— Гиббон — длиннорукая, бесхвостая обезьяна!
— Знаешь, брось ты эти дурацкие бумажонки! — стараясь перекричать плеск воды, крикнула Тинка.
— Говори по-эстонски, тогда, может, и сама поймешь, — добавила она, смеясь, любимую фразу Анне, которую та произносит всегда, когда кто-нибудь пытается выражаться слишком вычурно и изысканно.
Анне спокойно продолжала заниматься своим делом:
— Дебют — первое или пробное выступление... — Заглянула в бумажку: — Точно, дебют. — И даже закрыла глаза. Затем, посмотрев на другую бумажку, сказала неожиданно громко:
— Ужасное фо па, девочки, но соревнование мы проиграем. Ясно как день.
— Честное слово, ты вылитая тетя Эме! — засмеялась Тинка, ставя в раковину вторую ногу. — У той тоже нет других слов как фо па да фо па.
— Анне права. Безусловно, проиграем, — попыталась Марелле подхватить слова Анне. — Я как-то ночью видела именно такой сон. Девочки из второй школы были в нашей столовой и выбрасывали из супа куски мяса прямо на пол. Я еще хотела их подобрать, но ты, Анне, не позволила.
— Очень хитро придумано. Словом, все мячи полетят в пол. Только уж ты не бойся, что я тебе не позволю их брать, — иронически возразила Анне и тут же обратилась к своему «карманному словарику».
— Граль — что-то вроде святого горшка или бутылки. Ну, правильно, легендарный чудотворный кубок в древних сагах.
— Скажи все-таки, почему ты так уверена, что мы в субботу проиграем? — в свою очередь допытывалась Лики.
— А так. Совершенно логичный вывод. Я вам советую, девочки, все-таки научиться мыслить логически. — Анне поразительно точно изобразила Прямую, которая неустанно повторяет, особенно, нам, девочкам, что логика у нас хромает на обе ноги.
— А чего ты хочешь при молочном квантуме, которым нас пичкают ежедневно?
— Но какое отношение имеет молоко к соревнованиям? — удивилась Марелле. По ее мнению, одно стоящее сновидение может, пожалуй, гораздо сильнее повлиять на человеческую судьбу, чем какое-то пошлое молоко. Однако и остальные девочки не совсем поняли, что Анне хотела сказать. Анне бросила на Марелле соболезнующий взгляд.
— Ох, голова-головушка, ты и впрямь иногда годишься только на то, чтобы шапку носить.
Не знаю, но, пожалуй, было бы лучше, если бы Марелле не выражала такой готовности рассмеяться на любое замечание Анне.
— Ладно, Анне, голову Марелле оставь лучше в покое, и скажи, наконец, что общего между молочным супом и соревнованием по волейболу? — в свою очередь спросила я.
— а о чем же я по-твоему говорю? — умничала Анне. — Именно об этом самом. Неужели не понятно? Молоко, со всеми его ценными калориями, предназначено природой в качестве горючего, главным образом, для телят. Отсюда вывод: если наше меню и в дальнейшем будет состоять только из молочных супов, то на волейбольной площадке мы непременно будем выглядеть, как телята.
Тинка прыгала на одной ноге, вытирая вторую и чуть не упала от смеха.
— Ох и скажет же эта Анне!
— Несчастные, сами же смеются, — развела руками Анне. — По существу, это не что иное, как логический вывод.
