— Почти дошли, — прошептали мы сами себе.
Наши голоса охрипли, плечи опустились. Оазис располагался сразу за дюной, и мы уставились на неё как на груду сокровищ. Её поверхность казалась такой гладкой, что напомнила мне о куче соли в тронном зале отца. Это была самая огромная куча в мире, украденная у джинна. Украденная с помощью магии.
И точно таким же магическим образом, оазиса не оказалось за дюной, когда мы её миновали. За ней не оказалось ни деревьев, ни кустов, ни воды, ни намёка на тень, где мы могли бы отдохнуть.
Может быть, было ещё слишком темно, и мы не могли его разглядеть? Солнце ещё не встало. Мы должны были увидеть его на рассвете.
Так вот какой была жизнь номадов, которые гонялись за богатством, невзирая на последствия. Хотя это было так просто, так незамысловато. Но сегодня мы не искали богатств, не искали соли. Мы искали воду, убежища. Мы гнались за жизнью, потому что если бы остановились, смерть настигла бы нас.
Мы подошли ближе, путешественники начали перешёптываться. Но затем шёпот перерос в громкое недоумение — все видели то же, что и я: здесь действительно ничего не было.
Теперь нас должна была настигнуть смерть.
Саалим поступил глупо, рискнул и проиграл. Мои плечи опали, когда я представила, как он сейчас себя чувствовал. Я вспомнила, как он рассказывал мне о чувстве вины, которое он испытал, потеряв свой город.
— Мы ошиблись. Он, наверное, чуть дальше, — сказала Тави хрипло.
Вода у неё почти закончилась. Она сохранила столько, сколько смогла, как и я, из-за чего мы обе ослабели и хотели пить.
— Я в этом уверена, — сказала я.
Воды у нас в бочках не хватило бы до следующего оазиса.
Когда солнце поднялось на горизонте, моё внимание привлекла неровная поверхность песка — оазис! Надежда переполнила меня, и я, спотыкаясь, побрела в ту сторону.
Но нет. Это оказался всего лишь кусок сухого дерева. Я с силой ударила по нему: твёрдое и пустое. Рядом лежали такие же деревяшки, и моя радость исчезла, точно вода меж камней. Земля была изрезана тонкими трещинами, а песок здесь был твёрдым, как камень. Может быть, здесь когда-то была вода? Может быть, здесь когда-то ступал Вахир? И если это было так, то солнце Эйкаба уничтожило этот оазис.
Караван, молча, остановился. Люди уставились на иссушенное дерево и сухую землю. Некоторые начали разговаривать. Рыдания разрезали тишину у меня за спиной. Бесполезные слёзы. Женщина упала на колени и прижалась лицом к земле. Она произнесла грустную молитву, но песок был слишком прохладным и не мог обжечь её кожу. Эйкаб не стал бы её слушать, и её молитву просто сдуло ветром.
— У вас есть вода? — спросил Фироз, подойдя ко мне.
В его приглушённом голосе слышалась вина.
Я затаила дыхание и обхватила пальцами сосуд у себя на поясе. Я покачала головой, стараясь не растрясти воду, которая могла выдать мою ложь. Я слишком хотела пить, чтобы делиться с кем-либо остатками воды. Даже с Фирозом.
Фироз посмотрел на Тави и на её флягу, но ничего не сказал. Рашид стоял рядом с ним и смотрел в землю. Его глаза запали, губы высохли.
Саалим стоял впереди в окружении своих солдат, между ними была развёрнута карта. Он стоял неподвижно, крепко переплетя руки на груди. Мужчины, стоявшие рядом, тоже не двигались и наблюдали за тем, как король смотрел на карту. Мне не надо было стоять среди них, чтобы понять, что они были точно так же напуганы, как и мы.
Они разговаривали долго. Ни один из жителей деревни не приблизился к ним, ни один не сдвинулся с места.
Моя слюна стала липкой, губы потрескались и болели. Я хотела сделать глоток воды, но не могла, так как солгала Фирозу, а он всё ещё стоял рядом. Мир вокруг закружился, точно я выпила два бокала арака. Я вздрогнула от ветра, и закрыла глаза.
— ...ещё два дня. У нас осталось около двух бочек воды, которую мы можем разделить между нами.
Я медленно открыла глаза. У меня болела голова, а тело было горячим под лучами рассветного солнца. Я моргнула, прогоняя сон, и мужчина, который говорил с нами, перестал напоминать размытое тёмное пятно. Это был Парваз.
— Этого хватит? — хрипло спросил Рашид.
Но Парваз уже отошёл к другой группе. Его шаги были медленными и выверенными, так как с каждым шагом солнце лишало его тело влаги. Вскоре ему суждено было высохнуть так же, как этим деревьям.
