В первый день выдачи новых учебников в школьном здании всегда бывает как-то торжественно, солнечно и однако же немного грустно, да и запахи какие-то особенные. Дети, приехавшие издалека, пахнут не школьным автобусом, как во время учебного года, а каждый по-своему: кто-то смородиной, кто-то белым наливом, кто-то флоксами. Само собой разумеется, я никого нюхать не лезу, просто у меня нос немного чувствительнее, чем у других. Олав частенько шутит, что если его собака не захочет идти на охоту, вынюхивать дичь, то я смело могу заменить ее. Но если собаку Олава — Леди — каждый новый запах заставляет весело помахивать хвостом, то у меня августовские запахи в школе вызывают грусть.
Отец всегда говорит: «У всего на земле есть свои причины, и чем больше ты узнаешь о взаимосвязях этих причин, тем легче тебе владеть собой. Тем умнее ты станешь».
Но ведь запах новеньких учебников должен как раз вызывать радость: начинается новый учебный год, а я уже ученица пятого класса… Даже не терпится поскорее сесть за парту и поднимать руку… Жаль, конечно, что лето кончается и вскоре по утрам уже нельзя будет понежиться в постели, но все-таки, но все-таки конец лета всегда тянется немного скучновато. Все, что было запланировано еще весной, давно уже сделано, и ничего нового, особенного, в одиночку ведь не выдумаешь. Тийна занята — присматривает за своим маленьким братиком, Олав и Мадис пасут стадо и возятся со своим «катамараном», на который я и ступить боюсь. Труута отдыхает со своими городскими тетушками и шлет открытки с замечательными диетами для кинозвезд; если она сама все их проделала, то будет осенью выглядеть так, что только с помощью увеличительного стекла ее и удастся увидеть… Ох, на всем белом свете нет ничего скучнее, чем конец лета учительского дитя. Со всеми другими всегда происходит что-то интересное. Например, Тийна, которая плавает в сто раз хуже меня, спасла на прошлой неделе одну маленькую девочку, тонувшую в озере. Олав, который обычно в летнее время появляется возле школы не чаще, чем бывает лунное затмение, случайно пришел сюда как раз в тот момент, когда в школе орудовали воры. А я за лето даже гадюки не увидела, хотя в нынешнем году их вроде бы особенно много греется на пнях…
Все сто восемь учеников нашей Майметсской школы обычно успевают получить новые учебники за два дня. И сколько я себя помню, в дни раздачи учебников всегда стояла особо теплая и солнечная погода, как бы до этого или после этого ни лило с неба.
— Знаешь, в Майметсской школе надо бы выдавать учебники медленнее, — сказала я маме, которая перелистывала какой-то учебник для восьмого класса.
— Как это — медленнее? — не поняла она.
— Ну эту работу надо бы растянуть… на неделю или… даже две. В интересах совхоза. Понимаешь, я подметила, что всегда во время выдачи учебников стоит прекрасная погода. И если бы учителя немного растянули выдачу, совхоз смог бы спокойно управиться с осенними работами — не надо было бы опасаться дождей и постоянно прислушиваться к прогнозам погоды.
— Да что ты говоришь? — Мама засмеялась. — Неужели и вправду в эти дни всегда стоит прекрасная погода? Я этого никогда не замечала.
— Честное слово, столько, сколько я живу на этом свете! Одиннадцать лет!
— Ну в первый год жизни ты не только рассматривала учебники всех классов, но даже пыталась самые красивые книги попробовать на вкус, — напомнила мама. — Одиннадцать лет…
Я взяла «Инглиш» для восьмого класса и принялась отыскивать в нем знакомые слова — просто так, от скуки. Мне всегда нравилось листать учебники старших классов и запоминать из них одно-другое интересное. Ни мать, ни отец никогда мне этого не запрещали, но сейчас вдруг мама с сердитым видом взяла учебник у меня из рук и положила обратно в стопку к остальным книгам.
— Да я ведь не запачкаю, только посмотрю! — запротестовала я.
— Будь добра, смотри дома свои учебники, если это тебе так интересно. И заодно можешь их обернуть. Что сегодня сделано, завтра не…
— Что сегодня сделано, завтра неинтересно, — перебила я, пытаясь обернуть все в шутку.
Но мама сделала то особо строгое лицо, с которым обычно объявляет мне: «В данный момент я не твоя мать, а учительница!» — и сказала серьезно:
— Извини, Пилле, но ты мне мешаешь.
А ведь поблизости не было ни одного восьмиклассника.
— Мне только хотелось встретиться тут с девочками из моего класса, — попыталась я оправдаться. — А чтобы обернуть учебники, есть еще целая неделя.
— Тогда будь добра и стой возле того стола, где лежат учебники вашего класса, — сказала мама с ледяной вежливостью.
Я бы с удовольствием стояла у стола с учебниками пятого класса и говорила бы с классной руководительницей, если бы ею оставалась наша старая славная учительница Маазик. Но старая славная учительница Маазик вдруг вообразила себя молодой — это в двадцать-то пять лет! — вышла замуж и переселилась в другой район. Теперь нам выдает книги новый, только весной получивший диплом учитель, вовсе непохожий на учителя: на нем джинсы и спортивная рубашка с надписью: «Спринт»… Но главное — он мужчина! Какие же разговоры можно вести с ним? Он сидит там, за столом, с таким хитрым видом, что, кажется, сейчас достанет из кармана рогатку или «брызгалку», а если станешь лезть к нему без дела, задаст тебе взбучку. Единственное, что ясно насчет нового классного руководителя, так это его имя и фамилия — Рейн Сельге[11], но этого еще никто из нашего класса, кроме меня, не знает.
Если бы теперь пришла Тийна, или Олав, или — лучше всего — Мадис, то, получая учебники, они могли бы немножко пошутить. Мадис мог бы сказать: «Ясно, что неясно!» Или что-нибудь в этом роде. Мне он всегда говорит: «Это и ежу ясно!» А если я на это сержусь, он предлагает: «Послушай, девица Сийль, давай поменяемся фамилиями. С завтрашнего дня ты будешь Пилле Поролайнен, а я — Мадис Сийль. Все по справедливости — око за око, фамилия за фамилию». После большого перерыва я бы даже с удовольствием послушала треп Мадиса.
Но словно назло — никого из пятиклассников! Будто в Майметсской школе пятый класс ликвидировали! Только мать Трууты наскоро заскочила за книгами дочери, а с нею разговаривать у меня не было ни малейшей охоты. Я уже решила идти домой и что-нибудь предпринять, ну, например, хотя бы порыться в том шкафу, где мама держит книги, которые мне читать не позволяет, но тут Рейн Сельге вдруг встал, провел пальцами по светлому «ежику» и пошел к роялю. Он открыл крышку клавиатуры и… — что ты скажешь! — заиграл. Просто так, ни с того ни с сего! В Майметсской школе до сих пор на рояле играла только моя мама. Иногда, правда, малыши пробовали одним пальцем наигрывать «Собачью польку» или «Поезд ехал», но это не в счет. А наш новый классный руководитель играл довольно хорошо, почти как моя мама. Даже вещь была та же самая, которую она иногда исполняет: «Грусть» Шопена. Я подумала: «Вот мама теперь обрадуется!» Она порой сетовала, что, если бы в Майметса было с кем музицировать, жизнь была бы гораздо интереснее. Но сейчас мама смотрела на Сельге и хмурилась все больше и барабанила пальцами по столу, как всегда в тех случаях, когда нервничала или не знала, что сказать. Значит, сегодня вечером мы не будем все вместе уютно сидеть в большой комнате и слушать пластинки и не будем беседовать обо всем на свете…
В конце пьесы Рейн Сельге сбился, провел рукой по клавишам и медленно поднялся с виноватым видом.
— Инструмент, пожалуй, требует настройки? — спросил он, смущаясь.
— Давно пора, — вздохнула мама. — Но никак не найти человека, который согласился бы сделать эту работу за небольшую плату.
— У меня есть один знакомый парень, который занимается настройкой, — сказал учитель Сельге, улыбаясь.
— Стало быть, вы действительно думаете надолго остаться в нашей школе? — спросила «англичанка», сидевшая возле учебников шестого и седьмого класса.
— Если дадут квартиру, то наверняка!
— Тогда у меня тоже наконец будет заместитель! — обрадовалась мама. — До сих пор я не имела права даже заболеть. Просто не было никого, кто взял бы на себя уроки пения.
— Боюсь, мне с этим не справиться, — сомневался новый учитель. — Детская музыкальная школа — вот и вся моя музыкальная подготовка! А вы, я слыхал, окончили консерваторию?
— Двенадцать лет назад я там училась, но до диплома дело не дошло, — грустно сказала мама.
«Сейчас начнет рассказывать про тот несчастный перелом руки, о котором мне уже приходилось слышать десятки раз», — подумала я, но мама грустно молчала.
И тут-то они наконец пришли одновременно, словно по заказу — Тийна, и Олав, и Мадис, и новый ученик Тынис, у всех победный вид и талоны за сданные лекарственные растения. Я не успела сообщить им, что у нас новый классный руководитель, потому что Рейн Сельге сам встал, когда увидел, что к столу подходят его будущие ученики, протянул им, каждому по очереди, руку и представился. Они все тоже вежливо называли свои имена и фамилии, только Мадис бросил быстрый взгляд в мою сторону и объявил: «Мадис Сийль». Я усмехнулась, а классный руководитель пришел в замешательство, потому что искал в списке учеников нашего класса Мадиса Сийля и не находил.
— Вообще-то, в частной жизни я Мадис Поролайнен, это ясно даже ежу, — протянул Мадис серьезно. — Только с согласия одной девицы я иногда пользуюсь ее колючей фамилией, чтобы иголки стали не такими острыми.
— Ясно! — Учитель Сельге усмехнулся. — Кстати, знаешь ли ты, что «поро» означает по-фински «северный олень»?
— В таком случае я больше не буду давать свое имя напрокат! — пообещал Мадис.
Я помогла Тийне положить книги в сумку. До чего же их много, а еще всевозможные тетрадки и разное такое мы должны получить дополнительно в сентябре!
— Вы будто бы собираетесь в кругосветное путешествие! — посмеивался Мадис. Он свободно уложил свои учебники в две старые авоськи.
— Ты собираешься вот так вот ходить в школу, словно на рынок? — поинтересовалась я.
— Да нет. — Мадис почесал затылок. — Моему заслуженному портфелю следует установить памятник на пастбище Лауси. Именно там вчера в обед произошло решающее сражение между коровой номер 274 и серым портфелем производства фабрики «Линда». В неравной борьбе победу одержала, естественно, корова номер 274. Хороший был портфель. Правда, дно у него уже прохудилось и ручка обтрепалась, но до чего же он был живуч!
— Ну и трепло! — сказал Тынис.
— А вот и нет! Честно: я хотел сходить в библиотеку, сдать «Таинственный остров», прочитал его уже давным-давно, ну и намеревался взять, как добропорядочный, обязательную литературу…
— Смотри, каким порядочным ты сделался! — удивилась Тийна.
— Под моей грубой корой скрывается добропорядочная душа, — сказал Мадис, усмехаясь. — И душа сказала мне: «Мадис, ты все лето читал только художественную литературу. Сейчас, когда на рябине начинают краснеть ягоды, настала пора заняться обязательной литературой». Но вишь, корова номер 274 помешала моему душевному порыву! Нет, «Таинственный остров» она не съела, но один край обложки пожевала и изуродовала. Скотина, а знает, что хорошо! Вот только я не знаю, как удастся теперь привести обложку в божеский вид…
— Слушайте, а не поиграть ли нам во что-нибудь? — предложила я.
— Ой, я никак не могу! — огорчилась Тийна. — Я должна взять малыша и пойти к Крыыт и Кярт. Знаешь, их отец пишет с меня картину, до начала учебного года хочет закончить ее.
— Но эта картина у него была давно готова?
— Нет, это не та, на той я смотрю в окно. А теперь он пишет совсем другую. На этой, новой, я выглядываю из окна, и комната будто большое-большое озеро… Странная картина получается, но и немного красивая тоже.
— Значит, у нас в классе есть и своя Мона Лиза тоже! — возвестил Мадис. Он достал из кармана видавший виды бумажник. — Интересно, хватит ли этих денег, чтобы купить портрет Моны Тийны? Сто двадцать ре чистоганом! — хвалился Мадис. — Видите, заработаны этими самыми руками и ногами!
— Ого! Богато живешь! — изумился Тынис. — Ты банк ограбил, что ли?
Конечно, откуда этому новичку, Тынису, знать про житье-бытье в семействе Поролайненов, где иной раз покупают вдруг цветной телевизор и роскошный ковер, а иногда школьный суп — единственная еда Мадиса и Майду.
— За эти деньги можно купить шестьсот двадцатикопеечных мороженых! — высчитал Олав.
— Как только доберемся в город, сразу, прямо на автовокзале умнем каждый по триста штук! — предложил Мадис.
Олав засмеялся.
— И тогда мы превратимся в сосульки! После чего новый портфель тебе уже не понадобится!
— Вы поедете сегодня в город? — догадалась я.
— Вот именно! — похвалился Мадис. — Олав, как джентльмен, поможет мне выбрать новый костюм. И модную сумку себе куплю, такую… серебристую, во!
— Но ведь твои родители уже ездили недавно покупать тебе новый костюм! — вспомнила я.
