Ах, Юлька, ну чего ты дуешься! Теперь, когда Павлик стал такой знаменитый, кучу денег заработал, жить бы да радоваться привалившему счастью. Павлик лез по пожарной лестнице и придумывал свой разговор с Юлей: "Наймем Пашке няньку, а ты иди учись, ты ж давно мечтала. Пожалуйста - деньги есть, никаких забот, проси что хочешь! Все у нас теперь будет о'кэй, Юлька, может, даже в Москву переедем жить. Со мной не пропадешь! Кончай дуться, Юлька, глупо же это, пойми!"
Павлику вдруг захотелось взглянуть на родную Фестивальную улицу: там, там, среди лип, когда-то бродили они с Юлей. И именно там, однажды, собравшись о духом, он Юлю поцеловал. Знаменитый актер вытянул шею, но крыши загораживали Фестивальную, он торопливо полез наверх. Как там? Все ли на месте?
На месте все было: дома стояли, как положено, в ряд, в сквере дремали белые, все в инее, липы, а в конце улицы темнел, как и в прежние времена, лес... Будто на ладони лежала перед Павликом улица, он смотрел, смотрел на нее. А улица на него не смотрела, не хотела родная улица видеть знаменитого Павлика...
"Сговорились они все, что ли?" - расстроился знаменитый. Никто не хотел его видеть: ни Юля, ни Михаил Павлович... А Юлин брат и вовсе вчера сказал, что милицию вызовет, если Павлик еще придет!
"Вот помиримся с Юлькой, я тебе покажу! - грозно думает Павлик. - Ты у меня узнаешь, как близких родственников в дом не пускать! Ничего! успокаивает себя знаменитый. - Приду к ней в библиотеку, уж тогда мне никто не помешает! Только бы Михаилу Павловичу на глаза не попасться..."
Говорят, люди к старости делаются мягче. По Михаилу Павловичу что-то этого не заметно. Как сказал два года назад: "Павел, то, что ты собираешься сделать, - предательство!" - так и стоит на своем... Слишком уж строг он, Михаил Павлович Еремушкин. Строг и старомоден, вот что!
В детстве-то Павлик этого не понимал, все, что говорил и делал Еремушкин, казалось ему замечательным. Но теперь Павлик вырос, теперь-то он понял: жить так, как учил Михаил Павлович, невозможно.
Долг, честь, благородство!.. Глупости какие! Живи Павлик так, как учил Михаил Павлович, где бы он сейчас был? Работал бы в каком-нибудь захолустном театрике и получал сто рублей в месяц... А на сто рублей попробуй проживи, какой уж тут долг, какая честь... Все-таки Михаил Павлович - идеалист, не знает жизни.
Только бы, только бы Павлику с ним не встретиться. Потому что Михаил Павлович хоть и идеалист, а рука у него тяжелая, Павлик знает... Однажды, давно, они гуляли - Павлик, Кузя и Михаил Павлович. Кузя был еще совсем малышом, Павлик - тоже не очень взрослым, Еремушкин угощал их мороженым и рассказывал о поэте Пушкине. Дело было в городском саду. Михаил Павлович и Павлик настолько были увлечены разговором, что ничего вокруг не замечали, а Кузя, который по малолетству многого в разговоре не понимал, глазел по сторонам. Он-то и дернул Михаила Павловича за рукав:
- Деда, а там дяденька тетеньку бьет.
Так вот, с тех пор десять лет прошло, а Павлик все равно отлично помнит, что Михаил Павлович сделал с тем дяденькой.
Крутой человек Михаил Павлович! Кто его знает, что ему придет в голову, если он увидит, что Павлик все-таки явился. Между прочим, окно все не открывали, неужели мальчишка забыл?..
"Ерунда какая! - подумал Павлик. - Лезу, как воришка... Рассказать кому - не поверят!"
Он начинал мерзнуть. Постучать, что ли? Бесполезно, кто сейчас будет торчать в дальних коридорах?
...Но нет - только знаменитый стукнул в окно, как с той стороны кто-то подошел - и открыл!
- Спасибо! - поблагодарил Павлик, из-за клубов морозного пара еще не разглядев, кто это. Но потом-то клубы рассеялись...
- Михаил Павлович? - испуганно пробормотал знаменитый и поспешно шагнул назад.
В последний миг Михаил Павлович все-таки успел поймать его за воротник куртки.
СУП С КОТОМ
Знаменитый актер лежал поперек подоконника: голова тут, а ноги в "луноходах" - торчат над заснеженной улицей...
А Михаилу Павловичу, видно, казалось, что Павлик все еще падает... Он мертвой хваткой держал его за ворот, а в груди у него больно колотилось сердце. Последним, отчаянным рывком он втащил Павлика в помещение и побелел как мел.
Знаменитый встал на трясущихся ногах, оглянулся назад, в холодную пустоту, откуда его только что вытянули.
- Уйди с глаз! - приказал ему Еремушкин, и знаменитый Павлик, опустив голову, побрел по коридору...
А Михаил Павлович неверно шагнул от окна, прислонился к стене и замер, боясь расплескать горячую, черную боль слева, в груди.
- Михаил Павлович! - шепотом позвала Анька.
- Ничего, - сквозь зубы ответил он. - Давай-ка я маленько посижу с тобой рядышком...
Осторожно, по стенке, опустился он на пол рядом с Анькой и закрыл глаза.
- Только не умирайте, пожалуйста! - закричала Анька. - Я вас очень прошу! - и, обхватив Михаила Павловича за шею, заплакала.
- Ну и глупая ты у меня... - с трудом выговорил он. - Зачем же я буду умирать, вот выдумала...
Он открыл глаза и улыбнулся Аньке. И подумал: "Надо менять работу. А то, и вправду, помру однажды у них на глазах..."
Анька ревела уже в голос.
- Да не помру, не помру, - пообещал Михаил Павлович, прислушиваясь, как боль отпускает понемножку. - Подожду уж, пока ты вырастешь.
Анька стихла.
- А потом? - спросила она настороженно.
Михаил Павлович молчал. А что он мог ответить?
- Ну, потом... - вздохнул он печально. - Суп с котом!
И Анька снова отчаянно заревела.
- Не хочу! Не хочу! Не хочу! - твердила она. - Хочу, чтоб вы были всегда!
- Ну перестань, - попросил Еремушкин. - Ревушка... Прилично разве ходить мне в мокром пиджаке? Ладно, никогда не умру.
Они долго сидели рядышком в меловом кругу под краном: Михаил Павлович - приходя в себя, а Анька - уткнувшись носом ему в плечо и тихонько всхлипывая.
- Очень больно? - спросила она шепотом.
- Терпимо.
- А тукает?
Михаил Павлович расстегнул пиджак, прижал Анькину ладошку к груди.
- Тукает! - успокоилась Анька. - А когда оно болит, то это как?
- Коленки разбивала?
- Ну.
- И как?
- Сначала - очень больно. А потом - саднит только.