Переулок возле Тверской
Прозвища в структуре прилипают сразу и намертво. И что бы ты потом ни делал, как бы ни пытался выделиться, назвали Хлопушкой — будешь Хлопушкой, даже если летящий к Земле астероид пробуришь для спасения человечества.
Понтифик к религии не имел никакого отношения. Причем не только к православной — вообще ни к какой. А прозвали его так за любовь изображать убогих и юродивых на улицах города в процессе работы. Ну правда, кто обратит внимание на сидящего на асфальте бомжа? Его обойдут по дуге, чтоб не дай бог флюидами нищеты не зацепило.
В общем, поскольку вход в бойцовский клуб был один, а Понтифик поклялся Лютому, что ни один пацан в него не пройдет ближайшие сутки, то пришлось самому выйти в поле, сидеть на картоночке и пугать утренних служащих своим мерзотным видом.
Понтифику в частности, да и вообще всем, если честно, этот клуб был как бельмо на глазу. Это был тот случай, когда все все знают, все все понимают, но поймать за руку не получается никак. А в деле, где замешаны аристократы, надо быть железобетонно уверенным, прежде чем выдвигать какие-то обвинения. Толку от того, что Лютый со своими парнями ворвется внутрь и положит всех лицом в бетон, если доказать, кому на самом деле капают денежки с этого места нельзя?
Толку никакого.
Так что разрабатывали и разрабатывали, искали и искали.
А ребята Понтифика по традиции вели наблюдение за всеми интересными объектами в городе. Ну и иногда сам Понтифик. Работа такая себе, так что персонал у него был, как правило, низкоквалифицированный, зато обладающий большим энтузиазмом.
В общем, ничего удивительного, что время от времени объекты терялись в процессе наблюдения. Кто ж знал, что из-за какого-то пацана, которого Понтифик принял на наблюдение в качестве «халтуры», начнется такая катавасия?
И вот сидел Понтифик, водил взглядом по переулку, мысленно представляя, как после смены пойдет в ближайшую кофейню и закажет себе ведро живительного напитка, как вдруг рядом, чуть ли не из воздуха, возник парень.
Ничего особенного: славянская внешность, короткая стрижка, ямочка на подбородке. И снисходительно смеющиеся голубые глаза.
— Утречко, — поздоровался парень, и Понтифик, уже заваливаясь на асфальт в блаженную темноту, успел подумать, что Лютый его убьет.
Подпольный бойцовский клуб, Александр Мирный
Пойманное у СИЗО такси довезло меня до ворот Императорского Государственного Университета. Я вышел из машины и потянулся. Хотелось есть, спать и набить кому-нибудь морду.
Быстренько приоритезировав собственные желания, я развернулся к дороге и поднял руку. Ползущее по другую сторону улицы такси с зеленым фонарем оживилось и, развернувшись на ручнике через двойную сплошную, подкатило ко мне.
— Куда едем? — вежливо поинтересовался водитель.
— Пересечение Тверской и Страстного бульвара, — сказал я, плюхаясь на заднее сиденье.
Плохо освещенный переулок перед входом в бойцовский клуб был и сильной, и слабой стороной заведения. Уютная темнота создавала иллюзорное ощущение сокрытия личности, но и мешала полноценному контролю за территорией. Так что валявшийся на асфальте бомж мне сразу бросился в глаза. В основном, потому что ни одна полицейская машина в центре города его не приняла. Ну и еще немного потому, что он был какой-то слишком хорошо пахнущий для такой категории граждан.
Тюк!
И бомж продолжает валяться дальше, только уже не сканируя цепким взглядом улицу.
Во дворе перед клубом было как-то неестественно тихо. Видимо, боев сегодня не проводили, хотя я не удосужился у Тугарина выведать расписание.
Боев не было, а охрана — была!
Впрочем, была она недолго. Я вежливо постучался во входную дверь, рассчитывая, что охране дали разнарядку меня пускать, и оказался прав. Когда замок щелкнул, и створка начала открываться, оставалось только резко двинуть ей по необремененному интеллектом лицу. Аккуратно уложив охранника на пол и связав ему руки его же ремнем, я пошел внутрь.