— Ездить-то они ездили… — Мадис махнул рукой. — Только мой старик встретился в Доме торговли со своим другом и удрал от матери вместе с деньгами… Потом, правда, сожалел, обещал, что окончательно бросит пить и купит мне белоснежный костюм. Но я ведь не вчера родился, чтобы верить этому. На деле — оно и лучше, теперь выберу себе такой костюм, какой душа желает, никакой игры «на вырост» не будет!
У всех были свои планы на день, и через несколько минут я стояла опять одна-одинешенька в дверях школы.
Мог бы отец взять меня с собой в город! Но у него, кроме того, что нужно было привезти зарплату учителям, были еще какие-то дела, и он считал, что я буду ему только мешать. А мне очень хотелось всего-то немного побегать взад-вперед в крутящихся дверях банка и повоображать, что я — Чарли Чаплин! Но ездить с отцом в город мне уже доводилось и раньше, и я знала, что ждать, пока он улаживает дела, ужасно скучно. Улаживать дела отцу приходится в пыльных помещениях с высокими потолками, где, в большинстве случаев, выцветшие зеленые обои и серьезные, даже сердитого вида женщины, которые перекладывают бумаги из одной стопки в другую, открывают ящики своих столов, дают отцу иной раз самому подписать какие-то бумаги, а иногда заставляют его ждать, пока кто-то подпишет.
Мадис сказал однажды: «Дочке директора-то что, живет, как у бога за пазухой!»
Пожил бы он так «за пазухой у старика бога», я бы на него посмотрела! Прошлой весной, когда главный агроном совхоза приходил в конце учебного года на торжественное собрание награждать лучших сборщиков картофеля, — он сказал, что начинающимся летом каждый ученик сможет в течение месяца поработать за родителей. Это вызвало у мальчишек нашего класса такой громкий смех, что их заставили встать. Позднее, когда учительница Маазик отчитывала мальчишек за смех над гостем, Мадис покачал головой и сказал:
— Да мы-то, конечно, можем и не смеяться, но каждый, кто увидит Пилле в роли дире…ктора, наверняка, надорвет животик от смеха. Конечно, я совсем не против того, чтобы моя одноклассница поруководила школой, сосед по парте заменил главного бухгалтера совхоза, а Тармо доверили водить молочную автоцистерну. Я сливки люблю и большие цифры тоже. Но как все это получится на деле?
Учительница Маазик засмеялась:
— Нельзя же каждое слово воспринимать буквально! Во всяком случае, агронома вы своим смехом обидели!
— Ну ясно, а вдруг теперь его Катри-первоклассница не даст отцу месяц отдыха!
— Поролайнен, прекратишь ты наконец свои шуточки! — рассердилась классная руководительница, и на этом разговор прекратился.
Но как отреагировали бы, если бы все то, что сказал Мадис, сказала бы я? Небось как-нибудь так: «Пилле распоясалась», или «Пилле заносит», или «Директорское дитя обнаглело».
Я постоянно вынуждена следить за собой, чтобы не выглядеть обнаглевшей директорской дочкой, которой все позволено. Первую и единственную в своей жизни порку я получила за заносчивость. Мне тогда было лет пять или шесть, точно не помню. Во всяком случае, в школе я тогда еще не училась. Был солнечный весенний день, и мама взяла меня с собой в школьный сад, где работали ученики старших классов. Я скакала между грядок, на мне было красивое пестрое платье, и я играла в бабочку. Вот так, прыгая и бегая, я то и дело оказывалась под ногами у копающих и пропалывающих, и один большой парень сказал сердито: «Слышь, беби, сделай так, чтобы тебя больше здесь не было!» Но другой парень, который собирал с земли корешки, шепнул ему: «Тсс! Это же директорская дочка, ей-то можно делать что угодно!» Не помню, как я на это отреагировала, помню только, как собирала нарциссы под яблонями и кричала важно: «Я дочка директора, мне можно! Другим нельзя, а мне можно!»
Мать, не произнося ни слова, взяла меня за руку, отвела домой и оставила там одну. Еще и дверь за собой заперла на замок. Я бросилась на кушетку, уткнулась лицом в подушку и ревела что было сил. Ревела жутко долго, хныкала до тех пор, пока отец и мать не пришли домой из школы, всхлипывала еще и тогда, когда отец принес со двора тоненькую розгу и пару раз хлестнул меня.
Не было больно, но горло перехватило от чувства несправедливости.
Отец сказал строго:
— Запомни, Пилле: чьей бы дочерью ты ни была, все равно тебе позволено не больше, чем другим детям. Запомнишь?
Я ничего не ответила, думала: «Если теперь умру от порки, так им и надо! Вот возьму и умру, пусть тогда пожалеют, что не позволили мне срывать нарциссы!»
Ночью я долго не могла заснуть, слышала, как отец с матерью шепотом спорили о чем-то между собой. На другой день отец завел со мною долгий взрослый разговор, из которого я не очень-то много чего поняла, но возникло ощущение чего-то важного. Отец говорил что-то и о равноправии, и справедливости, и честности, а я вздыхала с облегчением: «До чего же хорошо, что я не умерла от порки!» И я спросила:
— Папа, а ведь директорские дочки не должны умирать от порки?
Отец усмехнулся:
— Не должны, Пилле. Ничьи дочки не должны умирать от порки!
— Даже королевские?
— Даже королевские, — подтвердил отец. — Я думаю, Пилле, что больше никогда в нашем доме розог не потребуется. Вообще-то наказание розгами противоречит моим принципам.
— Моим тоже, — вроде бы ответила я (так рассказывала позже мама). И до сих пор, если дома, или по радио, или по телевизору идет речь о принципах, мне вспоминаются нарциссы и розги.
Я ходила по школьному саду, смотрела на грядки нашего класса и грустно думала, что едва ли новый классный руководитель захочет разыграть такой праздник урожая, какой мы разыгрывали осенью с учительницей Маазик. Воспоминание о празднике вызвало в носу запах вареной брюквы и моркови. Хотя, на мой взгляд, в мире не придумано ничего более отвратительного, чем вареная брюква и ее запах, но одновременно с ними вспомнились замечательные старинные хороводы, веселый выкуп фантов и то, что наша Маазик всегда приносила на классные вечера замечательные пластинки своего любимого ансамбля «АББА».
Интересно, а какой любимый ансамбль у нашего классного руководителя? Или, может, он слушает только симфонии? И захочется ли ему возиться с нами? Может быть, он будет на классном часе только читать нам мораль? Повидали мы всяких людей…
— Ох! — Я испугалась жутким образом, потому что внезапно кто-то спрыгнул на траву из сплетения веток старого терновника.
— Стой! Или буду стрелять!
Это был Тынис.
— Стреляй, стреляй! На этом дереве уже давно нет плодов, а следовательно, нет и косточек. Хотела бы я посмотреть, чем это ты намерен стрелять!
— Стрелять… это я просто так. А что это за дерево? Почему на нем могут быть плоды? — Тынис медленно подошел ко мне поближе.
— Это терновник. Очень старый, кажется, даже со времен баронской усадьбы. Когда я была еще довольно маленькой, из плодов этого дерева варили варенье…
— Неужто ты всю жизнь провела тут? — изумился Тынис.
— Да.
— Тут, наверное, можно умереть от скуки! Даже кинотеатра нет. А уж увеселительный парк — об этом можно только мечтать!
— Сколько раз этим летом ты был в увеселительном парке? — спросила я.
— Четыре.
— А я — пять! И может быть, поеду еще, ведь до города — рукой подать.
— Близости города тут совершенно не чувствуется.
— Чего же ты тогда поступил в нашу школу, если тебе здесь совсем не нравится?
— А я и не поступил, меня отдали в вашу школу, если хочешь знать. Ну… Выслали на поселение, как когда-то Пушкина! — похвалился Тынис.
— Так ты, стало быть, великий поэт? — пошутила я. — Или революционер?
— Сама ты… — Тынис махнул рукой.
«Кто бы он там ни был, но все-таки сверстник», — подумала я и попыталась перевести разговор на более близкие темы.
— Скажи, где ты научился играть на гитаре? В музыкальной школе?
— Нет, это так, один дяденька научил. — Тынис опять махнул рукой. — Послушай, а ты всю школу обшарила?
— Как это?
— Ну подвалы, погреб, чердак…
— Конечно, я бывала на чердаке, да и в погребе — там хранят школьный картофель и капусту. Да там почти все школьники работали. Весной в погребе жутко противно воняет, долго там не выдержишь.
— А в потайной ход лазила? Не станешь же ты утверждать, будто не знаешь, где он находится?
— Да нет тут никакого потайного хода, серьезно — нет. Если ты имеешь в виду дверь в погребной горке, ту, на которой висячий замок, то там был в старину молочный погреб господской усадьбы. Если не веришь, сходи в уголок краеведения, посмотри план дома, вот и увидишь.
Меня возмутило, что этот новенький, который тут всего-то недели две, выставляет себя большим знатоком нашего школьного здания. И я сказала, что, будучи малышами-первоклашками, мы тоже верили таинственным рассказам старшеклассников о спрятанных сокровищах и длинных подземных ходах в погребном холме рядом со школой, и что мы с Олавом даже решили заняться поиском этих сокровищ. Но едва забрались в погреб, где было жутко холодно, и, двигаясь на ощупь, стали спускаться по каменным ступеням, как меня охватил страх, я разрыдалась, и школьная нянечка, услыхавшая это, вывела нас обоих за руку обратно на дневной свет. С тех пор на двери погреба висит амбарный замок, и, хотя я быстро разведала местонахождение ключа, у меня не возникало больше ни малейшего желания снова лезть в эту сырую и темную каменную конуру.
Тынис выслушал меня, но, похоже, мои слова его ни в чем не убедили, ибо он сказал высокомерно:
— Неудивительно, что ты своим девчоночьим умишком поверила этим рассказам о молочном погребе, но странно, что парни позволили так провести себя. Или они все тут немного чокнутые? По крайней мере, Мадис точно выглядит дебилом. Несет жуткий бред, и штаны у него доисторические, в таких штанах можно выступать в «Пещере ужасов» — пугать маленьких детишек!
И вовсе наш Мадис не дебил! Просто он ужасно много читает и говорит иногда книжным языком. Слыхал бы ты его, когда он читал «Следопыта», тут бы и у тебя под скальпом похолодало!
Немножко чудно было пользоваться словами Мадиса, его же защищая, но надо же этого Тыниса как-то поставить на место! Что с того, что он в модных «варенках» и в рекламной рубашке, с Эйфелевой башней на груди, но ведь его отправили сюда в «ссылку»!
— Ладно, ладно! — огрызнулся Тынис устало. — Мадис прекрасный принц, а штаны его — художественная ценность и охраняются государством. Меня Мадис и не интересует. Меня интересует, как заполучить ключ от погреба. Если достанешь мне ключ, четверть клада будет твоя.
— Ишь какой делитель сокровищ нашелся! Подумаешь, большое счастье — получить четверть ржавого ведерка или бидона!
— Ну ладно — получишь одну пятую! — пообещал Тынис.
— И по-твоему, одна пятая больше четверти, господин Умник?
Тынис ухватился за обе мои руки и сжал больно.
— Не принесешь ключ, получишь по шее!
Он был ненамного выше меня, но вцепился в мои руки так, что было очень больно. И хотя я никогда ни с кем не дралась, а глядя, бывало, на мальчишескую возню, думала, до чего же глупо они могут толкаться и препираться, но теперь, чтобы вырваться, попробовала сама подставить Тынису подножку. И… Ух ты! Он полетел кубарем на траву.
«Сейчас он поднимется, и тогда мне несдобровать!» — мелькнуло в голове. И, уперев руку в бок, я объявила:
— Между прочим, мой отец — директор школы! — Говоря это, я быстро глянула по сторонам — не дай бог, чтобы услыхал еще кто-нибудь. Передадут отцу, и тогда…
— Знаю, знаю, — пробормотал Тынис, стряхивая рукой землю со штанов. — А моя тетка — змея-завуч!
— Тали — твоя тетка? Честно?
— Ну да, к ней-то меня и прислали, — ответил Тынис хмуро. — Вроде того, чтобы привести меня в чувство. Иначе… мне бы светила спецшкола.
— Что ж ты натворил?
— Ах, да так… У меня просто мерзкий характер, иногда и самому противно думать, чего только я могу наговорить и наделать. Иногда с мальчишками отнимали у маленьких деньги. Да и с училками разговаривали не слишком вежливо. Ну и вообще…
Мне стало прямо-таки жаль Тыниса. Вспомнила, что отец частенько говорил: «Ни один индивидуум, а ребенок и подавно, не может быть столь испорчен до мозга кости, чтобы нельзя было сделать из него более-менее нормального человека. Конечно, перевоспитывать труднее, чем воспитывать, однако ничего невозможного нет».
— Но на гитаре ты играешь хорошо. Знаешь, в нашем классе мировецкие мальчишки, ты наверняка с ними поладишь. Ну и на классных вечерах можешь играть на гитаре. А то всегда только магнитофон или грампластинки, живая музыка — это все же совсем другое. Честное слово, когда ты играл там, в автобусе, Труута сказала, что теперь наконец-то в наши классные вечера удастся вдохнуть жизнь.
