11.
Как пребывание в базовой, земной форме было плоско и едва терпимо Еремии, так жизнь в Луте наполняла ее сияющей радостью. Она была истиннокровным его созданием. Чистым воплощением.
Восторженно закричала, когда другие, с другой корабеллы, не сдержали гнева и пошли в атаку. Верила своим людям и верила в них. Не рождался еще капитан лучше ее капитана.
Схлестнулись. Еремия знала каждого, как знает рыба воду, а птица высоту.
Они пришли за корабеллами.
Волоха отбросил от себя противника, развернулся, вставая хребет к хребту с цыганом. Дятел в горячке боя сбрасывал человечность, как змея старую кожу, но своих с чужими ни разу не путал.
— Быстро прознали, — коротко поделился русый. — Кто-то точно все просчитал.
— Рыжий-ржавый, гаджо, больше некому.
— Корабелла не под Башней ходит. Клеймо чужинское.
Дятел не отвечал. Отвлекся. Замолк и Волоха.
Чувствовали они друг друга страшно, до безупречной сшивки, высшей планки. Когда вставали рука об руку, плечом к плечу — единым зверем делались.
Горан.
Чужие схлынули, точно море воды оттянуло.
Начали осторожничать.
И Мусин, и Руслан, и Иночевский — не жалели. Одна Медяна еще старалась беречь, но то по слабой руке, по неопытности, по малой валентности. И пришлые это понимали.
— Всех порежем или оставить кого на труху, на тягу? — хрипло справился Дятел, утирая рукавом скулу.
И рукав был в крови, и лицо, и волосы, от того только краснее щека сделалась.
— Одного живого возьмем, — отозвался русый.
Оглядел рысьими пристальными глазами оставшихся. Еремия повела боками, как крыльями, легко отвалила от чуждой корабеллы, сбрасывая абордажных прилипал.
— Слыхали капитана?! Резать!
Медяна только глухо охнула, когда Еремия круто завернула, мешая врагам сосредоточиться. Свои, знавшие ухватки подруги, укрепились на ногах. Медяну подцепил Руслан, не дал растянуться. Улыбнулся зубами, мигнул глазом.
— Держись, девка!
И Медяна держалась.
Даже лицом не дрогнула, когда Мусин рядом зацепил кхопешем человеку горло, поддел на плечо да перебросил в Лут, еще живого. Даже не вскрикнула, когда гибкий, точно угорь, Иночевский, ушел от тяжелого удара, но пропустил легкий, скользящий, в бедро. Ответил на обиду — горячая струна живого цвета вошла противнику под ребро, со спины вышла. Исчезла, и кольца пригасли.
Тесно стало на живой спине корабеллы. Горячо, жарко, красно.
В сторону капитана и старпома Медяна старалась не смотреть. Мельница из лезвий, и та была милосерднее.
Оставшихся поставили на колени.
— Видно, младенцев ты жертвуешь Луту, коль так ему любезен, — сказал плененный.
Один глаз у него закрылся от удара, второй глядел строго, бесстрашно. Такой ничего не расскажет, понял для себя Волоха. Смерти не боялся.
— Я ему жертвую всего себя, — откликнулся весело. — И этого вполне достаточно.
Дятел за его спиной вопросительно шевельнулся, но Волоха поднял руку, запрещая казнить.
— Под кем ходишь, храбрец?
— Много за мной лихих дел числится, а предателем сроду не был.
— А жизнь оставлю?
— Жизнь в бесчестье не жизнь. Но коли отпустишь моих людей живыми, меня себе оставишь, тогда правду скажу.
— Достойно, — признал Волоха. — Но отпустить не могу, вы первыми поперек встали, первыми ударили. Какая слава пойдет, если я помилосердствую?
Поднял револьвер, выстрелил в упрямый лоб, между глазами.
Вскрикнул тут один из пленных, подался из строя.
— Мне! Мне жизнь! Поклянись, что жизнь оставишь, все скажу!
Дятел рассмеялся хриплым басом, криво усмехнулись остальные.
— Жизнь оставлю. Отпущу, — сказал Волоха, переждав смех, как порыв ветра. — Говори смело.
И пленник заговорил, горячо проглатывая слова.
Говорил, что ходит корабелла под рукой некой Девы, во всякую пору носящей личину, и что дева та весьма проворна. Не была она игроком Ведуты, не была шанти Тренкадиса, но масть забрала высокую. Пленник поведал, что прибился к команде не так давно, в русле срочного добора — текучка, пояснял рекрутер в едальне при портовой воронке, обновление состава. Задачу им поставили простую. Взять Еремию, целиком захватить и под уздцы привезти, как лошадь ко двору.