У входа, как и положено, была комната охраны. Судя по одиноко висящей на крючке куртке, в выходные дни персонал тут отсутствовал. Ну и правильно, охрана то тут рассчитана не на то, чтобы охранять помещение, а чтобы проводить фейсконтроль и разнять в случае чего перебравших гостей.
Сейчас, без людей и в тишине, помещение казалось заброшенным. Прикинув по логике, что кабинет начальства должен располагаться максимально близко к выходу или хотя бы к окну, я принялся обходить весь первый этаж.
Часть помещений была открыта и ничем интересным похвастаться не могла, часть приходилось открывать насильно. Выбивать было бы слишком шумно, а навыков домушника у меня не имелось.
Зато один мой товарищ прикасался к стройке века — прокладывал пути Байкало-Амурской магистрали. Так вот когда они работали на Дальнем Востоке, рельсы от мороза лопались.
А что такое петля не слишком дорогой двери по сравнению с советским рельсом?
Правильно, на один ледяной укус.
За первой вскрытой дверью оказался очень помпезный зал, видимо, для вип-вип-вип клиентов. Мониторы, диваны, барная стойка.
За второй — коробки с ворохом каких-то документов.
За третьей очень бедно оборудованный медицинский кабинет.
И, наконец, за четвертой, самой толстой, железной дверью, отделанной деревом, нашлось искомое.
Собственно, издалека было видно, что там меня уже очень ждут — у дверей стояли два мордоворота.
— Привет, — поздоровался я с охраной. — Я к Грифу, пустите?
Те наморщили лбы, изображая бурную интеллектуальную деятельность. Наконец, один проговорил:
— Я сейчас спрошу, — и повернулся ко мне спиной.
Этого вполне хватило, чтобы пробить в челюсть одному и рубануть по хребту другому.
— Тихий час, — пробормотал я, аккуратно укладывая обе туши на пол.
Дальше следовало выбрать, стоит ли открывать дверь с пинка или все же сначала стоит постучать. Решил, что лучше постучать, я же хорошо воспитанный мальчик.
— Тук-тук, — произнес я, когда железная дверь с оглушительным грохотом упала в помещение.
Это была небольшая комната, оформленная в британском стиле: обои в полосочку, деревянные панели из дорогих пород понизу, тяжелые портьеры темно-зеленого цвета. Несколько классических шкафов, у части из которых за стеклом были видны толстые папки и бутылки примажоренных марок, и большой стол у окна, лицом к двери.
За столом, обложившись бумажками, сидел мужчина ближе к пятидесяти. Тощий, с залысинами, крючковатым носом и черными, глубоко посаженными глазами. Сразу было понятно, почему его прозвали Грифом — из-за болезненного изгиба шеи.
Он не ответил, лишь хищно прищурился и опустил руку под стол.
— Я бы не стал, — честно предупредил я мужика.
Тот, конечно, моим словам не внял. Прогремел выстрел, а затем раздался вопль боли. Я ушел с линии огня, попутно заморозив рукоять пистолета.
Гриф выронил ствол и вцепился в обожженную холодом ладонь.
Я спокойно подошел к мужчине, пока он баюкал поврежденную руку, забрал ствол, уселся на столешницу и сказал:
— Поговорим?
— С-с-су-у-ука-а-а, тебе не жить! — прошипел Гриф.
— Что-то такое я уже сегодня слышал, — вздохнул я в ответ. — Давай лучше перейдем к разговору по существу.
Мужик кинул на меня ненавидящий взгляд, а я продолжил:
— Ну согласись, сэкономил на гонцах?
Грифа аж перекосило:
— Щ-щ-щенок!
— Зря сэкономил, — усмехнулся я. — Давай договоримся так. Я задаю несложные вопросы, а ты мне на них отвечаешь. Отвечаешь и уходишь отсюда на своих двоих. Вин-вин ситуация, я считаю.
От такого взгляда на стратегию «выигрыш для всех» у Грифа кончились ругательства.
— Рассказывай, кто тебя надоумил по мою душу пускать дешевую гопоту, м?
Гриф молчал, только желваки ходили ходуном.
— И еще — кто владеет этим милым местечком?