— Ах, это ведь так… самодеятельность. Тот дядечка, который меня учил, он и сам нот не знает, просто показал некоторые аккорды и… Он, между прочим, новый муж моей матери и пытается со мной быть своим парнем, но на деле никуда не годится… Отец нашел себе новую жену, а она меня терпеть не может, якобы я пачкаю ее ковер. Такая ведьма, что…
— Ну не беда, — попыталась я утешить его, но не знала, о чем сказать дальше. — Знаешь, например, у нашей Тийны вообще отца нет, то есть, значит, вообще-то он где-то есть, был когда-то, но Тийна его никогда не видела. Только об этом не стоит никому даже и заикаться. Тийна однажды доверила мне это, и я дала честное слово, что никому больше не скажу. Ну, или возьмем хотя бы Мадиса — его родители хотя и вкалывают на работе, но отец-то — пьяница, поэтому у них дома иногда даже и хлеба нет. Так что дело не в том, есть ли у тебя родители и кто они, а в том — кто ты сам!
— Ах, чем мое положение лучше! — Тынис махнул рукой. — Не представляю себе, как я тут с теткой уживусь, она ведь такой сухарь и придира.
— Да, она ужасно точная и порядочная. Но это вовсе не значит, будто она человек скучный. Мама всегда говорит, что, слушая рассказы Линды Тали о путевых впечатлениях, забываешь и о еде.
— Быть не евши, конечно, плохо, но если лишаешься родного дома, делается не по себе. Ну, когда видишь, что каждый радуется, если ему удается отделаться от тебя.
— Знаешь что, — возникла у меня утешительная мысль, — я пойду и поищу этот ключ от погреба. Тогда ты, по крайней мере, убедишься, что, кроме шестидесятилетнего запаха молока, там ничего нет.
— Посмотреть-то можно. — Тынис пожал плечами. — Однако, если ты так уверена…
— Я-то уверена, но ты-то мне не веришь!
Я забежала в школу и заглянула через приоткрытую дверь в зал. Учителя, выдававшие учебники, разговаривали о школьных и домашних делах, очевидно, рабочий день шел к концу. Дверь отцовского кабинета была приоткрыта. Я постучала и, не дожидаясь ответа, вошла.
— Привет, Пилле! — воскликнул отец, не отрывая взгляда от стопки бумаг. — Как дела?
— Хорошо, — ответила я и хотела уже было осторожно спросить разрешения показать Тынису погреб, но тут зазвонил телефон, и отец схватил трубку.
— Алло! Что? Междугородный? Большое спасибо!
Отец встал, повернулся ко мне спиной и, глядя в окно, принялся объяснять кому-то, что, если в течение двух-трех дней у него не будет каких-то бустилата и латекса, учебный год первого сентября начаться не сможет. Я ждала довольно долго, но спор отца с собеседником в телефонной трубке насчет бустилата все никак не кончался. Тогда я приподнялась на цыпочках и взяла с крючка увесистый железный ключ, к которому была прикреплена маленькая фанерная бирочка с буквами «М. П.».
«Потом, когда принесу ключ обратно, скажу отцу, что ходила показывать погреб Тынису», — подумала я и подалась прочь.
Тынис долго возился с висячим замком, пока дверь погреба не открылась со скрипом. Похоже было, что с тех пор, как мы с Олавом в первом классе пытались совершить экспедицию в погреб, никто сюда не заглядывал. Казалось, мы вступили в огромный холодильник, в котором царила темнота. На улице-то был теплый августовский день, но здесь даже намека на это не было.
«Бедные кроты и другие подземные жители, — пожалела я мысленно. — До чего же жалкую они влачат жизнь!»
— С ума ты сошла — оставила дверь открытой! — зло прошептал Тынис.
— Но иначе тут совсем темно, даже ступеней не видно! — возразила я.
— Если кто-нибудь заметит открытую дверь, сунется сюда и нам помешает. Закрой дверь! К темноте глаза постепенно привыкнут, и начнешь видеть! — распоряжался Тынис.
До чего же странно! В кромешной темноте все звуки сделались какими-то гулкими и жуткими. Казалось, будто дышу удивительно громко, а кеды опускались на ступени лестницы с гулким стуком.
— Ай! — Но это что-то пугающе-шевелящееся и теплое оказалось рукой Тыниса.
— Что ты вопишь? — рассердился он. — Осторожно, здесь одна ступенька разломана.
— Давай вернемся, мои глаза к этой кромешной тьме не привыкнут, я же не сова.
— Не боись! — сердито прикрикнул Тынис. — Ничего еще не случилось!
— А что должно случиться?
Не отвечая, щупая рукой стену, он двигался дальше, вперед. Я следовала за ним по пятам.
— Ого-го-го! — вдруг изумленно воскликнул Тынис. — Гляди-ка, тут-то этот потайной ход и начинается.
— Не вижу! — пожаловалась я.
Он засмеялся.
— Да, не видно, но рукой можешь пощупать. Тут погреб сужается, теперь ход сворачивает правее. Чертовски глупо, что я не догадался прихватить с собой фонарик.
Следом за Тынисом и я попала в узкий ход, куда взрослый человек едва ли поместился бы, здесь я почти упиралась головой в потолок, и даже сквозь волосы ощущались холод и сырость камня.
— Ну, все еще отказываешься от пятой части сокровищ? — спросил Тынис.
Я молчала, думала, что действительно странно, как это никому из нас до сих пор не пришло в голову исследовать погреб. Может быть, здесь действительно спрятаны сокровища?
Дверь погреба скрипнула, и на лестнице появилась широкая полоса света.
— Тсс! — Тынис закрыл мне рот рукой.
Кто-то спустился ступеньки на две и крикнул:
— Ау! Кто тут?
Мы затаили дыхание.
— Есть тут кто-нибудь?
Это был новый учитель Рейн Сельге. Видимо, его глаза тоже не привыкли к темноте. На следующей ступеньке он, оступившись, едва не полетел вниз. Тихонько ругнувшись: «Вот черт!» — он повернул обратно. Дверь закрылась, полутьма опять сгустилась в кромешную тьму. И в темноте был ясно слышен щелчок запираемого замка.
— Раззява! — озлился на меня Тынис. — И угораздило же тебя оставить ключ в замке!
— Сам ты его оставил! Ты же отпирал замок.
— Большое спасибо! А кто этот ключ принес? Да я еще полчаса назад и понятия о нем не имел. Так что — сама виновата!
Слезы подступили к глазам. Ну кто мне велел лезть сюда, да еще с таким… сосланным на перевоспитание! Могла бы преспокойно сидеть дома и читать что-нибудь. Могла бы пойти в лес, полакомиться полуницей. Представив себе полянки между сосен, где растет полуница, я еще больше погрустнела: тепло, свет и сладкие ягоды — все это, казалось, где-то очень далеко. А в погребе не было ни лета, ни осени, были только холод, тьма и постоянная сырость.
— Погоди-ка, я посмотрю, а вдруг замок не закрылся, — сказал Тынис. — Не хнычь!
Я полезла следом за ним вверх по ступенькам. Хотя он был сердитым и глупым, но оставаться одной в подземном ходу… При одной мысли об этом меня охватил ужас.
— Ого, здесь есть ручка! — обрадовался Тынис.
Но конечно, дверь ему открыть не удалось, зато ручка, оторвавшись от двери, оказалась у него в кулаке. Между двумя створками двери в щелку, тоненькую, как нитка, проникал лучик света.
— Да если бы я и взяла ключ с собой, никакой пользы нам все равно от этого не было бы. Висячий замок закрывается без ключа, а отсюда, изнутри, открыть его было бы невозможно.
— Не скули, выберемся мы отсюда! Обязательно кто-нибудь явится! — считал Тынис.
— Но этот новый учитель может уехать на ночь в город, у него ведь квартиры здесь нет, — рассуждала я вслух. — А второго ключа от этого погреба, насколько я знаю, не существует.
— Ах, не паникуй! К ночи они обязательно начнут нас искать! Ну, и кто скажет, что этот потайной ход никуда нас не выведет? Пойдем, попробуем!
Мне казалось, что в погребе становилось все холоднее. Но глаза мои начали наконец привыкать к темноте. Правда, тут не на что было смотреть — только быстро двигавшаяся впереди фигура Тыниса, потолок и стены. Внезапно Тынис куда-то пропал, словно сквозь землю провалился. И провалился-таки! Наш потайной ход окончился глубокой ямой, куда и я чуть было не свалилась.
— Ч-черт! — ругнулся Тынис.
— Ты жив? — испуганно спросила я, стоя на самом краю ямы.
— Кажется, вывихнул ногу. Что это за яма тут такая?
— Небось это и есть потайной ход, он ведет через земной шар прямо в Америку! — пошутила я.
Тынис не ответил.
— Да ты жив ли? — Я нагнулась над краем ямы и догадалась, что где-то там в глубине всхлипывают.
— Не нервничай, они непременно начнут скоро нас искать! Слышишь, Тынис!
И вдруг словно бы невидимая рука подняла Тыниса. Яма оказалась не такой уж глубокой. Просто он сидел там на корточках, а когда встал, его руки дотянулись до края ямы.
— Угадай, что я тут нашел? — спросил Тынис хмуро и добавил, не дожидаясь моего ответа: — Само собой разумеется, ржавый молочный бидон! Забавно, да?
Ничего забавного в этом не было, но я никак не могла сдержать смех. Смеялась так, что из глаз покатились слезы, и повторяла: «Пятая часть бидона достанется мне!» И хохотала во все горло.
— И с кем же я только связался! Сиди в этой дурацкой яме, в этом дурацком погребе, как в тюремной камере, да еще с сумасшедшей! — возмущался Тынис. — Замолчи! Лучше помоги мне как-нибудь вылезти отсюда!
— Если бы это был потайной ход прямо в Америку, яма была бы гораздо глубже, а эта не такая уж и глубокая! — заметила я, все еще похохатывая.
— Ногами не на что опереться, сплошь гладкая каменная стенка! — жаловался Тынис.
В кинофильмах часто показывают, как альпинисты вытаскивают друг друга за руку из пропасти. Какой же силой они должны обладать! Во всяком случае, моя помощь Тынису чуть было не кончилась тем, что и я бы оказалась в яме. Он выбрался лишь с третьей попытки, когда встал на старый бидон. Олав или Мадис наверняка бы вылезли из ямы и вдвое глубже без моей помощи, да еще бы небось и бидон с собой вытянули. Но что поделаешь, сама ведь я виновата, что попала в это погребное заточение с таким хвастуном и слабаком…
После игры в альпинистов погреб казался мне еще холоднее и жутче. Хотелось есть, и настроение становилось все печальнее.
— Ну что мне стоило догадаться захватить с собой хотя бы коробок спичек! — сокрушался Тынис. — Но тетя постоянно вынимает спички у меня из кармана, наверное, боится, что я курю.
— А еще нам следовало бы прихватить с собой топливо, котелок и всевозможные продукты. Да и зимняя одежда не помешала бы, — задиралась я.
— Смотри, не начни снова хихикать. Жуткое чувство было, когда ты смеялась, как ненормальная. Точно, как в фильмах ужасов.
— Не бойся, мне больше совсем не до смеха. А привидений здесь тоже нет! — сказала я и почувствовала, как по спине от страха побежали мурашки. Ведь каждый ребенок знает, что привидений и духов не существует, а все-таки делается жутко, как подумаешь, что сидишь на ступеньках в холодном погребе, да еще в темноте.
И будто назло, Тынис принялся рассказывать страшные истории про вампиров, разбойников и мертвецов. Я зажала уши руками и смотрела на тоненький, как ниточка, лучик света, тянувшийся в щель между створок двери, словно спасательный шнурок снаружи, где было светло, тепло, солнечно… Но это не помогло, я все равно слыхала именно те слова, которых не хотела бы слышать: клыки, гроб…
И вдруг я услыхала топот бегущих ног и голос:
— Ищи! Ищи! — кричал Олав, и тут же щелочку между створками двери закрыло что-то черное. Это была Леди, которая повизгивала, почуяв, видимо, мой запах. Я обрадовалась, и мои страхи мгновенно улетучились.
— Проклятье! — процедил Тынис сквозь зубы, словно появление Олава его расстроило.
— Олав! — крикнула я.
Олав попытался заглянуть в погреб сквозь щелочку между створками двери.
— Кто тебя туда посадил? — спросил он.
— Разве замок закрыт? — услыхала я голос Мадиса.
Я была так рада, что попыталась бы погладить мальчишек, если бы могла просунуть в щель хоть палец.
— Слушайте, найдите этого нового учителя как можно быстрее, пока он не уехал в город. Ключ, наверное, у него. Во всяком случае, замок закрыл он. Но может быть, он отнес ключ обратно в отцов… ну, в директорский кабинет. Ключи висят рядом с черным шкафом, и на бирочке этого ключа буквы «М» и «П», — торопливо объясняла я.
— Это значит «Мученица Пилле»? — спросил Мадис.
— «Молочный погреб», балда! — крикнула я. — Только давайте побыстрее, а то тут можно превратиться в сосульку!
— Ясно! — сказал Олав, свистнул разок и крикнул: — Леди, пошли! Сегодня у нас опять день великих дел!
— И надо же было, чтобы именно они сюда приперлись! — недовольно проворчал Тынис.
И тут я не выдержала:
— А кого же ты сюда ждал? Шведского короля или заврайоно?
Гораздо спокойнее было сидеть в погребе, зная, что Олав и Мадис уже ищут ключ. Даже если они и не найдут его, то что-нибудь придумают, в крайнем случае, сорвут замок, но доведут дело до конца. Не так, как Тынис, который сперва хочет любой ценой найти сокровища, а потом не может вылезти даже из неглубокой ямки.
Вскоре Леди опять повизгивала за дверью, а издали слышался голос Мадиса:
— Начинается представление: «Освобождение девицы Сийль из подземелья!» Главные роли исполняют педагог и два храбрых рыцаря!
— Знаешь, почему я не хочу, чтобы другие знали про ту яму в погребе? — шепнул мне Тынис. — Там, в бидоне, что-то есть!