Смерть настигла нас.
В тот день умерло два жителя деревни. Их собирались оставить для птиц Мазиры. Путешественники начали утешать друг друга, объясняя, почему этого не должно было случиться с ними — умершие люди были старыми и безответственно распорядились своей водой. Жена одного из них и брат другого оплакали их без слёз. Сколько ещё человек не смогут подняться с наступлением ночи?
Воду разделили между нами. Моя фляга была полной. Я должна была растянуть её до следующего оазиса, то есть на две ночи. До этого я могла выпивать по три фляги в день.
Я сделала большой глоток, но мне всё ещё хотелось пить.
Да, и другие люди умрут.
Когда настала ночь и пришла пора продолжить наше путешествие, я медленно встала. В голове застучало, а мир накренился и начал вращаться. Сердцебиение ускорилось. Приложив некоторое усилие, я помогла Тави подняться. Теперь мы с ней были похожи на танцующих деревянных кукол, которых делали наши матери — наши движения были отрывистыми, и мы чуть не падали. Я едва могла смотреть на неё, так как каждый раз, когда я это делала, меня переполняло чувство вины. Если бы я не кормила Тави сказками о городе у моря...
— Не надо, — прошептала Тави, покачав головой, и добавила: — Я сама сделала свой выбор.
Сжав губы, я взяла её руку. Спасибо, сестра. Она обхватила пальцами мою руку, а затем отпустила её.
Мы пошли вперёд и начали прислушиваться к тому, как люди пытаются вывести своих попутчиков из ступора. Когда людей без сознания нельзя было поднять, то их погружали на спины верблюдов, если хватало сил. Но сил хватало не всегда, а иногда уже некого было поднимать. Я шла, не оглядываясь. Я не хотела смотреть, на разбросанных тут и там людей, которые выпали из нашего строя, точно те красные осенние листья, о которых мне когда-то рассказывал Саалим.
Ночь прошла как в тумане. Мне было то жарко, то холодно. Я периодически вытирала лоб, но на нём уже не было пота. То же происходило и с Тави — я слышала, как стучат её зубы, а затем увидела, что она сбросила с себя плащ.
Путешествие тянулось медленно. И мне казалось, что оно никогда не кончится. Когда я смотрела на Саалима, его голова постоянно была высоко поднята, но плечи опускались всё сильнее и сильнее, шаги становились всё короче и короче. Мне было интересно, что он думал и чувствовал, но у меня больше не было сил думать об этом, и мой взгляд опять опускался на песок. Караван останавливался множество раз, и каждый раз, когда всё начиналось по новой, у меня было всё меньше желания вставать. Мои внутренности как будто переворачивались внутри меня, пожирая кости и пережёвывая их на мелкие кусочки.
В какой-то момент посреди ночи умерла лошадь. И кто-то начал пить ее кровь — или мне это приснилось? У кого-то хватило сил разделать животное. Я вгрызлась в мясо так, словно это был фрукт, который однажды сотворил Саалим прямо из ничего.
А затем опять наступил день. Все легли на землю. Никогда прежде не было ещё так тихо.
Нам не суждено было добраться до Алмулихи. От осознания этого меня накрыло волной успокоения, тёплой и приятной. Нам суждено было умереть. Смерть показалась мне гораздо приятнее, чем каменные здания, обвитые вьющимися растениями, и дворец с остроконечными куполами. Я перекатилась на бок и положила лицо на песок. Закрыв глаза, я начала молиться Эйкабу о том, чтобы конец наступил быстро.
Саалим лёг рядом — но я не могла до него дотянуться. За его спиной медные фонари отбрасывали оранжевый свет на стены шатра. Сначала их огни радовали меня своим теплом. Но затем они сделались горячими. И начали обжигать моё горло. Я попыталась набрать песка, чтобы затушить пламя, но мои пальцы ударились о тканый ковёр. Я посмотрела на Саалима — я хотела, чтобы он убрал фонари — но его глаза были закрыты. Его руки лежали рядом с головой, а на запястьях были золотые браслеты, края которых, казалось, приплавились к его рукам, словно были выкованы из его крови.
Он снова превратился в джинна.
Я попробовала подвинуться, чтобы разбудить его, но я была такой измождённой. Оставшись на своём месте, я стала наблюдать за тем, как он дышит. Его лицо казалось таким гладким, когда он спал. Оно всегда было таким расслабленным, когда он не находился рядом с моим отцом.
Но жжение в горле сделалось слишком сильным. Мне надо было, чтобы он потушил фонари.
— Пожалуйста, — прошептала я.
Глаза Саалима раскрылись.
— Эмель, что такое?
Он сел, и его лицо беспокойно нахмурилось.
— Фонари слишком горячие.