Когда позднее мы с Анне остались в умывалке вдвоем, и она продолжала заучивать свои иностранные слова, я спросила, зачем она этим занимается. Анне смерила меня особенным, словно бы оценивающим взглядом, усмехнулась и ответила:
— Хочешь, я расскажу тебе одну забавную вещь. Только смотри — ни звука. Ой, если бы ты слышала, как я засыпалась в то воскресенье, когда была вся эта заварушка с Мелитой и Энрико! Ты бы просто лопнула от смеха. Я, как всегда, танцевала с Андресом. Вообще этот наш Андрес странный тип. Слишком много разговаривает. Ты ведь знаешь. Здесь, в школе, все торжественные речи поручаются ему. А когда танцует со мной — только сопит. Между нами говоря, я опасаюсь, что он про себя отсчитывает такт, чтобы не сбиться с шага. Безусловно, ему следовало бы стоять у стенки и там отсчитывать такт, так ведь нет! Первым мчится через весь зал и обязательно ко мне. Против самого Андреса я, в общем-то, ничего не имею, но иногда хочется потанцевать с кем-нибудь другим. Я чувствую, что перенимаю его дурацкий стиль. Пожалуй, уже и не сумею танцевать с другими. И о чем бы я с ним во время танца не заговорила, он все сводит к науке, а когда сам начнет говорить — получается чистейшая политинформация. Как будто я сама не могу прочесть газету!
Но в тот раз мы говорили о Мелите и Энрико. Я уже не помню, по какому поводу Андрес сказал, что Мелита инфантильна. И представь себе, я почему-то решила, что инфантильная — значит что-то привлекательное, красивое и почетное. Откуда-то из истории или литературы мне запомнилось, что инфанта — значит принцесса. Одним словом, я ужасно влипла. Прежде всего, конечно, разозлилась и налетела на него. — «Какая там инфантильная! Едва отличает фокс от танго. Посмотри лучше, как отвратительно она танцует — а ты сразу — инфантильна! Скорее уже я или любая из нас инфантильна, чем эта...» Больше я не успела сказать. Андрес прямо обессилел от смеха.
Я подобрала с полу его очки и вежливо усадила его на стул. Чуть ли не книксен ему сделала.
Хорошо еще, что у Андреса есть одно великое достоинство — он умеет молчать. Об этом деле он никому не разболтал и не разболтает. Надеюсь, и ты тоже.
Можешь себе представить, что я пережила, когда на другой день прочитала в словаре, что значит слово инфантильный. Во всяком случае, еще раз никому не придется так смеяться надо мной. Понимаешь? Вот потому-то я и учу иностранные слова. Есть люди, которые самостоятельно изучили латынь. Почему же я не могу выучить все иностранные слова, которые встречаются в нашем языке, тем более, что большинство из них латинского происхождения. Я уже добралась до «д». К весне обязательно пройду весь словарь. Кроме всего, это интересно и поучительно...
Все это я прекрасно понимаю. Совсем не весело, когда тебя высмеивают. В особенности такой умнице, как Анне. Она взялась за трудное дело, но я уверена, что осилит его. Я предложила заниматься вместе. У меня самой выписана целая куча разных иностранных слов, встречавшихся мне в книгах или в разговорах. Анне охотно приняла мое предложение.
Когда сегодня вечером воспитательница вызвала меня к себе, я была уверена, что ничего хорошего это предвещать не может. Я мысленно перелистала самые черные страницы своего «черного прошлого», но не могла догадаться, в чем же, собственно, дело и зачем все-таки она меня вызывает. Все остальные уже там побывали, а теперь, значит, настал мой черед.
Успеваемость у меня не снизилась. Сассь тоже за последнее время ничего особенного не выкинула. Я попыталась уличить себя в самом смертном с точки зрения воспитательницы грехе — в заигрывании с мальчиками. Но как я могла с ними заигрывать? Во-первых, я, по своему характеру, просто боюсь их, а из-за Энту стала их даже слегка презирать. Кроме того, я соприкасаюсь с ними гораздо реже, чем другие девочки, потому что не хожу даже на танцы.
И вдруг меня осенило — а что, если...? Ой, а вдруг Сиймсон пронюхала о моей тайной встрече со Свеном, там, в музыкальном классе?
Не могу сказать, чтобы мне было особенно радостно, когда вечером я отправлялась к воспитательнице. На всякий случай начесала волосы на лоб и на щеки, чтобы не так бросалось в глаза, если придется краснеть.