До чего же светло и тепло было на улице, аж глазам стало больно.
— Ого! — крикнул Мадис, когда увидел нас с Тынисом, стоящих на ступенях. — Еще один рыцарь претендует на главную роль! «Рыцарь-нос в земле», если не ошибаюсь?
По выражению лиц всех мальчишек нетрудно было понять: эта встреча их не обрадовала.
— Да-а, с вами не соскучишься! — сказал учитель Сельге. — Я же переспросил несколько раз: есть ли тут кто, но мне почему-то не ответили!
— Почему же вы не ответили, когда учитель задал ясный вопрос? — упрекнул нас Мадис.
Я ждала, что скажет Тынис. Прозвище «Рыцарь — нос в земле» ему действительно подходило, такое у него было заплаканное и испачканное землей лицо. Но он вдруг глянул на свои ручные часы и объявил:
— Ой, я должен бежать домой, тетя, наверное, уже заждалась. И жутко есть охота.
— Пламенный привет тете! — крикнул Мадис ему вслед.
У меня в желудке тоже была абсолютная пустота, но мне казалось, что следует все же как-то объяснить этот наш поход в погреб. Я сказала:
— Тынис с чего-то взял, что там, в погребе, могут таиться всевозможные сокровища. Я-то ему не верила. Помнишь, Олав, как мы однажды уже лазали туда? Но на всякий случай принесла ему ключ и…
— Нашли? — Учитель усмехнулся.
— Ах, не было там никаких сокровищ! Только один заржавевший бидон валялся в какой-то яме. Тынис свалился туда прямо на него!
— Вот ведь как бывает, — сказал Олав. — Некоторые ищут сокровища, а другие — теряют. У Мадиса пропал бумажник с деньгами.
— Да ты что? Со ста двадцатью рублями?
— Так и есть. Сто двадцать ре семьдесят шесть коп исчезли, будто корова языком слизнула… — сказал Мадис грустно. — Хорошо еще, что я обнаружил пропажу, когда пошли на шоссе. Я хотел купить билеты Олаву и себе на автобус, сунул руку в карман… и… нету! Если бы это выяснилось только в городе, попали бы мы в передрягу! Пришлось бы пешком домой возвращаться.
— А на автобусной остановке вы поискали? — спросил учитель.
— Поискали, и весь путь, каким шли туда, осмотрели, — объяснил Олав. — Вот только окрестности школы еще не обшарили. Я взял с собой Леди, может, она найдет. Хотя она и легавая собака, но у нее очень мощное чутье.
— И эти деньги особенно сильно пахнут потом, — заметил Мадис. — Чтобы их заработать, пришлось и побегать, и попрыгать…
Учитель изумился:
— Ого! Ты что же, спортсмен-профессионал?
— Просто у меня в стаде были такие профессиональные коровы, которые постоянно занимались легкой атлетикой! — Мадис усмехнулся. — Потом, когда мать научила, что стадо надо поворачивать так, чтобы головы всех коров были направлены в одну сторону, жизнь стала немного поспокойнее… Ах, можно было бы просто бездельничать, если бы я знал наперед, что деньги просто исчезнут.
— Ничего не исчезает и не возникает, а просто меняет состояние и образ, — сказал учитель. — Как выглядел твой бумажник?
— Коричневый такой, старый, застежка-молния с одного края немножко оторвана. И на нем написано печатными буквами: «МАМЫ КАШЕЛЕК». Это я накалякал, когда еще был маленький. Он сегодня был при мне, я еще его показывал, похвалился, что поедем с Олавом в город за покупками. Потом я забежал домой, отнес новые учебники и сразу рванул на автобусную остановку, Олав ждал меня там.
— Может, бумажник дома остался?
— Я теперь туда даже показаться боюсь! — Мадис покачал головой. — Мой старик сразу мне всыплет, как услышит, что все деньги пропали.
— Я пойду с тобой, — предложил учитель Сельге. — Должен же я посещать дома своих учеников. Очень возможно, что кошелек ждет тебя дома на столе. Надеюсь, теперь-то уж можно запереть дверь погреба, или там еще кто-нибудь остался? — обратился учитель ко мне.
— Нет, больше там никого нет.
Я надеялась, что Олав пойдет домой вместе со мной, но и он решил пойти с Мадисом. Конечно, ведь у Мадиса большая беда. Если бы у меня пропали десять рублей из коробки, где я их храню, я бы тоже совсем не обрадовалась. Но мне отец с матерью покупают всю одежду за свои деньги, и десятка в коробке — просто «мои деньги», и никто не спрашивает, где и на что я их истрачу. Бедняге Мадису придется теперь начинать новый учебный год опять в старом костюме…
Мама уже успела вернуться домой, сидела за роялем, но не играла. Я тихонечко подкралась к ней сзади и закрыла ей глаза, как мы обычно делаем в классе, мол, угадай, кто это? Мама вздрогнула и сбросила мои руки.
— Пилле, пожалуйста, оставь свои детские выходки! В кухне на плите котлеты с картошкой, огурцы возьми в холодильнике… Будь добра, ешь и оставь меня сейчас в покое!
— Ты не в духе?
— Нет, в духе! Но мне хотелось бы знать, могу я один раз немного побыть одна? Совершенно одна! И чтобы никто мне не мешал.
— Конечно, можешь, — согласилась я и пошла в кухню.
Котлеты были уже остывшие, чуть теплые, но вкусные, соленоватые. У еды в одиночку то преимущество, что можешь спокойно пристроить рядом с тарелкой книгу и, жуя, лететь вместе с Нильсом Хольгерссоном. За чтением забываются домашние заботы и неприятности. А было похоже, что плохие настроения всего мира собрались в этот день в Майметса.
— Отец скоро придет? — крикнула я через дверь, подумав о том, что для него надо бы разогреть котлеты.
Мама помолчала минутку и потом ответила раздраженно:
— Откуда я знаю! Для него ремонт в классах важнее, чем то, что дома, в ванной, кран подтекает, и газ в баллоне на исходе. Ночевать-то он все-таки придет!
Вот тебе и на! Обычно отец и мать всегда в согласии, а если иногда и спорят, то потихоньку и только в своей комнате…
Кран в ванной! Он подтекает у нас уже год, я даже привыкла к тому, что ночью, в тишине, из ванной слышно, как равномерно каплет из крана: тильк! тильк! тильк! Но ведь газовые баллоны мать всегда заказывает сама: звонит в контору, платит в отделении связи три рубля и через несколько дней двое крепких мужчин привозят красный баллон.
Плохое настроение матери прилетело, словно муха, из комнаты, где стоит рояль, в кухню и стало досаждать мне.
«У старого бога за пазухой», — говорит Мадис. Ну что это за жизнь, если «старый бог» все время занят только школой! Да и мать, пожалуй, всегда больше беседовала с гадкими мальчишками из группы продленного дня, чем со мной. А в прошлом году ей в придачу к урокам пения пришлось вести еще и химию, так что мой дневник она видела только по воскресеньям, когда я просила ее подписаться в конце страницы. Когда же мать увидела, что я вдруг получила по математике три тройки подряд, она нахмурилась и сказала: «Уж тебе-то следовало бы быть пособраннее!» Вот тебе и «за пазухой»! Помощи родному ребенку никакой! Я тогда не стала говорить ей, что Труута делает все домашние задания вместе с матерью, а за то, что она исправила тройку по русскому языку на четверку, мать купила цветной телевизор. Хорошая отметка дочери — это для родителей Трууты событие, как она сама рассказывала. И по случаю такого события опустошают теплицу и везут на рынок цветы или помидоры, продают и на вырученные деньги покупают телевизор.
У нас есть цветной телевизор, но в июне он испортился и немо стоит в углу. То мастеру некогда было заняться ремонтом, то отец был в отъезде, то мать — на курсах в городе Вярска.
— Летом как раз полезно дать глазам отдых, — сказала мама только вчера и добавила, заметив, наверное, мое разочарование: — Вот минует первое сентября, начнется учебный год, отец сам привезет мастера.
Но, знамо дело, после первого сентября будет День учителя, затем — конец четверти, затем — Новый год… Большинство детей из нашего класса верили еще в первый школьный год, что Дед Мороз действительно существует, но я уже в трехлетнем возрасте знала, что к концу новогодних выступлений учеников в школьном зале отец натягивает красное пальто, приделывает себе ватную бороду, берет мешок с подарками и стучит в дверь зала: «Здравствуйте, детишки! Туда ли я приехал, это Майметсская школа?»
Рассказывать об этом другим детям мне было запрещено, чтобы не испортить этим их новогоднего праздника… Но все равно теперь мальчишки спрашивают перед каждой школьной елкой: «Пилле, а твой папс и в этот раз тоже будет изображать Деда Мороза?» Я в ответ: «Нет, нынче явится Дед Мороз с Севера!» Мальчишки на это: «Ой, как жаль! Дир — такой хороший Дед Мороз!»
Конечно, исполнять эту роль отцу легко, ведь он прекрасно знает округу. Он учил тут всех детей, помогал старым людям оформлять получение пенсии. Отец умеет со всеми поддерживать хорошие отношения. Вот бы нам поехать куда-нибудь иной раз всей семьей, но это никогда не удается. Когда у мамы был отпуск, отец с печниками ремонтировал школьное отопление, а вместе с хозяином хутора Кайду косил траву на спортплощадке и вокруг школы и даже исполнял обязанности трубочиста, потому что настоящий трубочист не согласился чистить две старинные трубы, торчащие на гребне крыши, заявив, что из-за этих древних глупостей не станет рисковать своей жизнью. Отец обвязался веревкой вокруг пояса, взял у трубочиста его инструменты и сделал эту работу сам. Когда он спустился с крыши, его руки и щеки были черней, чем у самого профессионального трубочиста. Мама спросила: «Неужели ты и в самом деле не боялся там, на крыше?» Отец ответил: «Конечно, боялся. Боязнь высоты у меня в крови с детства. Но ведь ничего не поделаешь, другого выхода не было, оставлять дымоходы нечищеными опасно!»
К этому «другого выхода не было» и «ничего не поделаешь» я уже привыкла. Ничего не поделаешь, нет времени исправить телевизор. Ничего не поделаешь, в дом отдыха в Отепяя нынче не поедем, хотя единственный в семье ребенок уже четвертый год подряд приносит из школы Похвальную грамоту… Труута, у которой просто хорошие отметки в табеле, поехала в награду за это с тетей в Ялту.
«Зависть — гадкое чувство, принижает человеческое достоинство, — сказал отец, когда я завела с ним речь об этом. — Может быть, поедем будущим летом всей семьей в Карелию, у меня там есть друг».
И что же мне оставалось? Надеяться! Другого выхода не было! И ведь до чего же хорошо было Нильсу Хольгерссону: стоило слегка обидеть гуся-отца — и тотчас его несли в далекое путешествие!
Я слышала из кухни, что отец вернулся домой. Ему пришлось пройти такую же полосу препятствий, как и мне давеча: сначала он обменялся несколькими фразами с матерью, сидевшей за роялем, и затем направился прямиком в кухню.
— Приятного аппетита! Пилле! Читать за едой нельзя!
— А разве директору полагается чистить трубы?
Отец покачал головой:
— И что за муха вас обеих укусила? Между прочим, твой новый классный руководитель сказал, что выпустил тебя из заточения в погребе. Кто позволил тебе лезть туда?
— Уже успел нажаловаться! — рассердилась я и почувствовала, что сегодня человеческой беседы, наверное, не получится. Мне не хотелось ссориться, да и отцу, пожалуй, тоже, но разговор сразу сам собой пошел не в ту сторону.
— Нет, этот Сельге, похоже, весьма толковый молодой человек. Он уже поделился со мной несколькими хорошими идеями, — сказал отец, кладя котлеты себе на тарелку.
Я обрадовалась, что разговор переходит на более спокойные рельсы. Главное, чтобы темой разговора не стал больше молочный погреб.
— Так-то оно так, только я опасаюсь, что этот молодой человек здесь надолго не задержится, — сказала появившаяся в двери кухни мама.
— Почему бы ему и не задержаться, я сегодня выторговал у совхоза для него симпатичную однокомнатную квартирку, в том доме, что рядом с магазином. Не может же он всю жизнь ночевать в учительской!
— Ах, протянет годик и смоется, как все те, предыдущие! — Мама махнула рукой.
— Меэли! — сказал отец с упреком и глянул в мою сторону.
Ну да, это был знакомый взгляд со значением: при ребенке не говорят о школьных делах! Будто сама я слепая! Все школьники и родители говорят о том, что беда нашей школы — близость города: молодые учителя охотно соглашаются, чтобы их направляли сюда, ибо отсюда легче потихоньку подыскать себе в городе новое место работы и квартиру. Как та химичка, которая в прошлом году потеряла в Доме торговли пятый класс, или как тот учитель по труду, под руководством которого ученики изготовляли такие толстые черенки для грабель, что даже отец не мог обхватить их рукой, хотя у него длинные пальцы. Эти случаи были известны всем жителям Майметса, и никто не огорчился, когда оба прошлой весной уволились. Только я вынуждена была делать вид, будто ничего не знаю.
— Слушай, папа, мне, наверное, легко было бы стать разведчицей: с младенческих лет я привыкла молчать, когда другие разговаривают, и все время делать вид, будто ничегошеньки не понимаю, — сказала я.
Отец засмеялся, мама усмехнулась и сказала:
— Пилле права, жизнь у нас нелегкая. Но я думаю, что завтра мы возьмем ее с собой в город и она тоже сможет развлечься.
