Этого еще не хватало! Я повернулась к Ааду и сердито спросила:
— Что ты хочешь этим сказать?
— А ты не поняла, что ли? — Еще шире усмехаясь, спросил Ааду. — Я могу повторить.
Я подошла к нему еще на шаг:
— Не меряй всех на свой аршин. Зачем ты говоришь о вещах, недоступных твоему пониманию? Если хочешь знать, Веста — честная и справедливая девочка. Может... и это для тебя новость? Именно Веста больше всех в нашей группе придирается и требует. Если не веришь, спроси сестру. Ты, конечно, вообразил, что раз ты изволил раза два с ней потанцевать, то она обязана закрывать глаза на беспорядок в вашей группе. И нечего гримасничать. Это отнюдь не доказывает твоего превосходства. Тем более по отношению к Весте. Ты ее мизинца не стоишь.
С последними словами я подошла к Ааду почти вплотную. Я была так рассержена и полна презрения, что чувствовала себя сильной и готовой к борьбе, готовой принять любой самый неравный бой. И он не заставил себя ждать. Прежде чем Ааду успел открыть рот, раздался голос его дружка — Энту:
— Браво, Кадри! Воспитывай товарища! Подходи к мальчику индивидуально.
Тут уж чаша моего терпения переполнилась. Меня уже не мог остановить или смутить взрыв смеха мальчишек. Я посмотрела в лицо Энту. Поймала его взгляд из-за очков и смело приняла брошенный мне вызов.
— Тебе бы тоже пора вырасти из пеленок. — Опять смех. — Ты действительно полагаешь, что твои двусмысленные шуточки и пошлости очень интересны?! Может, ты даже думаешь, что они н р а в я т ся нам, девочкам? Ошибаешься, Энрико Адамсон! Жестоко ошибаешься. Ни одной порядочной, понимаешь, порядочной девочке они не могут нравиться. Знаешь ли, они настолько мерзкие, что если бы я могла, если бы у нас в республике была другая школа-интернат с выпускными классами, то сегодня же ушла отсюда, чтобы не видеть тебя и твоих приятелей. Я бы уехала отсюда за тысячу километров. Очень жаль, что я не могу этого сделать. Мне некуда уехать. А если тебе это в дальнейшем будет доставлять удовольствие — то пожалуйста! Ведь ты сильнее!
Все мое презрение, вся обида звучали в моем голосе. Я должна была и хотела сказать ему гораздо больше, но у меня просто не хватило сил. И к тому же класс встал; за моей спиной стояла учительница. Я пошла и шлеп! — села за свою парту. Энту так и не успел мне ответить.
Я не так простодушна, чтобы вообразить, что мой неожиданный взрыв мог сколько-нибудь понравиться мальчишкам, тем более Ааду или Энту, или иметь какое-то воспитательное значение. Для этого они считают девочек, а Энту — меня в особенности, слишком незначительным явлением в человеческом обществе.
Если бы дело было только в этом, то еще ничего, но ведь тут еще масса сложностей во взаимоотношениях, характерах.
Хотя Ааду и Энту вот уже почти два дня относятся ко мне, как к какой-то ничтожной пылинке в бесконечном пространстве, и хотя такое положение устраивает меня в тысячу раз больше, чем прежнее постоянное насмешливое внимание Энту, все же я все время настороже.
Не случайно же в тот раз, когда я высказала Энту все, что у меня накипело на душе, у него даже нос побелел. Когда он вечером того памятного дня встретился мне в пустом коридоре, у меня как-то странно задрожали колени. Я сумела взять себя в руки только благодаря сознанию, что мы с Энту оказались вдвоем все-таки не на необитаемом острове. Но глаза у него тогда были просто невозможные.
Но и я не отвела глаз. Еще чего! Мы шли друг другу навстречу, как змея и укротитель. Я выдержала!
Я ведь больше не маленькая робкая девочка. Пусть только посмеет!
Но самое смешное в этой истории, что та, за которую я вступила в бой, что та сама...
Так вот, когда я, как временный заместитель Весты, пришла к ней рассказать о случившемся и о том, как подло вел себя Ааду при проверке нашей группы, Веста сказала уныло:
— Этого я все время опасалась. Когда тебя нет на месте, то... Неужели кто-нибудь не мог с утра все хорошенько проверить?!
Этот «кто-нибудь» должна была быть я. Я глотнула зоздух и уставилась на кривую температуры Весты, вывешенную у нее в изголовье. Мне вспомнилось, что учительница рассказывала как-то о детстве Весты, и я сделала пару глубоких вдохов и выдохов. О том, как развертывались дальнейшие события, я ей рассказывать не стала. Добавила только ей в утешение, что пол все-таки был чистый, как и всегда теперь и что сама воспитательница на нашей стороне и после ее вмешательства нам сняли много минусов.
Я немножко понимаю, почему Веста не стала для Ааду тем, чем ей хотелось бы стать, но совершенно непостижимо, как Веста сама этого не может понять или, по крайней мере, заметить, что Ааду относится к ней примерно так же, как Энту ко мне.
Я предчувствовала, что рано или поздно получу от мальчишек ответный удар, но что он будет таким подлым, этого я никак не могла ожидать.
