Смоляков с усилием повернул голову и посмотрел на свечу. Язычок пламени окружало разноцветное кольцо. Оно то суживалось, то расширялось, переливаясь всеми оттенками радуги. Потом кольцо потемнело, надвинулось на огонь и потушило его.
Услышав глухой стон, Вася замолчал.
— Дядя, тебе плохо?
Не услышав ответа, он сдернул с себя курточку, подложил ее под голову Смолякову и заторопился к выходу из «кармана».
Еремка спал на сеновале. Осторожный скрип разбудил его и заставил прислушаться. Раздался шлепок в ладоши — условный сигнал. Это мог быть только Вася. Еремка нащупал рукой легкую стремянку и спустил ее вниз. Вася быстро забрался на сено, лег на теплый Еремин матрас, подтянул приятеля к себе и только тогда сказал:
— Разведчик... раненый! Я его в седьмом «кармане» спрятал... Надо достать еды, лекарства и отнести, пока темно!
— Разведчик! — удивился Еремка. — А как...
— Как-как! — перебил его Вася. — Ясно — через фронт! Чуть не поймали его... Еду, еду давай и лекарство! Живо!
— Еду достану, а лекарство... У нас только от мух какая-то дрянь есть. Надо к Любке бежать!
Они замолчали: Вася думал, а Еремка ждал, готовый выполнить любой приказ.
— Значит, так! — произнес Вася. — Ты заберешь еду, какую только сможешь, и дуй в Короб. Жди меня в пятом «кармане». В седьмой не суйся: он тебя не знает — испугается, а то и пристрелит! А я сбегаю к Любке и тоже туда, в пятый. Там встретимся. Осторожно — на улицах патрули!
Зашуршало сено, скрипнула дверь. Сарай опустел.
Еремка вспомнил про Любу не случайно. Это была единственная девочка, которая когда-то участвовала во всех походах юных спелеологов. Путешествие по пещерам — дело опасное. Люба выполняла обязанности врача. Она всегда брала с собой санитарную сумку и первая оказывала помощь пострадавшим: накладывала пластырь на «шишки», набитые в узких проходах подземелий, забинтовывала разбитые, исцарапанные руки и ноги.
Любу разбудило легкое постукивание. Кровать ее стояла на чердаке рядом с кирпичным стояком дымохода. Давно бездействовал этот тайный сигнал. В дымоход была спущена на проволоке гиря. Если дернуть снаружи за прут громоотвода, гиря начинала раскачиваться и постукивала о кирпичи: тук-тук, тук-тук! «Вставай! Выходи!» — требовал сигнал.
Люба накинула платье, спустилась во двор.
Вася встретил ее вопросом:
— Сумка цела?
— Кого ранили? — испугалась девочка.
— Кого — не важно! — отрезал Вася. — Ты бы лучше спросила, как ранили, и сказала, чем надо лечить. Вот слушай: пуля попала в спину, но не прямо, а вскользь: как ножом по лопаткам чирканула. Что нужно делать?
— Что нужно, ты сделать не сможешь! — ответила Люба. — Я сейчас захвачу сумку, и ты поведешь меня к раненому. И не спорь.
Но Вася заспорил. Он боялся, что вдвоем они не смогут незаметно пройти по деревне.
— Сами попадемся и разведчика погубим! — выпалил он.
— Разведчика?.. Настоящего? — девочка даже поперхнулась от волнения. — Нашего? Советского?
— Японского! — огрызнулся Вася.
— Где же он?
— В надежном месте! Я сам его спрятал...
— Знаю! Раз ты, — значит, в Коробе! Можешь теперь и не вести меня — сама найду!
Люба нырнула в темный коровник. Пока она ходила за санитарной сумкой, Вася решил взять ее с собой. Что сделаешь с этой упрямой девчонкой! Она еще и в самом деле одна пойдет в пещеру!..
Когда трое пионеров подошли к седьмому «карману», свеча, освещавшая каменный мешок, уже догорела. Раненый бредил.
Командование перешло к Любе.
— Ребята! Свету — и побольше! — приказала она.
Вася вытащил из ниши связку свечей, оставленных здесь летом 1941 года, запалил сразу три штуки, расставил их над разведчиком.
— Ерик, а ты будешь мне помогать, — продолжала Люба, раскрывая сумку. — Руки чистые? На-ка, оботри... Спирту нет, это валерьянка, но она на спирту.
Еремка послушно плеснул из пузырька в ладонь пахучую жидкость.
Раненый лежал на животе, разбросав ноги. Левая рука беспокойно металась по земле, а неподвижная правая сжимала автомат. Разведчик хрипло лепетал что-то бессвязное.
— Возьмите автомат! — сказала Люба. — Выстрелит еще в бреду...
Вася попробовал разжать задубевшие пальцы раненого, но они намертво вцепились в шейку приклада. Пришлось вынуть диск с патронами.
Еремка потихоньку закатал гимнастерку. Обнажились пропитанные кровью бинты. Когда Люба сняла их и принялась промывать длинную рану, разведчик застонал.
— А кость-то задета, — произнесла девочка. — Левая лопатка...
— Не задета! — громко и внятно возразил разведчик. — Пустая царапина, товарищ капитан! Разрешите доложить...
Ребята переглянулись.
— Бредит! — шепнула Люба.
Вася схватил банку и сбегал в угол «кармана», где была выемка с холодной водой, капавшей с потолка. Люба попыталась напоить раненого, но из этого ничего не вышло. Он крутил головой и повторял одно и то же — про гаубицы, колокольню и колодец. Потом он долго и упорно проклинал какое-то ведро и, наконец, затих.
Люба закончила перевязку и еще раз попробовала напоить раненого. Он сделал судорожный глоток и опять застонал.
Ребята облазили «карман», нашли ровную глиняную площадку. Вася притащил откуда-то охапку старой, полугнилой соломы, постелил ее на глине. Сюда и перенесли раненого, а сами уселись вокруг него, молчаливые, сосредоточенные.
— Что же мы теперь будем делать? — спросил Еремка.
— Будем ухаживать, пока не вылечим, — ответила Люба. — Когда поправится, покажем, где передовая. Он и вернется к нашим.
— Он и сам знает, где передовая! — возразил Вася.
— Передовая! — повторил раненый. — Точно! Блиндажи рядышком — впритык... И ведро!.. Но я прошел, товарищ капитан! И карту принес... Разрешите передать!..