Отец кивнул, вроде бы соглашаясь, но…
— Видишь ли, дело обстоит так, что в город тебе, по-видимому, придется все-таки поехать одной. Понимаешь, завтра привезут бустилат… И проблема уборщицы еще не решена…
— Не понимаю, — мать немного повысила голос. — Насчет этой поездки мы договорились уже давно… И тебе нужны новые туфли…
— Купишь мне сама что-нибудь, сорок четвертый размер — ты ведь знаешь! — Отец махнул рукой.
— Нет… Это уже слишком! Один-единственный день в году, когда мы могли бы куда-нибудь пойти или поехать вместе! В конце концов… — у мамы на глаза навернулись слезы, — я ведь тоже человек. И по образованию — пианистка, хотя и без диплома! Десять лет возись с этими примитивными до-ре-ми и целый год еще занимайся с разными натриум о аш, чего я никогда терпеть не могла! И все только потому, что кому-то неохота, кто-то не желает. Ничего не поделаешь, да?
Отец развел руками:
— Ты же видишь, действительно ничего не поделаешь! В сентябре, в первое же воскресенье, поедем куда-нибудь, все равно куда, куда сама захочешь. Но завтра, будь добра, сходи все же сама или с Пилле туда поздравить тетю с днем рождения и, если останется время, купи мне туфли на свой вкус.
— Если я завтра поеду одна, то назад больше не вернусь! — сказала мама угрожающе.
Такой злой я ее еще никогда не видела.
— Пилле, ты могла бы почитать в своей комнате, кухня — не читальный зал! — строго сказал отец.
Но тут зазвучал дверной звонок, и я пошла открывать дверь.
За дверью стоял Олав, и лицо у него было ужасно хмурым, похоже, это было в моде в Майметса сегодняшним солнечным днем.
— У тебя деньги есть? — спросил Олав.
— Десять рублей, — призналась я честно.
— Сорок два плюс десять… — подсчитывал Олав, — пятьдесят два. Не хватает шестидесяти восьми рублей семидесяти шести копеек. А ты не знаешь, у Тийны есть деньги?
— Не думаю. У нее ведь мать еще не работает, а как там этот ее приемный отец… Но зачем тебе вдруг потребовалось столько денег?
— Для Мадиса. Он совершенно в отчаянии, говорит, что уедет куда-нибудь на великие стройки, а Майметса больше и видеть не желает.
— Неужели отец избил его?
— Отец его и пальцем не тронул, ведь мы с учителем присутствовали, когда Мадис спросил, не видел ли отец его денег. Отец сказал, что и понятия о них не имеет. Похоже, он был совершенно трезв, но Мадис, кажется, ему не верит. Наверное, потому что тот недавно пропил деньги, на которые родители собирались купить Мадису костюм. И теперь Мадис сидит дома в кухне, а перед ним нож воткнут в стол, и если кто-нибудь хочет к нему подойти, он кричит: «Не подходи, убью!» Даже учителю крикнул так, но когда я приблизился, он прошептал: «Уйди, Оль! Тебе я напишу!» Глаза у него были совсем красные.
— Это, наверное, жуткая картина — ведь Мадис всегда такой шутник… Значит, из-за этих денег…
— Во! Поэтому я теперь и организую складчину, нужно срочно собрать сто двадцать рублей и семьдесят шесть копеек. Эльмо тоже летом работал, но я не знаю точно, где он живет. Где-то там, возле Саатре, так кажется?
— Погоди, я спрошу у отца! Войди в комнату! Отец сидел в кухне один и смотрел в окно.
— А-а, Олав! — Отец сделал веселое лицо. — Какие новости?
— Папа, ты ведь знаешь, где живет Эльмо? — спросила я.
— Эльмо Лоогна? В Саатре, за длинным белым хлевом для телят, — объяснил отец. — Но он придет за учебниками, наверное, завтра, если сегодня не приходил.
— Но он нужен нам сегодня. Или… слушай, папа, ты можешь дать мне взаймы шестьдесят восемь рублей и семьдесят шесть копеек?
— Взаймы? — спросил отец, усмехаясь. — И надолго ли? И почему именно такую странную сумму?
Другого выхода не было, ничего не поделаешь, пришлось рассказать отцу, что случилось с Мадисом.
— Странно… — считал отец. — И вы действительно искали всюду самым тщательным образом? В нашей школе до сих пор воришек не было, а чтобы старина Поролайнен промотал деньги, заработанные его сыном, в это я никак не могу поверить…
Олав развел руками:
— Но денег-то нет! Бумажник у него большой, бросающийся в глаза.
Отец ушел в комнату и обсуждал там что-то с матерью. Я подмигнула Олаву: «Все будет в порядке!»
Отец вышел в кухню вместе с матерью. У мамы была в руках сумка, она достала из сумки красный кошелек и отсчитала на стол шесть десятирублевок и еще рублевые купюры. Отсчитывая копейки, мама вдруг задумалась.
— Послушай, Олав, как ты намерен вручить эти деньги Мадису?
— Как? Да просто пойду и положу на стол, скажу, чтобы пересчитал: точно сто двадцать рублей семьдесят шесть коп.
И ты думаешь, он примет их просто так, не обидится?
— Вот это даже не пришло мне в голову… — Олав задумался. — В таком настроении, в каком он теперь… Да… а, пожалуй, не возьмет! Но что же делать?
— Скажем, что бумажник мы тоже нашли, но выбросили! — возникла у меня хорошая идея.
— Не поверит, — засомневался Олав.
— Ну тогда найдем другой, похожий, пусть думает, что это его. Папа, у тебя в ящике валяется старый бумажник, по-моему, Мадис показывал нам такой же. Ну тот, в котором ты держишь водительские права.
— Гляди-ка, и чего только ты не знаешь! — удивился отец, но все же принес бумажник в кухню.
— Застежку-молнию надо с одного конца немного оторвать, — сказал Олав. Он подергал «молнию», и образовался легкий надрыв. — Немножко надо еще подзапачкать, но это пустяк!
— Это, конечно, обманный прием, — считал отец. — Лишь иногда, редко, в бедственной ситуации можно прибегать к такому приему, но только с добрыми намерениями.
— Например, как делает Дед Мороз, — сказала я.
Отец бросил на меня хитрый взгляд, но не возразил.
— Так, но на бумажнике Мадиса было еще что-то написано, кажется: «ЭТО МАМИН», — сказал Олав. — У тебя есть шариковая ручка?
Я уже готова была написать печатными буквами то, что сказал Олав, но тут мне вспомнились слова Мадиса, и я воскликнула:
— Нет! Там было не ЭТО МАМИН, а МАМИН КОШЕЛЕК.
Моя мама посмотрела на меня и сказала:
— До чего же ты все-таки дочь своего отца! Ничего не поделаешь, отец теперь останется без туфель!
— Мы скоро вернем, соберем в классе, — испугался Олав.
— Я это не в укор, — мама улыбнулась. — Пожалуй, у меня и не будет завтра времени ходить по магазинам.
Олав считал, что бумажник должна отнести Мадису я. Если с бумажником явится Олав, Мадис, пожалуй, может заподозрить и догадаться. Мы договорились, что я вроде бы только что нашла бумажник в кустах сирени и не слишком уверена, тот ли это, который потерял Мадис.
Сидя на багажнике велосипеда Олава, я продумала основательно, как сыграть свою роль. Все казалось таким простым и надежным, как в кинофильме: Мадис обрадуется, у отца Мадиса спадет камень с души, мать скажет мне: «Ты хорошая девочка, Пилле!» — а Олав не будет больше сердиться из-за этого окаянного похода в погреб с Тынисом.
Но когда Олав остался за высокой живой изгородью из елочек, а я одна вошла в низкую дверь старого дома Поролайненов, все заготовленные слова выскочили у меня из головы. Я стояла в сенях и не решалась постучать в дверь кухни. Когда же наконец собралась с духом и подняла было руку, чтобы постучать, дверь неожиданно открылась сама, а за нею на пороге стояла мать Мадиса.
— Здравствуйте, — произнесла я тихо и глянула поверх плеча матери Мадиса в кухню.
Стол был пуст, не было воткнутого в столешницу ножа, и Мадиса возле стола не было. Дверь комнаты открылась, и в кухню вошел отец Мадиса. Не ответив на мое приветствие, он принялся ворчать, мешая эстонские слова с финскими:
— Ну, черт побери, мальчишка совсем спятил. Да разве взял бы я деньги своего ребенка!
— Взгляните, кажется, я нашла эти деньги… только что… возле школы, в кустах сирени. И тут точно сто двадцать рублей семьдесят шесть копеек, можете пересчитать! — быстро пролепетала я и мысленно обругала себя за то, что сделала все не так, как намечала.
Мадис ворвался в кухню, выхватил бумажник из рук матери, раскрыл «молнию» и потрогал пальцами купюры. Все стояли в полном молчании, потом Мадис сказал, как бы извиняясь перед отцом:
— Вишь, как оно… Вишь, как человек может ошибиться и зазря расстроиться. Какой же я все-таки совершеннейший растяпа!
— Ну я же сразу объяснил, что не брал, — обрадовался отец.
— Скажи теперь большое спасибо своей однокласснице, — посоветовала Мадису мать.
Фильм шел почти по моему сценарию.
— Тысячу «спасибо» тебе, о-о, одноклассница! — радостно дурачился Мадис. — И пусть с этого дня твое индейское имя будет «Пилле Остроглазая»!
— Ах, перестань! — пробормотала я, чувствуя, что краснею. — Просто ждала отца, чтобы вместе пойти домой, бродила возле школы взад-вперед и вдруг заметила что-то коричневое под кустом сирени, как раз под тем, который я весной расчистила от прошлогодней листвы. Я сразу подумала, что небось это твой…
— В старину за находку платили вознаграждение… — заметила мать Мадиса.
— Ох, да что вы! Нет, спасибо! Всего доброго!
Прятавшийся за елочками Олав держал велосипед наготове.
— Ну? Получилось?
— Блестяще! Мадис дал мне новое индейское прозвище «Остроглазая»!
— Ладно, быстро садись на багажник, по дороге расскажешь, — распорядился Олав.
Но вдруг за живой изгородью раздался крик:
— Подождите! — К нам бежал Мадис, держа бумажник. — Спасибо, Оль! — сказал Мадис хмуро. — Только в августе я обычно дорогих подарков не принимаю.
— Каких еще подарков? — спросил Олав, притворившись, будто не понимает, о чем идет речь. У меня перехватило дыхание: «Что же будет?»
— Слушайте, не считайте меня дурачком! Мы же не в детском саду!
— Что ты выступаешь? — спросил Олав в ответ. — Завтра двухчасовым автобусом поедем в город за костюмом тебе. Только и всего!
— Забери свой бумажник по-хорошему! — рассердился Мадис. Казалось, еще минута — и он сцепится с Олавом, хотя они большие друзья. — Деньги — навоз, — сказал Мадис. — Важны принципы, а не деньги.
— Ладно, — решительно сказала я. — Чего комедию разыгрывать! Эти деньги вернешь нам, допустим, через месяц. Заработаешь или возьмешь у кого-нибудь взаймы, как сможешь. Но без нового костюма в школу не являйся. Ясно?
Мадис помолчал, что-то обдумывая, потом спросил:
— Это у кого же возникла такая светлая идея? У вас-то денег нет. Неужели у Сельге?
— Да, у него, — признался Олав. — И он дал двадцать пять рублей.
— Ему небось тоже неловко, если у тебя не будет приличных брюк, ведь классный руководитель должен заботиться об учениках из своего класса. Да и Тынис сказал, что у тебя доисторические штаны, — добавила я.
— Этому Тынису устроим скоро такую шотландскую юбочку, что он долго не сможет вякать! — огрызнулся Мадис, но тут же успокоился и сказал: — Ну, если взаймы, тогда пусть. Мать в середине сентября получит премию, обещала мне подкинуть, вот и отдам. Спасибочки, Оль! И тебе, Остроглазая, земной поклон. Да… Что там Сельге толковал? Полезем завтра в погреб, что ли? — спросил он у Олава.
— Как в погреб? Опять? — Меня охватила дрожь.
— Сельге решил, что завтра начнем исследовать погреб. Если хочешь, приходи тоже, — сказал Олав. — Конечно, если захочешь идти с нами. У нас ведь нет ни модных штанов, ни привлекательных носиков, испачканных землей.
Дождался-таки момента, чтобы поддеть!
Утром, когда я раскрыла глаза, часы показывали уже без четверти одиннадцать. Солнечный луч тыкался в мой нос и заставлял то и дело чихать. Я стала считать чихи, как однажды научила меня Труута: «Один — хорошо, два — плохо, три — письмо, четыре — деньги». В памяти всплыл вчерашний день происшествий, но солнце светило так радостно, что настроение быстро поднималось. В последние дни летних каникул как-то особенно приятно нежиться по утрам в постели. Уже три года подряд в последние ночи августа я вижу один и тот же сон: на часах пять минут девятого, первый урок уже начался, но я никак не могу найти свою школьную сумку. Когда наконец нахожу ее под кроватью, забрасываю ремень на плечо и вхожу в класс, говоря: «Извините, пожалуйста, что опоздала», все одноклассники смотрят на меня с большим изумлением. И только тогда я замечаю, что явилась в школу в одном белье… С испуга просыпаюсь и чувствую большое облегчение: только конец августа! Можно еще с удовольствием потянуться, подумать в одиночестве и, если мама не увидит, даже немножко почитать книгу в постели. В школе и сегодня тоже раздают учебники, но у мамы долгожданный свободный день… Интересно, осталась ли она и в самом деле дома, как сказала вчера, или все-таки поехала в город к тете Мийе на день рождения?
