобы не обижать! — Елена Никитична погрозила пальцем. — Он, если хотите, получше кавалеров ваших…
— Одни мы на свете, одни-одинешеньки, — запричитала вдруг няня Нюра. — Помрем, глаза закрыть будет некому!
— Закроем, не боись! — утешил захмелевший Степан Степанович.
Паша повернула к ней свое бледное, широкое лицо.
— И чего, Нюрка, ты завела? Какая ты сирота? Вон сколько детей у тебя: Ленечка — раз. Витюша Сестренкин — два, Сеня, Наташа да и другие тоже. Не перечесть.
— К ней особенно Васютка льнет, вот сыночек так сыночек! Глазки, прямо как цветики вот эти самые.
Таисья Григорьевна погладила пальцами влажный, нежный островок подснежников.
— А что, бабы, — она подперла ладонью щеку, — и вправду! Разве мы не матери им? Ведь маешься целый день, маешься… Кто уж ближе-то? Мнится мне, вырастут, как родные будут. Приедет, скажем, ко мне Витенька: инженер! Здравствуй, мамаша! А там и Алеша, и Вова, и Васенька, и все инженеры! Вот праздник-то!
— Что это ты заладила, будто все инженеры. Вон Алечка да Миша те и вовсе артисты. Иду давеча, слышу, на пианино разыгрывают. Да так-то весело, славно! Послушала, постояла было, да опара у меня, нельзя…
Люба почувствовала, как в ней что-то радостно дрогнуло, как будто это ее похвалила Прасковья, признала ее труд.
— Инженером — лучше, — вздохнула Таисья Григорьевна. — Как ни говори, инженер…
Она сладко зажмурилась и покачала головой, не зная, что еще сказать про инженеров.
Елена Никитична вдруг засмеялась.
— На днях обхожу вечером группы. Ребята спят. Вижу, навстречу по коридору — процессия. Что такое? Да это Витя Сестренкин, и ведет он за руку Галю маленькую. Оба в одних рубашонках. Спрашиваю: в чем дело? Отвечает: Галя захотела на горшочек, и он взялся ее провожать. Смешные, право! — Она вдруг посерьезнела: — Кстати, забыла выяснить, кто дежурил в тот день. Нельзя такую крошку водить в туалет. Простудится, и очень просто!
Она оглядела все застолье.