Мужик продолжал изображать партизана.
— Ты же понимаешь, если я в одного упокоил шестерых твоих гонцов, у тебя вообще никаких шансов? И ни у кого из той шоблы, что охраняет этот бордель.
Кажется, до Грифа начала доходить глубина технологического отверстия, в котором он оказался, позарившись на меня.
— Я не знаю, кто хозяин, — процедил мужчина.
— Я тебя умоляю, только давай без лишнего геройства. У вашей братии никто этого не оценит.
— Я не знаю!!! Мне хорошо платят за то, чтобы я вел дела клуба и не задавал лишних вопросов. И все! — немного истерично ответил Гриф.
Видимо, боль немного давила на мозги, делая его более сговорчивым.
— Серьезно? — удивленно приподнял я брови. — Куда же ты отправляешь деньги, если не знаешь?
— Деньги забирает курьер. Каждый раз разный.
— А как хозяин отдает ценные указания?
— Звонит, — нехотя ответил Гриф.
— Ну так это же прекрасно! — оживился я. — Давай наберем ему!
— Он не берет. Только звонит, когда считает нужным.
Ясно, номерок волшебный и отследить его с текущими мощностями мира не представляется возможным. А то б давно уже лавочку прикрыли. Ладно, пойдем другим путем.
— Деньги с моего боя уже передали?
— Нет, — ответил Гриф.
— Это прекрасно. Здесь аренда? — я еще раз оглянул помещение.
— У Нарышкиных.
— Они в доле? — удивился я.
— Нет… — Гриф скривил губы. — Они просто идиоты.
Возможно, конечно… Хотя у меня складывалось впечатление, что тут что-то поинтереснее, чем чистый фарт. Но делиться своими мыслями с обливающимся потом от боли мужчиной я не стал.
— Где баблишко?
Гриф не ответил, но, как и многие дилетанты, инстинктивно стрельнул глазами на одну из стен с большой такой, дорогой картиной в тяжелой раме.
Бодро спрыгнув со стола, я подошел к картине, снял ее, полюбовался весьма современным, по местным меркам, сейфом, и сказал:
— Я могу сломать дверь, но лучше бы, чтоб ты сказал код.
Гриф высокомерно поджал губы.
— А могу сломать тебя, — добавил я.
— 18-09-20-23.
— Благодарю, — улыбнулся я и открыл дверь, краем глаза наблюдая за мужчиной.
Тот судорожно осматривал комнату, ища глазами что-нибудь, что можно было бы пустить в ход для моего убийства. На его несчастье, если ты не владеешь обеими руками в достаточной степени, отмахаться левой при поврежденной правой не получится. А вот нажать какую-нибудь тревожную кнопку — запросто.
И как только Гриф опустил рабочую руку под стол, я спустил курок.
Мужик взвыл фальцетом — пуля попала в локтевой сустав. Неприятненько, но я и так сегодня удивительно добрый после таких-то насыщенных суток.
Пока Гриф вопил, я открыл сейф и быстро проинспектировал содержимое. Бабки, брюлики, какие-то кабальные расписки… Столько полезного и все — мое.
— Ладно, в качестве отступных — сойдет.
Я подошел к Грифу, который от боли уже был совсем тряпочкой, наложил ему жгут, разрядил ствол, рассыпав все пули по полу. Нашел в углу миленький кожаный рюкзак, который носят мажорики и молодящийся офисный планктон, закинул туда все содержимое сейфа и вышел.
Ночь на улице уже начала понемногу светлеть, и я подумал, что из имеющихся бабок надо выделить себе немного на наручные часы. Впрочем, предстояли траты поинтереснее.
Пасший заведение мужик нашелся почти там же, где я его оставил. Только он уже не лежал бесформенной кучей какого-то художественно подранного и испачканного тряпья, а нервно курил, не обращая внимания на отклеившуюся бороду.
— Ты ж ребят уже вызвал?
У театрального бомжа от такого заявления чуть сигарета изо рта не выпала.
— Там трое без сознания и у одного неприятный огнестрел. Не знаю даже, как так подстрелили бедолагу, но я ему руку перевязал, может, и доживет до вашей кавалерии.