Я заглянула в дверь комнаты родителей. Кровать застелена, комната пуста. Никого но было и в комнате, где стоит рояль, и в кухне тоже. Но на кухонном столе рядом с термосом в виде кувшина белел листочек бумаги. «В холодильнике полно еды, наверное, управитесь вдвоем. Мама».
Что бы это могло означать? Уехала она к тете на день рождения или насовсем, как вчера грозилась? И что же будет, если она уехала навсегда? Как же мы будем жить с отцом вдвоем? У нас в школе есть несколько детей, чьи отцы оставили семьи. Но чтобы матери уходили из дому, о таком здесь слышать еще не доводилось. И почему же это должна сделать именно моя мама, которая всегда была уравновешенной, заботливой и доброй? Не может же быть, чтобы ей плохо было жить с нами. Или она вдруг нашла себе нового мужа, как отец Тыниса нашел себе новую жену? Но это же было бы ужасно несправедливо! Может, я сказала что-нибудь такое, что обидело маму? Однажды, когда она пыталась надеть платье, которое стало ей тесным, я сказала в утешение: «Если бы мне было тридцать семь лет, мне было бы совершенно безразлично, какой у меня объем талии». Мама в тот раз погрустнела, словно я сказала ей что-то неприятное… Я тогда добавила, что, по-моему, ни одна, даже с самой тоненькой в мире талией, пианистка не играет так хорошо на рояле, как она. Но мама только усмехнулась печально, вздохнула и сказала: «Доченька-золотце, мои руки уже совершенно заржавели!» А ведь ни у кого из учительниц и матерей наших школьников нет таких красивых длинных пальцев. Я считаю, что моя мама играет на рояле несравненно лучше тех ее однокашников, которые получили диплом консерватории, выступают в концертах, которых показывают по телевидению. Когда мама училась, ее считали многообещающей пианисткой, но незадолго до государственных экзаменов она споткнулась, упала и сломала руку. Через год она смогла бы выдержать экзамен, но тогда родилась я, и мама с отцом и со мной уехала в Майметса. Но чем ей здесь плохо? Все дети ее уважают и любят, старшие мальчишки даже не дали ей прозвища. И на смотрах самодеятельности нашу школу всегда хвалят, потому что мама находит и разучивает со школьниками новые песни.
Иногда мне кажется, что я способна понять все вещи на свете. Даже то, как на экране телевизора появляется изображение, стало мне ясно после объяснения отца. Но теперь я ничегошеньки не понимала. Может быть, маму рассердило то, что в нашей школе появился еще один учитель, который умеет играть на рояле? Может, она просто немножко завидует Сельге? Завидовала же я в прошлом году немного Тийне, когда узнала, что ос стихотворение напечатали в «Сяде». Я тоже иногда сочиняла стихотворения для стенгазеты, и некоторые, по-моему, получались как настоящие, но ни одна настоящая газета их не напечатала… Но потом зависть у меня прошла, потому что Тийна вовсе не важничала и не задавалась из-за этого своего стихотворения, а я научила ее бренчать на рояле «Пошла кошка погулять».
Звякнул дверной звонок, и кто-то вошел, не дожидаясь моего «войдите»!
Это была Труута в белой, наимоднейшей белой шляпе и голубом «жатом» платье.
— Здравствуй, Пилле! Господи, ты еще в ночной рубашке! А я уже с восьми на ногах, хотя легла вчера в полночь. Олав, негодник, примчался к нам ни свет ни заря и сказал, что начинается разделка погреба. Говорят, у нас новый классный руководитель… Ну как он?
Я и рта не успела раскрыть, а Труута принялась молоть дальше:
— Он вроде бы жутко молоденький, кто знает, протянет ли весь этот год в Майметса или удерет еще до того, как снег выпадет? Ну какой из мужчины классный руководитель! Учительница-то, Маазик, была нам как вторая мать, все говорят! Ну да… давай, одевайся быстрее и пойдем взглянем, как они взорвут этот погреб!
— Да зачем им его взрывать?
— А что же им еще с ним делать? Эта погребная горка торчит там, только пейзаж портит, а зимой только и съезжай с нее на лыжах да ломай себе ноги! Не знаю только, уцелеет ли школа, если они его динамитом…
— Динамитом?
— Ну, а чем же еще взрывают погреба… Или погребы? Как правильно, погреба или погребы?
— Кажется, погреба, — считала я. Быстро натянула платье, сделала себе бутерброд, чтобы съесть его по дороге, и была готова идти.
— Есть всухомятку — ужасно вредно для фигуры! — поучала Труута. — Ты получила мои рецепты диеты? Голливудскую диету не попробовала? Ой, она замечательно действует!
— Да-да, похоже, ты чуток поправилась, — сказала я устало.
Тут и так заботы хватает, а она со своими голливудскими проблемами… Вообще-то, я не очень верила сообщению Трууты о динамите, хотя с этими мальчишками никогда ничего наперед не известно… В прошлом году Мадис принялся изучать устройство пенного огнетушителя. Но огнетушитель с шипением вырвался у него из рук и полетел, как ракета, разбил окно и приземлился на школьном дворе. Хорошо еще, что так получилось. Мадис мог остаться без пальцев, и, если бы кто-нибудь был на дворе под окнами, история и вовсе закончилась бы плачевно. Если они действительно достали где-то взрывчатку… Ведь в школе как раз ремонтируют кабинет истории, под окнами которого и находится этот погреб… и отец наверняка там, в кабинете истории… Ух! До сих пор у меня никогда еще не было никаких опасений за своих предков, но сейчас… Мать угрожает уйти от нас, а отцу угрожает взлет в воздух… И это называют счастливым детством!
Труута обиженно замолчала, но вскоре защебетала с новой силой:
— Да, но тетя сказала мне в Ялте: «Гертруд, мне просто надоело постоянно обуживать твою одежду! Ты же превратишься так в тощую хворостину!» А в Ялте очень здорово! Знаешь, там такие деревья, очень похожие на наш можжевельник, только очень высокие и стройные, и их подстригают фигурно. Одно — точно как орел, другое — как слон, третье — матрос… И еще там дом одного писателя… этого… Как же его фамилия? Ужасно знаменитый был писатель, он уже умер… И к нему в дом все время приезжает полно иностранцев, но там, в доме, ничего особенного нет… Ах да, я все-таки видела там один жутко модный плюшевый пиджак, не то на англичанке, не то на француженке, точно не знаю. А на пляже видела одну бабищу — смертный номер! Не меньше двух метров в обхвате. Думаю, это самая толстая женщина в мире. И представляешь, у нее был купальник из двух частей! Ты меня слушаешь?..
Погребная горка оказалась точно в том же состоянии, в каком мы ее оставили — абсолютно цела! — только обе створки двери погреба были нараспашку. Отец, уперев руки в бедра, оживленно беседовал с новым учителем, а мальчишки шныряли взад-вперед. Тут был даже Эльмо из Саатре. Сегодня явились в школу те, кого мне вчера так не хватало. Только Тыниса не было видно, но о нем я особенно и не скучала. Лейла и Тийна вышли из погреба, неся большую корзину.
— Эй-эй, девушки, несите сюда ваше золото и серебро! — махнул им Мадис, вынося из погреба какой-то шест.
— Да вы что, правда, нашли золото? — всполошилась Труута.
— Земля в Майметса дороже золота! — балагурил Мадис.
У девочек в корзине действительно была земля и смесь соломы с каким-то мусором.
Новое платье Трууты вызвало всеобщее восхищение, и шляпу ее мы все перемерили по очереди. Теперь, когда я увидела отца живым и здоровым, щемящий ужас за него показался мне младенческим. Ну что может случиться с моим отцом?
Странно, погреб не казался таким жутким и темным, как вчера, в нем было только грязновато, как верно заметила Труута.
— Прочь с дороги! — крикнул Мадис, вынося на дневной свет новый кусок доски.
Глядя на его радостное лицо, никто бы не смог подумать, что только вчера он сидел мрачный за столом и клялся сбежать на великие стройки.
С трудом удерживая доску в равновесии на плече, Мадис декламировал:
— «А еж поучал из кустов: „Ребром, ребром, сын Поролайненов отважный!“»
Но тут он заметил моего отца, смутился и сказал, извиняясь:
— Но это не тот Еж… в «Калевипоэге» еж с маленькой буквы и сам маленький, и к тому же самка…
Сдерживая смех, отец пошел обратно к школе.
— Учитель, покажите, пожалуйста, Пилле тоже тот документ, который мы нашли в погребе! — попросила Лейла.
Учитель Сельге, усмехаясь, почесал затылок.
— М-м-да, куда же я его дел?..
Он медленно шарил по карманам и в конце концов нашел то, что искал, в нагрудном кармане.
Это был маленький пожелтевший листок бумаги, сложенный в несколько раз. На листке было написано красными чернилами: «Здесь могут найтится сакровищи».
— Кто же мог это написать? — спросила я у учителя.
Он пожал плечами.
— Может, вы с Тынисом?
— Здесь было так темно, что даже пальцем в рот не попасть. И… учитель, неужели вы думаете, что я пишу с такими ошибками?
— Пилле у нас круглая отличница, — сообщила Труута.
— Но эта бумажка выглядит такой старой! — считала Лейла. — Олав, наверное, прав, ее мог оставить помещик. Интересно, что за сокровища это могут быть?
— Наверняка золото, серебро и хрусталь, — предполагала Труута. — Ой, что же мы с ними сделаем? Разделим между собой?
— Прежде чем делить, хорошо бы сначала все-таки найти эти сокровища, — считала я.
Дело казалось мне слегка подозрительным. Разве же так бывает: новый учитель приезжает познакомиться со школой, где ему предстоит работать, и сразу находит такой документ, о существовании которого жители Майметса никогда и не подозревали? Но, с другой стороны, все же было бы здорово предполагать: а вдруг наш класс действительно обнаружит какие-то древние сокровища! Такие случаи ведь бывали, по крайней мере, в кино и книгах.
Труута повесила свою шляпу на куст жасмина, мы нашли себе на двоих такую же корзину, как у Тийны с Лейлой, и принялись вместе с другими выносить мусор из погреба. Было захватывающе интересно думать, что с каждой вынесенной корзиной мусора растет возможность найти клад. Ученики других классов, явившиеся в школу за учебниками, время от времени приходили посмотреть на нас и расспрашивали, но Труута сердито прогоняла всех:
— Исчезните! Это мероприятие нашего класса, и смотреть тут не на что!
Мне она шепнула:
— Этого еще только не хватало, чтобы сокровища растащили по всему миру! Раз этот документ нашел наш классный руководитель, значит, клад принадлежит нашему классу. Девочки возьмут себе украшения, а мальчишкам останутся мечи, кинжалы и запонки.
— Ты так уверена, что там найдется… достаточно кинжалов? — усмехнулась я. И вдруг вспомнила, как Тынис шепнул мне на ступеньках погреба: «Там, в молочном бидоне, что-то есть!»
Мне стало немножко жаль, что на сей раз Тынис не явился: как-никак ведь бидон — его находка, и во имя справедливости ему-то и следовало бы вынести этот бидон из погреба. Может быть, Мадис и Олав тогда относились бы к Тынису чуть приветливее: если бы выяснилось, что именно он-то и нашел эти сокровища.
В погребе хотя и светил большой фонарь, который используют в автомобилях вместо предупреждающего об опасности треугольника, но у задней стены было все же так сумеречно, что «потайного хода» Тыниса и ямы никто еще не нашел. И какая же я бестолочь! Надо ж было предупредить других, чтобы они не упали в яму!
Я легко нашла в стене нишу, которую Тынис считал потайным ходом.
— Осторожно, какая-то яма! — предупредила Труута.
Очевидно, у меня и впрямь зрение похуже, чем у других, я еще только искала взглядом углубление, а Труута уже его заметила.
— Пилле, ты упала? Пилле, где ты? — испуганно воскликнула Труута.
Спрыгнув в яму, я совсем не ударилась: прыгнуть туда — это совсем не то, что упасть. И тут же я почувствовала прикосновение холодного металла к своей икре, бидон, очевидно, упал на бок, когда Тынис с его помощью выбирался из ямы. Бидон не был большим, едва мне по колено, и подать его из ямы оказалось вовсе не тяжело. Я крикнула:
— Труута, принимай! Да ухватись же за дужку, слышишь?
— Ой, бомба! — завопила Труута и рванула прочь.
— Труута!
Руки устали держать «бомбу» на весу, и я уже было собралась опустить бидон, когда пришли Олав, Мадис, Тийна и учитель Сельге.
— Ты подвернула ногу? — испуганно спросил учитель.
— Да возьмите же вы, наконец, это сокровище, ничего со мной не случилось! — рассердилась я.
— Дети, отойдите подальше! — приказал учитель и взялся за «ушки» бидона.
Я, честное слово, не знаю, как выглядят бомбы, но уж обычный молочный бидон узнаю даже на ощупь.
— Это молочный бидон, — заключил учитель. — Судя по всему, старый. Крышка проржавела… Открылась! Та-ак… Здесь внутри какие-то бумаги… Нет, пожалуй, какая-то книжка или альбом для рисования. Пойдем наружу и посмотрим на свету! Молодец, Пилле! — похвалил учитель и осветил меня лучом карманного фонарика так, что мне пришлось зажмурить глаза, чтобы не ослепнуть. Затем он догадался перевести луч с моего лица на дно ямы. — Похоже, больше ничего там нет. Черт знает, зачем в погребе сделано такое углубление… яма какая-то… Ну, Пилле, давай руку!