А именно — перед уроком эстонского Ааду подошел к столу Тийта, который сидит впереди меня. Я, конечно, не знаю, что ему там понадобилось. И вдруг слышу, Ааду, растягивая слова, подчеркнуто громко произносит:
Месяц под косой блестит,
а во лбу звезда горит...
В этом было что-то знакомое и в то же время зло-вещее, но я еще не понимала, что именно. А Ааду продолжал с противным, издевательским пафосом:
Наш остров похож на мечту,
на поиски и стремленья...
Сомнения не может быть. Это из моей «звездной тетради». Когда я, до смерти испуганная, огляделась по сторонам и на лицах почти всех мальчишек увидела злорадное ожидание и в особенности, когда я заметила, что из-за спины Ааду выглядывает Энту, у меня возникло ужасное подозрение. Я бросилась из класса. Примчалась в интернат, открыла ящик ночного столика и сразу убедилась, что моей тетрадки с золотыми звездочками, той, что Урмас подарил мне в новогодний вечер, не было на месте. Кто-то потихоньку взял ее, и теперь она в руках у этой издевающейся компании.
О, какая низость!
Я упала на кровать. Излила в подушку всю свою горечь, боль и позор. Бог знает, почему, но сильнее всего я чувствовала именно позор!
Меня охватывал жгучий стыд, когда я представляла себе, как Ааду, Энту и вся эта ухмыляющаяся банда, которая ничего не пощадит ради своих пошлых насмешек, читала мои записки. Читали мои самые заветные мысли. Мысли, записывая которые, я была так счастлива, потому что мне казалось, что я сумела сказать что-то самое заветное. Теперь мне это уже не кажется. Совсем нет. При воспоминании о любой строчке меня охватывало жгучее чувство стыда. Я громко стонала и, кажется, даже скрипела зубами.
Значит, это и была месть Энту. За что же именно он мне мстит? Что я ему сделала? Я ведь только раза два попыталась защититься от ударов! Ой, до чего же мне опять хочется уйти из этой школы! Опять в мою старую школу, к Урмасу. Если бы можно было сейчас поговорить с Урмасом! Но придется довольствоваться письмом. Только письмом. Только ведь это совсем не то. Надо долго ждать ответа, да всего и не напишешь... И ведь Урмас не может сделать, чтобы не было того, что произошло, просто вместе с ним все было бы легче перенести. Конечно, легче.
Я ударила кулаком по подушке. Наверно, и Свен принимал в этом участие. Мальчишки просто ужасно единодушны, когда задумают что-нибудь в этом роде. Я снова ударила кулаком и тут же почувствовала, как кто-то дотронулся до моего плеча. Я застыла. Не хватало еще, чтобы кто-то видел мою истерику. Медленно поднимаю голову. Надо мной склонилась Лики.
— О, Лики, Лики, Лики! — Я зарываюсь головой ей в колени. Она тихо спрашивает:
— Что с тобой? Почему ты убежала из класса? Я объяснила, почему.
— Ах, значит, это-то они и изучали на большой перемене, когда я проходила мимо, — сказала Лики. — Это что же, твой дневник?
— Не-ет, не совсем, то есть почти дневник. Понимаешь, это мои литературные опыты или, ну, в таком роде... Я пишу в эту тетрадь и это... Ох, это гораздо больше, чем просто выдуманное. Это такое, что никто не должен читать, разве только ты или Урмас, а теперь вот они! Ох, до чего же гадко, до чего все это гадко!
— Как они его раздобыли? — задумчиво спросила Лики.
— Если бы я знала. Обычно тетрадка вместе с дневником и письмами у меня заперта. Но на этот раз я забыла ее в ночном столике. Я ведь не могла подумать, что она может кого-то заинтересовать и что ее потихоньку... Ой, нет!
— В ящике, в тумбочке? — удивилась Лики. — Но как из твоей тумбочки она могла попасть к мальчишкам?
Об этом я и не подумала. Но именно это больше всего волновало Лики.
— Это должен был сделать кто-то из нашей комнаты. Или, во всяком случае, из нашей группы. Кто же может быть таким поросенком? Ничего, уж это я дознаюсь. Так этого оставлять нельзя. А теперь постарайся быть выше. Сейчас надо идти в класс. Вайномяэ уже спрашивала о тебе. Я сказала, что тебе стало плохо. Она послала меня посмотреть, что с тобой. Ну, пойдем. А то еще придет сама, тогда объясняйся.
Всегда нужно держать себя в руках. Если долго упражняться, то это вполне возможно.
Вайномяэ спросила только, могу ли я быть на уроке. Я кивнула, и она больше ни о чем не допытывалась.
К концу урока, когда она стала спрашивать, она вызвала меня прочитать какое-либо из стихотворений Лийва. Совершенно механически я начала первое, что пришло в голову.
Кто хочет нравиться, тот всегда,
подумав «нет», отвечает «да»...
Я заметила, как Энту резко повернулся и сквозь очки уставился на меня, как кошка на голубя. Я подняла голову. Слова приобрели какой-то новый смысл. Они не совсем соответствовали случившемуся, но в них был вызов всем подлым людям.