Единственное, что мог делать мужик — стоять и делать глазами «луп-луп».
— Ты, когда начальство приедет, скажи, что можно продолжить в том же духе, только сливки буду снимать я, ладно?
Поскольку мужик продолжал, набычившись, молчать, я махнул ему рукой:
— Ну, бывай.
И пошел ловить такси.
В принципе, логика понятна. Клуб на территории Нарышкиных позволили открыть с одной-единственной целью: поймать кого-то за руку. Но если этот кто-то сильно умный, раз не ловится на банальном, то, может быть, он окажется достаточно самовлюбленным, чтобы пойматься на эмоциях?
В конце концов, это ж банально обидно, когда зеленый пацан отжимает у тебя многомиллионный прибыльный бизнес.
Но прежде чем лезть во всякие опасные перспективные игрища, мне бы очень хотелось нормально поесть. Так что я, не мудрствуя лукаво, отправился в университетскую столовую. С таким количеством бабла, конечно, можно было пойти в самый пафосный ресторан Москвы, пожевать каких-нибудь крутонов, но очень уж хотелось простой человеческой яичницы на сале и фасоли в томате.
Второй раз подъезжая к университету за эту ночь, я попал в пробку из машин, высаживающих студентов разной степени трезвости у ворот ИМУ. В основном это были компании или парочки, но были и одиноко петляющие тела. Одно из них оказалось подозрительно знакомым — рыжая копна волос, вызывающе-короткое платье, высоченные шпильки…
— Мария, какая приятная встреча, — поприветствовал я боярышню, которая тут же вцепилась в мой локоть мертвой хваткой.
— Алекс, как я рада, что это вы, — дыхнула на меня зверским перегаром Нарышкина.
— Тебя проводить? — спросил я.
Спросил, правда, чисто из вежливости. Потому что провожать девчонку в любом случае пришлось бы.
Не знаю, покусился бы на нее кто-нибудь на территории университета, но был риск, что она просто переломает каблуки, присядет на лавочку и тихонечко там и уснет. Что тоже не слишком хорошо для репутации и репродуктивного здоровья.
— Да, будь любезен, — вздохнула девушка, держась за меня как за последнюю надежду. — Но только без долгих нотаций.
— Даже без коротких, — усмехнулся в ответ. — Семейный ужин, я смотрю, удался?
— Более чем, — буркнула боярышня. — Он хочет, ты представляешь, чтобы я вышла замуж в следующем году!
— А ты?
— А я разбила половину семейного сервиза и укатила в центр, — вздохнула Нарышкина.
— Ты можешь выйти из рода, — предложил я. — И тогда всем будет все равно, за кого и когда ты выходишь замуж.
— Могу, — согласилась она. — И не могу.
— Почему?
— Потому что… — девушка снова тяжело вздохнула. — Ты не поймешь. Быть членом рода — это быть частью целого. Огромного. Древнего. Семейные легенды, семейная история. Родовое гнездо. Мы впитываем это с молоком матери. Это как быть частью огромного механизма. По отдельности — бесполезные винтики, а вместе — железный кулак.
Ага, почти как армия.
— Но этот кулак делает тебя несчастной. Ну, или очень пьяной, во всяком случае, — заметил я.
— Делает, — печально мотнула головой боярышня. — Но я — Нарышкина. И я не смогу быть вне рода. Я не умею.
— Что ж, тогда я могу только пожелать тебе быть сильной, — сказал я, придерживая девушку, которая в очередной раз попыталась завалиться на подвернувшемся каблуке.
— Спасибо, — опять вздохнула она.
Так я и отконвоировал боярышню до общежития. К счастью, жили мы в одном здании, но на разных этажах, которые делились по полу жильцов, почти как купе у поездов в моем прошлом мире.
Пока боярышня, шатаясь, как полынь на ветру, искала в крошечной сумочке ключ от комнаты, я кинул взгляд на часы, висевшие на стене этажа.
Шесть утра.
В принципе, можно даже успеть принять душ и переодеться. И надеяться, что Нарышкина протрезвеет достаточно, чтобы на завтраке быть в состоянии выслушать и передать отцу мое предложение.