Я протянула руку учителю и стала выбираться из ямы, но вдруг заметила возле моей ноги какой-то небольшой темный предмет. «Больше ничего там нет!» — мысленно передразнила я.
— Погодите!
— Что случилось? — спросил учитель, отпустив мою руку.
— Ни-ни-чего! — пробормотала я в ответ, потому что предмет, который я успела схватить, оказался бумажником. Я не была полностью уверена в том, что знаю его владельца, но недоброе подозрение закралось мне в душу. Сунула бумажник себе за пазуху и снова протянула руку.
— Да я… сумела бы и сама вылезти, — сказала я учителю, вместо «спасибо».
— Ну пойдем теперь посмотрим, что это за сокровища откопала Пилле! — предложил учитель.
— Тоже мне сокровища — книга какая-то! Драгоценности, очевидно, все-таки где-то спрятаны, — разочарованно протянула Труута, когда Рейн Сельге достал из бидона какую-то книжку в красной обложке.
Но это и не была книга, а толстая общая тетрадь, обернутая красной глянцевой бумагой. Бумага в нескольких местах выцвела, а в некоторых местах потемнела и стала пестрой, как мрамор.
«ДНЕВНИК 1 ПИОНЕРСКОГО ОТРЯДА МАЙМЕТССКОЙ НЕПОЛНОЙ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ. 1940/41 УЧЕБНЫЙ ГОД», — прочли мы на первой страничке.
— Вот тебе и сокровища! — огорчилась Труута, да и у других лица вытянулись от удивления, только глаза учителя сияли.
— Подумать только, какой уникум! — обрадовался Рейн Сельге. — Такие дневники сохранились лишь в очень редких школах. Та-ак… список пионеров… Анне Аид, Тийю Тухтна, Роберт Луйк… Может быть, кто-то из них вам знаком?
— Нет, мы никого не знаем.
— Мой отец тоже учился в этой школе, посмотрите, вдруг там есть Теэсалу Юри? — спросил Олав.
— Теэсалу… Нет, такого нет. В каком году твой отец родился?
— Жутко давно, — ответил Олав. — Я точно не знаю, но году в сорок пятом наверняка, может быть, даже в сорок третьем.
— Ну, значит, он еще не родился, когда Сальме Урб делала эти записи в дневнике.
— Если в сороковом они были одиннадцатилетними или, скажем, для простоты — десятилетними, то теперь эти пионеры празднуют уже свое пятидесятипятилетие! — подсчитал Эльмо. — Стоп-стоп, тут в списке есть Харриетта Линдманн, а наша соседка-старушка тоже Харриетта, только у нее фамилия Пуудель. Я всегда думал, до чего же ей не повезло с фамилией[12]. Но для чего женщина с красивой фамилией Линдманн станет брать фамилию Пуудель?
— Это, может быть, ее фамилия по мужу, — предположила Труута. — Послушайте, тут в списке значится мой дядя, такой толстый, который работает в министерстве — Александер Вяли, мы зовем его дядя Алекс.
— Ну этому я не поверю, что твой дядя — один из первых пионеров в Майметса! Ты никогда об этом не говорила! — сказал Мадис.
— Я же и сама не знала! Но, видишь, фамилия в списке. «Александер Вяли — знаменосец отряда».
Классный руководитель листал дневник.
— Изучали азбуку Морзе… Веселый поварский сбор… Пособие малоимущим ученикам: Александер Вяли получил сапоги сорокового размера…
Труута затрясла головой.
— Нет, это наверняка не мой дядя. У дяди Алекса огромная нога, и он всегда ходит в красивых мягких туфлях.
— Но на всякий случай, ты могла бы спросить у него, — посоветовала Тийна.
— Нет, не имеет никакого смысла, — затрясла головой Труута. — Мама всегда говорит: «Наимоднейшие туфли — слабость Алекса!»
Учитель улыбнулся:
— Может, у него слабость к туфлям как раз потому, что в мальчишеские годы пришлось бегать босиком или ходить в сапогах, полученных в качестве помощи.
— Подумай, вот твой дядя изумится, если услышит, что мы знаем, какой размер ноги у него был в сороковом году! — сказал Мадис.
— Мы могли бы позвать их в гости — эту Харриетту и Александера Вяли, если, конечно, это он и есть, твой дядя. И кто знает, может, кто-нибудь из тех, кто есть в этом списке, живет еще в наших краях, здесь в округе. Устроим сразу такой вечер встречи?..
— Хорошая мысль! — поддержал классный руководитель. — Прежде всего, надо сходить к этой Харриетте, может быть, она что-нибудь знает о своих подругах детства.
Лейла сказала:
— А мне больше всего нравится эта маленькая Ирэна. — Она показала на рисунок под записью о «Веселом поварском сборе»: девочку с желтыми локонами на голове, вокруг губ у нее был намалеван оранжевый круг. Под рисунком аккуратными печатными буквами было написано: «Наша маленькая плутовка и лакомка Ирэна лакомится гоголем-моголем».
— Ну, если эта плутовка уже пятьдесят лет лакомилась яичным желтком, то уж она наверняка больше не маленькая, — предполагал Мадис. — Найдется ли у нас такой прочный стул, чтобы без опаски позвать ее в гости?
— Но может быть, это Ирэна-конторщица? — сказал Олав. — Она ведь небольшого роста и любит сладкое. Когда служащие конторы приходили к нам поздравить маму с днем рождения, эта Ирэна так охотилась за ломтями торта с розочками из крема, что мне не досталось.
— У-ужасно интересно! — Труута вздохнула. — Ну да, но почему этот дневник спрятали здесь, в погребе? И кто его спрятал?
Учитель ответил:
— А это выяснится, когда вы найдете бывших пионеров. Я полагаю, что дневник спрятали в погребе во время войны, когда немцы оккупировали Эстонию. Я уверен, что тот, кто вел дневник, просто не осмелился держать его дома и принес сюда, в самое надежное место. Ведь волк возле своего гнезда не разбойничает.
— Как это — возле своего гнезда?.. — спросил Олав.
— Вы ведь знаете, что с сорок второго года в школьном здании размещался немецкий военный госпиталь — в нашем понятии — больница.
— Я об этом и не слыхал! — изумился Мадис.
Учитель с удивлением посмотрел на него и на всех нас, покачал головой и сказал:
— Тогда вы небось не знаете и того, что когда гитлеровцы отступали, они заминировали всю школу, даже швейная машина была минирована!
— Как в детективном фильме! — восхитился Мадис. — Неужели вы во время войны были разведчиком, что все так точно знаете?
Учитель засмеялся:
— Хотя и я жутко старый, как сказал про своего отца Олав, но во время войны меня еще на свете не было. Просто я вчера осмотрел ваш школьный краеведческий музей, там ведь собрана вся история вашей школы. Ученики сами расспрашивали людей постарше и все аккуратно записывали.
— Это я давно заметил, что все интересное придумано и сделано еще до нас! — Мадис огорченно махнул рукой. — Я-то думал, что уголок краеведения в школе — это просто так, ради моды, что ли… Ну всякие спицы и цепы развешаны по стенам, но ведь ими больше не пользуются. А в те альбомы я и вовсе никогда не заглядывал…
— Насколько я успел заметить, в школьном музее краеведения нет никаких материалов о первых пионерах Майметса, стало быть, и тебе, Мадис, оставлено интересное дело, — усмехнулся учитель.
Труута спросила расстроенно:
— А искать сокровища мы, значит, теперь больше не будем? Нашли бумаги, и пусть следующие поколения занимаются золотом, серебром и хрусталем?
— Отчего же! — сказал учитель. — Вот приведем погреб в порядок и…
— Но эта бумага… Разве там нет какой-нибудь стрелки или еще какого-нибудь намека не дано? — спросила я.
— Ах, черт знает, кто обронил эту бумагу, — учитель махнул рукой. — По-моему, уже само существование такого погреба — счастье! Теперь реставрируют всевозможные старые дома, даже самые убогие, а у нас есть совершенно неиспользуемый погреб, булыжником выложенный. Да ведь сюда можно перевести хотя бы тот же музей краеведения.
— Здесь можно устроить школьное кафе! — предложила Труута.
— Помещение для гимнастики надо бы, долго ли мы еще в актовом зале будем баловаться? — заметил Эльмо.
— Шутники! — усмехнулся Мадис. — Кроме как хранить мороженое, погреб ни на что не годится! Отопления же в нем нет!
— Мы с директором это уже обсуждали, — сказал учитель. — С помощью совхоза мы что-нибудь придумаем. А на сегодня, пожалуй, достаточно. Скоро уже два часа, ваши матери, должно быть, беспокоятся.
— Ох ты! — испугался Мадис. — Оль, нам придется поспешить! Умоемся и рванем на автобус!
— А завтра опять приходить? — спросил Олав.
— Явка добровольная, — улыбнулся учитель. — Кто хочет работать и не гонится за большими сокровищами, с теми завтра продолжим! До свидания!
Я шла домой, и на сердце у меня было опять тяжело. Уж если человек не может жить так, чтобы на душе у него вообще не было забот, то пусть уж было бы не больше одной кряду. У меня и так хватает беспокойства из-за мамы, а тут еще!.. Дома я заперла за собой дверь на ключ и наконец посмотрела, действительно ли это пропавший бумажник Мадиса. Да, сомнений не было. Надорванная застежка-молния, сто двадцать рублей семьдесят шесть копеек, надпись: «МАМЫ КАШЕЛЕК». Мы с Олавом вообще-то довольно искусно подделали бумажник, только одного мы не сумели — повторить детскую ошибку. Потому-то Мадис так быстро нас разоблачил!
Но что же теперь-то делать? Пойти к Тынису и приказать ему вернуть бумажник Мадису? Ведь это же совершенно бесспорно, что именно Тынис стащил бумажник. Вчера он долго пытался выбраться из ямы, и, наверное, тогда-то бумажник выпал у него из кармана. Но Мадис и без того Тыниса не переносит, а что же будет еще тогда, когда выяснится, что он-то и есть главный виновник? Вдруг еще Мадис так рассвирепеет, что убьет его?
Но… но, может быть, Тынис и не стащил (мне никак не хотелось употреблять слово «украл»), может, он просто нашел бумажник, но не успел отдать его Мадису? Может быть, он сейчас лежит больной в постели, слабенький, какой он и есть, простыл вчера, и теперь у него насморк и температура… Лежит одинокий в постели, потому что тетя его до вечера выдает в школе учебники… Лежит, и у него душа болит за Мадиса… Откуда ему знать о нашей вчерашней складчине или о моей сегодняшней находке.
Мне случалось с мамой несколько раз ходить к учительнице Тали, и хотя она тогда открывала нам дверь, теперь возникло жутковатое чувство при мысли, что вдруг тетя Тыниса уже дома и может открыть мне дверь и спросить, зачем мне нужен Тынис. Поэтому я обрадовалась, встретив возвращавшуюся из магазина Тийну. С Тийной хорошо, она не любопытная и не любит пустых сплетен, ее я осмелилась позвать с собой к Тынису.
— Будь миленькая, пойдем со мной! Мы там недолго, мне надо только отдать ему одну вещь. Одной так неловко идти, вдруг еще навстречу выйдет Тали и удивится, — упрашивала я Тийну, и она согласилась зайти на минуту к Тынису.
Он сам открыл дверь. Ничуть он не был болен.
— Ты по делу или как?
— У Мадиса, пожалуй, было бы к тебе дело, — сказала я, давая ему понять.
— С Мадисом у меня нет никаких дел. — Тынис пожал плечами.
Это лишило меня дара речи. Я молча достала из полиэтиленовой сумки бумажник и показала его Тынису. Он уставился на бумажник и, похоже, в свою очередь онемел. Тогда я спросила:
— Небось тебе это знакомо? Не следовало бы тебе вернуть это Мадису?
— Ах так! — Тынис усмехнулся. — Стало быть, это ты и есть столь ловкая карманщица? Так вытащить из кармана… Здорово! А теперь хочешь сделать меня козлом отпущения, да?
Тийна, наверное, не поняла ничего, кроме того, что Тынис несправедлив ко мне, и крикнула:
— Все ты врешь! Пилле — честная девочка!
— Ку-ку! Золушку приемный отец тоже выпустил погулять? — насмехался Тынис. — А сам небось вместе с отцом Мадиса справляет где-то праздник?
Тийна посмотрела на него, потом на меня, сделала странную гримасу и убежала. Конечно, я была единственной, кому она доверила свою тайну про приемного отца, так что нетрудно было догадаться, кто выболтал это Тынису.
— Ты жуткий подлец!
Он усмехнулся:
— Я же предупредил тебя, что у меня мерзкий характер! Так что, если не веришь людям старше и умнее тебя, сама и страдай! — И он захлопнул дверь перед моим носом.
Хорошо сделал, что захлопнул, а то я бы в него вцепилась.
Я сбежала по лестнице вниз и перед домом огляделась по сторонам, но Тийны нигде видно не было. Наверное, побежала домой, плачет там в подушку и от всей души сожалеет, что доверилась мне… И правильно делает, если сожалеет. Разве стоит доверять девчонке, которая выдает своих хороших друзей какому-то подлому типу, воришке, истязателю гитары… Вчера я сказала отцу, что могла бы стать разведчицей. И вот я здесь своим чужая!
