— Я буду стоять на карауле, на случай, если Семь нагуляется и вернётся домой. — И мистер Вулпис посмотрел на Жанну продолжительным взглядом. К его удаче, кошка помнила об их плане по спасению Зузу и долго играть в гляделки, чтобы донести свою мысль, лису не пришлось. Мистер Вулпис получил доступ к лаборатории Семь и теперь собирался как следует переворотить здесь всё вверх дном, чтобы найти Зузу.
— Хорошо, мы вас поняли, — активно закивала Жанна. — Ганц, поднимайся! Нам надо поспешить! — подхватив оленя под локоть, Жанна повлекла того к выходу. Ганц не сопротивлялся.
Когда дверь закрылась, сдержанность мистера Вулписа как лапой смело. Он стал носиться по лаборатории, выдвигать ящики и копаться в их содержимом. Лис выкорчевал несколько замков на металлических шкафах. Внутри он обнаружил склад механический запчастей. Отдельно в банке лежали стеклянные глазные яблоки, механизмы мертвых сердец разных форм и размеров — вероятно, украденные у поломанных меков. За большой дверцей нашлась трость и сваленное в кучу пальто, которые мистер Вулпис уже и не надеялся найти.
— Ну и ну! — присвистнул он, засовывая лапы в рукава.
Лис откинул металлическую крышку ряда панелей, перегнув до хруста держатели.
— А вот это уже интересно…
Мистер Вулпис окончательно сорвал крышку, выкинул её, как безделицу, и уставился в мониторы, транслирующие изображение с камер наблюдения. Поколдовав над кнопками, лис включил их все. Итак, Семь солгала. Она следила за лесом, вглядывалась в каждый его дюйм. Запись камер наблюдения велась круглосуточно. Фог Вулпис умел работать с такого рода устройствами. Примерно по тому же принципу его трость была связана со зрительным центром механической стрекозы, точно также, как и Семь, он связывался с системами восприятия Зузу и посылал тому сигналы команд. Зузу был первым и единственным механическим существом (после Фога Вулписа) с настоящим, хоть и примитивным механическим мозгом. Их обоих можно было бы назвать новым этапом эволюции меков, если бы таковая имела место быть в истории, и если бы мистер Вулпис не был предшественником современных механизмов. По сей день лис был уверен, что один (если не брать в расчёт таинственного северного мека мисс Хикс) оперировал знаниями науки о механизмах. Но Семь преуспела в ней не хуже него. Как так вышло? Что не так с животными Северных земель?
Мистер Вулпис отматывал запись с нескольких камер назад, пока на экране не промелькнула маленькая механическая стрекоза. Одна камера находилась в постоянном движении, по чему лис предположил, что именно она является глазами дрона. Зузу летел высоко над лесом, но в какой-то момент пошёл на снижение и завис над фигурками Ганца и Жанны, которые встали, чтобы перевести дух.
— Хм, так они никогда её не найдут, — пришёл к выводу мистер Вулпис. — Она знает, где мы, и продолжит убегать. Хотя постойте! Она знает, где мои друзья, но о моём местоположении ей не известно. Я могу этим воспользоваться!
Семь на пути столкнулась с группой меков, но звуковое оружие без проблем отвело их от неё. Чёрная гончая застыла посреди леса, пока мышь занималась дроном.
— Глупая стрекоза! Куда ты летишь? — заподозрила неладное Семь. — Да что здесь вообще творится? — По какой-то неясной причине Зузу заупрямился и полетел по направлению к дому на дереве. — Чёртов лис!
Ганц замедлил шаг, и Жанна догадалась, что страх всё-таки взял над оленем верх.
— С тобой всё хорошо?
— Я ещё никогда не заходил так далеко без маски. Я чувствую, что должен вернуться. Простите, мисс Хикс.
— Что ж, так и быть! Тогда я пойду дальше одна, а ты оставайся в этом сыром, диком лесу, полным меков и… страшных деревьев!
Ганц громко взглотнул. Ветки за его спиной зашептались на ветру, и олень волей неволей догнал хитроумную Жанну.
— Пути назад уже нет, — добавила она, чтобы подкрепить робкие намерения Ганца и уничтожить быстро проклевывающие ростки сомнений, которые мешали тому храбриться. — Как ты и сказал, все деревья одинаковые. Они ничем не отличаются от того старого дуба, на котором вы с Семь живете.
— Вы меня не правильно поняли, мисс Хикс. Я боюсь не деревьев, как таковых, а их способность запутывать дороги.
— Иными словами — ты просто боишься потеряться? Что ж, ты не первый и не последний. Не отходи далеко, и всё будет хоро…шо.
В воздухе свистнула сталь, и мек средних размеров пробил под собой двухметровую яму, приземлившись прямо перед мордочкой кошки.
— Ну или не очень!
Механический паук потер челюстями, будто в задумчивости.
— Кажется, он не настроен агрессивно. Теория мистера Вулписа подтвердилась. Теперь, когда пугач не работает, меки не опасны. Главное, не вызывай их на…
— Получай!
— …Агрессию…
Ганц, привыкший по всемирно известным заветам считать меков порождением зла, пальнул в паука камнем и попал тому прямиком между глаз.
Для собственной безопасности меки были оснащены системой защиты, именно поэтому они всегда отвечали на нападения со стороны мистера Вулписа, по той же причине паук отреагировал и на выходку оленя.
Жанна уклонилась от паучьей выпада и впечатляюще легко пробежала по отвесному стволу ближайшего дерева и засела на ветке.