И больше ничего не знал.
Дятел поскреб в затылке.
— Ну? Прибить сучонка или еще потрясти, авось разматрешится на новые подробности?
— Нет. Слова мои не птицы.
Волоха кивнул Мусину с Буланко. Ребята подхватили пленника под локти, подтянули к борту и отпустили. Живым.
— С остальными после решу, — сказал Волоха, когда Лут проглотил крик.
Обернулся к цыгану.
— Не сходится, — проговорил негромко, — посылать к нам наспех слепленную команду? Чтобы живой взять Еремию?
— Да может, она просто не шибко умная, а? Баба же, чем ей там думать.
Медяна фыркнула. О женщинах цыган был невысокого мнения и скрывать того не думал. Волоха не ответил. Тревожно поднял голову, приоткрыл рот, ловя запах Лута. Посуровел лицом.
— Уходим, живо, — велел отрывисто. — Еремия, две страты вниз, там желоб, пленных за борт — балласт, одного на подкормку. Полный ход!
Еремия дважды не спрашивала, обернулась, ложась на курс. Волоха оглянулся, и вместе с ним в темноту, обросшую далекими огнями, всмотрелся и Дятел.
И увидел — далекий еще, но стремительно близящийся — силуэт быстрой корабеллы.
— Она их послала не ловить нас. Знала, что бессмысленно. А вот задержать — да. С этой задачей справились.
— Сучка, а!
Медяна глянула победоносно.
— Ну и кто теперь не шибко умный?
Еремия шла самым полным. Быстрая и сильная, но летящая по следу была не менее быстра. Ценный груз — корабеллы — оттягивал брюхо, как наспех проглоченный кусок мяса. Замкнутые в хрустальные короба сестры не могли оказать поддержки, лежали тяглом.
Волоха, прикрыв глаза, всматривался в Лут.
Хвала Луту, они успели зайти в желоб. Тонкий и длинный коридор, на одного. Чужая корабелла не могла нырнуть — ее выносило остаточным следом Еремии. Стрелять, видимо, не решались, боясь повредить груз.
Волоха знал: впереди Хом Рун, богатый реками и зеленью. Если они уйдут на него, будет шанс отбиться с земли. На закорках чужой корабеллы сидела железная смерть, маслянистый ее привкус растекался у русого на языке.
Еремия вобрала в себя кровь и плоть врагов, силы ее хватало на ровный, сильный бег. Но желоб кончался, а до Хома еще надо было добраться.
— Дятел, готовь Пелену. Надо отвлечь их.
Дятел только головой мотнул. На такой скорости Пелену они еще не выпускали. Но с Волохой в режиме капитана никто не препирался. Себе дороже.
— Руслан, Мусин, доставайте тяжи. Инок, давай сюда куклу. Мы протащим паршивцев за собой, в зонтег.
— Но он их не пустит, — возразила Медяна, нахватавшаяся мудрости за совместную путь-дорогу, — это тэшка.
Волоха глянул, как на говорящего сома.
— На то и расчет, — обронил сухо.
— Как собираешься цеплять, гаджо? — Дятел оттеснил девушку, зыркнул на идущую поверх тэху.
— Руками, — Волоха показал свои трудовые мозоли. — Пока они будут таращиться на куклу и на вас.
— Успеешь до Хома?
— Это в моих интересах, знаешь ли.
Дятел цыкнул, как большая белка.
— Лады. Ежели расшибешься, так я твои вещички прикарманю, мне же лучше.
Медяна, чтобы не мешать, отвалила в сторону, но ее прихватил Буланко.
— Гляди, сестричка. Еремия — выворотень, стало быть, полиморф. У нее хороший запас форм и цветов, целая палитра. Обычно мы так красимся, если надо гвардейцам мозг припудрить или по красоте мимо дружков пройти. Чтобы без лишнего мяса, ага? Тут дело другое. Тяжи — гляди! — бывают разные. У нас наращенные, не чистая механика. Прочные, но Еремия в случае нужды может их скинуть. Как ящерица хвост.
Медяна только кивала, наблюдая, как ловко Руслан тянет из лунки в палубе канат. Раньше не видала она той ямки, однако Мусин с другой стороны от арфы промышлял тем же, разве что молча.
— Не путай тяжи с абордажными зацепами. Разные ткани в основе. Разные механизмы, у зацепов в основном клюв, у наших тяжей первый рот гируда, второй, который вручную крепят — муравьиный. Наша задача, — Руслан ткнул пальцем наверх, — зацепить тэшку. И так, чтобы не догадались до поры. Почти у всех тэшек, горлинка, есть уязвимая область. Белое мясо живота, тонкая линия. Бронь там накладывается друг на друга, как чешуя, и можно сдвинуть пластины, если знаешь где и инструмент имеешь… У капитана нашего на этот счет все в порядке, пока они будут таращиться на куклу, он установит тяжи с муравчатым ртом. Иии все тогда получится!