На душе было так черно, что я не хотела видеть ни мать, ни отца — никогошеньки! А о Тынисе и думать не хотелось, но перед глазами то и дело возникала его деланно-невинная торжествующая физиономия: «Я же предупреждал тебя, что у меня мерзкий характер!» Словно это какое-то оправдание! Странно, что, подумав о Тынисе, мне показались детски наивными и какими-то старомодными и то, как Мадис радовался этим деньгам, заработанным своим трудом, и сбор денег для Мадиса, организованный Олавом, и идея «погреба нашего класса», и находка дневника первых пионеров нашей школы. Уж можно быть уверенной, что Тынис опять найдет какие-нибудь презрительные слова, чтобы высмеять наши новые планы.
Вспоминалась когда-то слышанная фраза: «Для него нет ничего святого!» — и мне казалось, что это относится именно к таким, как Тынис. Мадис с его почерпнутыми из книг словечками и фразами, Олав с его Леди, Тийна со своим братиком, я с моими заботами — все мы для Тыниса «деревенщина», более низкие и наивные существа, чем он.
Нет, так не пойдет! Сразу же, при первой возможности надо будет сказать учительнице Тали, пусть отправит своего «сосланного на поселение» родственничка обратно в город. И пусть его там сдадут в какую-то спецшколу — там ему и место. Почему весь наш класс должен мучиться из-за этого пришлого лгуна и воришки? Ну да, пока что мучаюсь только я, но ведь другие просто еще не имели с ним никаких дел и не знают, что за «прелести» нас ожидают!
Так, горестно размышляя, я шагала в лес, в тот, что за магазином. Там, между сосновой рощей и дубовой, есть маленькая ягодная поляна. Это как бы моя поляна, я всегда прихожу сюда одна, если иногда хочется о чем-то спокойно подумать. Земля тут сухая, всегда можно лечь на траву и смотреть, как движутся облака. Глядя на них, успокаиваешься и можешь искать решения своих проблем.
Итак, первое: сказать Тали, что мы не хотим видеть Тыниса в нашем классе — и все! Во-вторых, надо будет рассказать Мадису все, как было с бумажником. Или… лучше сперва расскажу все Олаву. Все равно они с Мадисом приятели и устроят, как сказал Мадис, «шотландскую юбочку» этому Тынису. И поделом ему! Подумать только, когда мне было пять лет, меня выпороли из-за двух сорванных в школьном саду цветков, а этот пятиклассник врет и ворует, совершенно ничего не опасаясь, и, видимо, думает, что сумеет остаться безнаказанным.
«Поделом тебе! Поделом, поделом!» — твердила я про себя. И на сердце вроде бы сделалось легче.
Я села на большой валун под дубом и следила, как муравьи по своей тропе спешили к муравейнику и каждый что-нибудь тащил.
Одни тащили пожелтевшие иголки хвои, другие — крохотные обломки веток. Один муравей, похоже, был силач, он храбро тащил побелевшую хворостинку, которая была гораздо больше его самого. Я загородила ему дорогу. Посмотрим, что думает силач о таком огромном белом препятствии. Муравей остановился; возможно, он подумал: «Ого, это еще что за наваждение?» Но тут же собрался со всей своей смелостью, шустро побежал по руке и, перебежав, скрылся между травинками.
Намного ли станет выше муравейник от одной хворостинки! Кажется, что суета маленьких насекомых напрасна и забавна, однако же муравьиная куча с каждым месяцем становится выше.
По небу сновали крохотные белые облачка, по земле — еще более маленькие муравьи, а я между небом и землей казалась себе большой и сильной. Иногда так хорошо не думать ни о чем, просто смотреть вверх, вниз и по сторонам.
Когда я пришла домой, было уже полдесятого. Из комнаты, где стоит рояль, слышен был какой-то разговор. Я прислушалась — мама говорила виновато: «Вот незадача, и как это я забыла купить сливки для кофе!» «Как прекрасно, что ты вернулась!» — хотелось мне крикнуть.
Я вбежала в комнату и обняла маму.
— Тише, тише, — предостерегла мама. — А то обе окажемся облитыми кофе. И между прочим, когда входят в комнату, здороваются.
— Тере![13] — выпалила я, повернувшись к сидящим за столом.
Со всеми находящимися в комнате, кроме мамы, я сегодня уже здоровалась. Здесь была завуч Тали, тетя Тыниса. Полчаса назад я решила пожаловаться на Тыниса именно ей. Сейчас она держала чашечку с кофе большим и указательным пальцами, а мизинец был забавно оттопырен. Рейн Сельге уминал торт и кивнул мне в знак приветствия. Отец, позвякивая ложечкой, размешивал в кофе сахар (меня-то он всегда учит, что позвякивать — невоспитанно) и улыбался во все лицо.
— Возьми стакан и налей себе лимонаду, Пилле, — сказала мама, — и садись тоже, угощайся тортом.
Мама была снова прежней — голос строгий, но глаза мягко светились.
— Я никогда бы не подумала, что мне будет так не хватать концертов, — говорила мама. — Но после сегодняшнего Брамса — удивительное самочувствие, будто после сауны. Раньше-то мы часто ходили на концерты, а ведь тогда это было гораздо труднее: ребенок маленький, денег мало. Нет, надо все-таки постоянно заботиться о своей духовной жизни. Вместо того чтобы пойти в магазин, пошла на концерт, и сразу — душевное равновесие…
— А мы тут с Пилле нашли новый концертный зал, — сообщил учитель Сельге, кивнув в мою сторону. — Большой школьный погреб можно перестроить под клуб с чудесной акустикой, или в кафе, или даже в музей.
— Как это — вы с Пилле? — удивилась мама.
— Ах, это долгая история, — махнула я рукой. — Сегодня, во всяком случае, мы уже убирали в погребе и нашли дневник первых пионеров нашей школы. Поглядим, что там еще завтра обнаружится!
— А я нашел новую уборщицу для школы! — гордо объявил отец. — Мать одной ученицы, Тийны Киркаль, сейчас сидит дома — у нее младенец, но она полагает, что с уборкой справится. Сначала-то ей, понятно, будет нелегко, но мы постараемся добиться в совхозных яслях места для ее малыша.
— Да, чем только нам не приходится заниматься. — Завуч Тали вздохнула. — Я, например, просто вынуждена была взять к себе на воспитание племянника, сына моей сестры. Развал семьи, перенапряжение нервов, плохая компания… Пилле, я надеюсь, что этот разговор останется между нами?
Я кивнула. Мне, ребенку учителей, эта фраза была знакома с самых малых лет.
— Мальчик циничен, крайне нестабилен, приходит часто в состоянии аффекта, а когда нервничает, у него даже возникает нарушение речи, — продолжала завуч.
— Ой, а я ничего такого не заметила! — выкрикнула я, невежливо перебив. Наверное, следовало бы извиниться…
— Да, Пилле, я и хотела поговорить с тобой на эту тему. Похоже, Тынис испытывает к тебе известную симпатию. Вчера он даже сказал про тебя: «Девчонка в норме», а на его языке это означает, что для него ты своего рода авторитет. Так что было бы хорошо, если бы ты нашла немного времени для общения с ним, может, поучишь его играть в шахматы, познакомишь с окрестностями…
— Я не умею играть в шахматы, — сказала я с облегчением. Иногда есть польза от того, что чего-то не умеешь.
— Ну тогда в шашки или хотя бы в «Путешествие вокруг света». Главное, чтобы обращалась с ним спокойно и не давала ему понять, что он как-то отличается от других.
«У меня мерзкий характер», — вспомнила я снова. Стало быть, мне надо дать понять Тынису, что и у меня жуткий характер, чтобы не думал, будто он один такой особенный.
— Ну так как? — спросила завуч Тали.
Я пробормотала, глядя в пол:
— Не знаю.
Новый учитель меня выручил:
— Большинство учеников пятого класса участвовало сегодня в расчистке погреба, почему же Тынис не явился?
— Тут дело в том, что он с младенческих лет испытывает неодолимый страх перед темнотой, может быть, его темнотой пугали, не знаю, но, может быть, это врожденное, — сокрушалась тетя Тыниса. — Наверное, он не хотел показать соученикам, что боится темноты.
Я бросила взгляд на классного руководителя и увидела, что он смотрит на меня. «Пусть это останется между нами», — означал взгляд Рейна Сельге. И он едва заметно усмехался.
— Мне от всей души жаль мальчика, но чувствую, что с ним придется обращаться крайне строго, — сокрушалась завуч Тали. — Надеюсь, что в нашей школе он избавится от дурного влияния невоспитанных мальчишек. Я рассчитываю, что его друзьями станут Пилле, Олав Теэсалу и еще несколько учеников из хороших семей.
«Сухарь и придира», — вспомнились мне слова «испытывающего неодолимый страх перед темнотой» Тыниса. Но пусть это тоже останется между нами…
— Я заметила, что у Пилле есть много затаенной симпатии — нечто такого, что помогает общаться с людьми, — продолжала тетя Тыниса. — Так что я буду надеяться на тебя, Пилле!
— Надо заставить парня работать, только тогда из него выйдет толк! — считал мой отец. — Игрой в «Путешествие вокруг света» еще никого не перевоспитали. Труд — вот что сделает из мальчишки мужчину.
Мама кивнула, и я была ужасно довольна, что они опять с отцом заодно.
Учитель Сельге подошел ко мне (я подумала: «Надо ли встать со стула?» — и не встала) и сказал:
— Скажи, Пилле, ребята не очень рассердились за этот «документ» про «сакровища»? По выражению твоего лица было сразу видно, что ты догадалась.
— Из-за этой бумажки?.. Нет, нет, насколько я знаю, никто не рассердился, да и не поняли… и я ваш план вовсе не разгадала, хотя, правда, бумажка показалась мне подозрительной… Я еще подумала: почему «должны найтится»? Тот, кто прятал, скорее написал бы «здесь спрятаны», или «здесь находятся», или как-то так. А потом еще: ведь помещик был немец, почему же он не написал по-немецки? Вот поэтому я стала подозревать: тут что-то не так.
— А я подумал: у нас в школе учат английский, и немецкого вы наверняка не знаете, — ответил учитель Сельге с забавной неловкостью.
— Да, не знаем, — подтвердила я. Мы оба засмеялись.
— Я полагал, что так будет интереснее, если с помощью настольной лампы немного «состарю» бумагу и напишу с ошибками, — признался учитель. — Я опасался, что иначе вы, может быть, не согласитесь почистить погреб. Но пионерский дневник — это в самом деле замечательный сюрприз. Об этом я и понятия не имел. Мне кажется, что у нас тут пойдет интересная жизнь!
— Хм-м…
— Мне ваш класс нравится. Но эта история с «документом»… Пусть останется между нами, ладно? Хотя бы пока… Понимаешь?
— Конечно, понимаю. Я ведь дочь Деда Мороза! Мне приходится хранить в тайне столько всякого этого «пусть останется между нами», что скоро я вообще не посмею рта раскрыть, чтобы из него с каждой фразой не вылетали секреты, как лягушки изо рта одной плохой принцессы в сказке.
Учитель Сельге, похоже, собирался что-то сказать, но тут зазвонил телефон, и мама, протянув руку, взяла трубку:
— Алло! Нет, не Пилле. Да, дома. Подожди минуточку, Олав!
Мама подозвала меня жестом:
— Твой рыцарь просит тебя к телефону.
— Пилле, добрый вечер! — закричал Олав так, что было слышно во всей комнате.
Я сказала, приглушив голос:
— Если ты будешь орать так сильно, то тебя и без телефона будет слышно через три стены! Ну что? Костюм купили?
— Мадис теперь такой поп-парнишка, что ты его не узнаешь! Одет с ног до головы во все новое, и в придачу ко всему сувенирная шапка с длинным козырьком!
И неожиданно у меня возникла идея:
— Знаешь что, пойдем еще разочек поищем бумажник Мадиса. Он ведь должен быть где-то возле школы, просто должен быть, и все!
— Думаешь?.. — протянул Олав. — Я-то думаю, что его, может быть, кто-то украл… Мы ведь всюду искали… и…
— Давай еще сходим посмотрим, а? — упрашивала я. — Встретимся через десять минут на волейбольной площадке, ладно?
— Почему там, можно выйти вместе из дома… — возразил Олав, но я не дала ему продолжать:
— Пока!
Маме я сказала:
— К сожалению, придется ненадолго уйти. Вернусь через четверть часа.
— Куда же ты так поздно?.. — хотела было удержать меня мама, но я сказала всем вежливо «До свиданья!» и скрылась в своей комнате.
Та-ак! Полиэтиленовая сумка больше не понадобится, бумажник свободно помещается за пазухой. Я обязательно должна успеть раньше Олава к школе, к той старой липе, под которой трава не скошена. Вернее, там не трава, а тонкие высокие стебли гусиного лука, который еще называют «весенней золотой звездой». Эта старая липа с корявым стволом — самое красивое, по-моему, дерево на школьном дворе, и я не знаю, где можно потерять бумажник, но чтобы найти его, лучшее место — трава под липой. Как дочь Деда Мороза я не сомневалась, что Олав со своей Леди через десять минут найдет «МАМЫ КАШЕЛЕК» Мадиса, хотя на улице уже стемнело.
А с этим нестабильным Тынисом, который, как считает завуч Тали, до смерти боится темноты и расстроил в городе свои нервы, мы еще разберемся… впоследствии!
Сунув бумажник за пазуху, я тихонько вышла из дома и побежала к старой липе…
Сельге (эст.) — ясно.
Пуудель (эст.) — пудель.
Тере! (эст.) — Здравствуйте!