— Ганц, беги! — крикнула она, и тот побежал.
Он бежал до тех пор, пока копыта не отказали ему. Прижавшись спиной к стволу дерева, Ганц сперва прислушался, а потом и вовсе выглянул из укрытия. Паука он не увидел, зато его взору предстали древние столпы леса — посеребренные блеском тумана стволы деревьев, бирюзовые призраки вечнозеленых сосен, поглощаемые белым сиянием дня. Среди этого рассеянного света что-то вспыхнуло. Это отразились от гладкой стали солнечные лучи. Фигура паука перемещалась по вершинам деревьев, как вдруг ветки над головой Ганца затрещали и обвалились вниз. Олень не успел отреагировать. Ужас сковал его многотонной цепью. Одна ветка больно ударилась ему о спину, а другая — побольше — придавила ногу. Олень стиснул зубы в приступе боли и свернулся клубком, заслонил глаза копытом от наливающейся тени.
Он вновь ощутил себя маленьким и беспомощным олененком, каким его считали жители деревни, и сквозь звон в ушах услышал голос своей пожилой матушки:
— Хватит всего бояться, Ганц!
Матушка в его воспоминании выглядела красивее и моложе, чем тот запомнил ее. Ганц был младшим ребенком в семье, поэтому мать для него всегда была оленихой в возрасте. Охристо-коричневатые пятна шерсти на ее голове и спине выцвели, и вся она от рогов до копыт казалась будто созданной из пепла.
— А ну, вставай! — говорила она тоном, не принимающим отказа. — Если ты так и продолжишь отсиживаться дома, ничего толкового из тебя не выйдет. Одри уже нашел господина, к которому пойдет работать с зимы извозчиком. Клейтон тоже быстро учится. Ты же — не делаешь совершенно ничего полезного. Сидишь здесь в четырех стенах: без товарищей и без целей в жизни.
— Но я же помогаю тебе по хозяйству!
— Этого не достаточно. Я не буду жить вечно. Когда-нибудь тебе придется выйти в мир.
— Но, матушка, я не могу! — воскликнул Ганц. — Я не хочу выходить на улицу. Меня снова засмеют из-за моего копыта и закидают камнями! Никто не хочет со мной дружить, а на работу меня никуда не возьмут, потому что у меня больное слабые ноги.
— Они унижают тебя нисколько из-за дефекта, а сколько из-за твоего характера. Любой гражданин Малинового Королевства может быть полезным. Стоит только захотеть.
— Но не я, мама! Копытные годятся только для того, чтобы возить телегу. Разве не так говорил Ноттэниэль?
При упоминании этого имени мать скривилась.
— Ноттэниэль — рысь и прохвост! — резко ответила она. — Он ничего не понимает в жизни копытных. Вот увидишь, малыш Клейтон наверняка вырастет важным ученым господином, и никакой Ноттэниэль ему в подметки не годится!
Маленький Ганц с тревогой вылупился в окно — одинокое окно в их обветшалом, тесном домишке — и сердце его колотнуло. День середины осени задался на изумление солнечным и теплым, желто-красная листва без перерыва осыпалась с клёнов, образуя большие кучи, в которые прыгали с разбегу местные дети. Среди тех детей были братья Ганца — Одри и Клейтон. Они смеялись так громко, что у Ганца заложило уши. Одри был сильным. Клейтон — умным. Каким был Ганц? А Ганц был убогим.
Неизвестно, предчувствовала что-либо матушка, но вскоре она слегла с продолжительной болезнью, а затем и умерла. Все заботы по дому легли на плечи юного оленя, а Одри и Клейтон, пользуясь тем, что за младшего брата больше некому заступиться, проявили свои истинные сущности. В целом, они не были исчадиями ада, как в тайне высказывался о них Ганц, просто, как и многих несносных детей, их увлекал замкнутый характер брата и его необычная черта внешности, доставшаяся от природы. Однако в причудливом сознании ребенка, привыкшем все преувеличивать и приумножать, Ганц выглядел сущим уродом, и этого было достаточно, чтобы превратить его в посмешище. Если раньше Ганца задирали редко и большими компаниями, теперь каждый считал себя правым кинуть в него издевкой. Даже некоторые взрослые усмехались при виде него. И чем страннее его считали, тем страннее он себя вел.
Когда Ганц вырос, Одри ушел из извозчиков и стал странствующим торговцем. Клейтону не повезло больше всех. Умеющий работать только мозгами, он был унижен и отвергнут отовсюду, куда просился. Его талант и сообразительность, как и ожидалось, не были востребованы обществом, а марать копыта грязью и работать физически за гроши он не мог и не хотел. В конечном итоге все эти блуждания по дорогам жизни, эта беспросветная круговерть поисков смысла и справедливости, свели его в могилу.
Что касается Ганца… его жизнь так и осталось шуткой. Над ним по-прежнему насмехались дети, а старшее поколение избегало его, словно боясь подхватить заразу.
— Ганц-уродец, получай!
— Ганц-чучело! Его копыто скрючило! — нараспев выкрикивала детвора, и камни летели: один за другим, как пушечные ядра пиратского корабля.
Но Ганц не питал к этим детям злобы. Они делали то, что делают любые нормальные дети — повторяли за теми, кто старше. Едва ли они вообще понимали, что творят.
Он приучил себя терпеть. Главное — не задерживаться у обидчиков на пути и не кричать, чтобы не подбросить веток в их костёр злобы и не сгореть в нем до тла, как чучело, в которое его старательно пытается превратить мир.