И конечно же, воспитательница встретила меня словами:
— Это еще что за маскарад? Сейчас же причешись прилично.
Тяжело вздыхая и чувствуя себя совсем плохо, я исполнила это приказание. Однако свет лампы под розовым абажуром действовал успокаивающе, и даже черные глаза Сиймсон казались сейчас немного мягче. Когда я вошла, по радио как раз передавали отрывок из «Лебединого озера». Это, по-моему, самое лучшее место.
Мы обе прислушались. Потом воспитательница спросила:
— Ты была на «Лебедином озере»?
Не знаю, умышленно или случайно она спросила об этом, но вопрос прозвучал как-то очень серьезно и значительно. Да, я думаю, что была на «Лебедином озере»! Я ответила не совсем так, но при этом рассказала ей гораздо больше, чем нужно. По радио уже давно передавали последние известия и сводку погоды, а мы все еще не могли уйти от художественных выставок, хороших концертов, театров и кино, разделяли судьбы наших любимых героев и даже побывали на берегу моря. Вообще везде, где было что-то прекрасное и вдохновенное. Конечно, опыт воспитательницы был куда богаче, чем мой, но я говорила о своем гораздо больше. Даже слишком много. Я уже открыла все свои карты — кажется, так говорится, как вдруг она спросила:
— Тебе, Кадри, здесь у нас не нравится?
Я почувствовала себя так, как может чувствовать человек, нечаянно севший не в тот поезд. Хорошо еще, что я сумела вовремя остановиться, а то ведь могла бы сгоряча рассказать все. К счастью, я сообразила, что говорю с человеком, работа которого главным образом в том и заключается, чтобы мы здесь чувствовали себя хорошо, чтобы нам нравилось, чтобы мы были совсем как дома, и я пожала плечами.
— Видишь ли, Кадри, ваша группа по существу очень хорошая группа. Только у вас одна беда: вы все из очень разных семей. Возьмем хотя бы Весту. О том, как она жила раньше, вы едва ли что-нибудь знаете. Сама она, конечно, об этом не говорила, а если и говорила, то одной только Лики. Это и правильно. Чем меньше о таких вещах знают и помнят, тем лучше. Понимаешь? Я знаю о ее детстве. Мы из одних краев. Несомненно, бывали дни, когда ей ни разу не приходилось поесть, но вряд ли проходил хоть один день без побоев. Я сама добилась, чтобы она уехала оттуда. Вот и попробуй мерить одной меркой жизнь Весты и Тинки.
И тут, без всякого перехода, воспитательница обратилась ко мне с новым вопросом:
— Скажи, Кадри, твои родители верующие?
Я глотнула воздух. Верующие? Я вспомнила мачеху и почему-то в сверкающем, серебристом, очень открытом платье. И ее чудесные зубы тоже сверкнули в памяти. Словно какая-то языческая богиня, красивая и властная. Такая, что даже отец ей словно бы поклоняется. Но в этом нет ничего общего с религией. Даже моя бабушка, прекрасно знавшая библию, совсем не была верующей. Я осмелилась усмехнуться:
— Откуда вы это взяли?
— Так, Я ведь ничего не знаю о твоих родителях. Но скажи, Кадри, почему ты не ходишь на танцы?
Опять! Неужели мне никогда не избавиться от этого вопроса? Нужно было что-то ответить, и я вдруг сказала чистую правду:
— Я не умею танцевать.
— Ну? — Этот единственный слог вмещал столько, что я была вынуждена защищаться или хотя бы оправдываться. Рассказала, как много я болела в детстве (правда, я не упомянула при этом, как ко мне в то время относились), как у меня случилось несчастье с ногой, но как раз когда нога поправилась и все уже стало налаживаться, мне пришлось ухаживать за больной бабушкой. Мне тогда было не до танцев, а позднее мне уже и самой не хотелось.