— Ты, однако, очень уверен в своем капитане.
— Э, да как иначе?!
Медяна хмыкнула. Правда, по коже мороз продрал все равно — работу в открытом Луте она еще не видела. Буланко же зарядил тяж в катапульту, Мусин с другой стороны сделал то же.
— Пелена, капитан!
— Кукла!
— Тяжи готовы!
— Работаем, — подтвердил Волоха.
Сам он скинул свой жилет, затянул наручи с муравьиными головами.
Еремия сбавила ход. Тяжи ушли вверх. Заплелись в одно, влепились точно в подбрюшье тэшке, натянулись струной. Русый, не медля, прыгнул, обхватил этот импровизированный канат и споро полез наверх.
Пространство кругом дрогнуло и чуть размазалось, когда развернулась, растеклась Пелена. До поры Медяна видела ее только в обиталище — из стекла выточенной сфере. Пелена любила забавляться с новенькими, и рыжую она поначалу пугала, лепя для нее кричащие рты и изломанные силуэты. На родном Хоме Пелену звали туманницей или студеницей, ватной бабой, а здесь по-простому кликали пеленкой.
Она, кажется, не обижалась. Волоха подобрал ее на болоте, освободив из-под вбитых в сухое дерево ржавых вил — так местные расправились. Пелена уехала с Еремией. Отдавать долг.
Зазря капитан студенницу не тормошил, но тут помощь нужна была. Пелена вышла, облегла собой палубу и арфу, смазала белым борта… Стала Еремия незримой для тэшки. А после вылетела из тумана слепленная кукла. Запрыгала, закачалась, трясогузкой затрясла кормой перед тэхой. Сделанная из сухих листьев, старой одежды и прочего сора, вспоенная общей кровью, на костях лутовой птицы, для тэшки она выглядела точь-в-точь Еремией.
Русый лез быстро. Тяж не был похож по структуре на канат, обхватить его ногами было проблематично. Приходилось карабкаться за счет силы рук. Тэшка шла неровно, тяж тоже ходил ходуном.
Уже под самым днищем Волоха остановился. Лезвием отжал пластины чешуи, подсадил муравьиные головы. Те вросли под броню, укрепились. Намертво связали Еремию с тэшкой.
Волоха начал спускаться и в этот момент Еремия ушла вперед. Желоб кончился, корабелла набирала скорость.
— Эй! — изумленно окликнули Волоху с палубы тэшки.
Русый поднял взгляд и увидел направленный на него револьверный ряд. Улыбнулся, показывая клыки. Качнулся, висок обожгло горячим, и Волоха разжал руки.
Поймал себя на боковой движитель Еремии, хрипло выдохнул. Подтянулся, а там его уже схватил за шиворот Дятел, втаскивая на палубу.
— Грациозен, как мешок с дерьмом, гаджо, — похвалил скупо. — Однажды просвистишь мимо и не дай Лут подумать, что я буду скучать.
Впереди уже сиял зонтег Хома Рун.
— Еремия! Вались в пике, у тебя прицепом тяжелая тэха! Развези их по всему куполу!
Медяну снова перехватил Руслан. Девушка кошкой вцепилась в борт и только таращилась, хлебая ртом ветер. На корабелле, идущей в ревущем пике, она была впервые.
На тэшке сообразили, что отцепиться не удается и что мощная корабелла тянет их, как косатка рыбака. На верную погибель.
— Огонь! — крикнул Иночевский.
Вскинул руку, блеснул кольцами Лафона, отводя прямой удар. Еремию задело по касательной. Синее, водяное пламя занялось за один вздох, хлестнуло волной, грозя потопить, смыть за борт.
— Какой, нахрен, огонь, Инок, — прошипел Дятел, вытягивая из-под палубы пушку. — Только русалок мне здесь не хватало.
Огонь встретился с волной. Зашипело, а Еремия наддала, отчего пламя взбесилось, вскинулось на дыбы…
Так они и ввалились на Хом — ночной, крепко спящий, в шелковых лентах черных рек. Еремия не успела задержать бег, разгоряченная и обожженная. Грохнулась, пропахала грудью и килем травяное море.
Медяна не сразу, с трудом разжала пальцы. Те будто окостенели, так сильно она вцепилась в страховочные кольца. От потревоженной ночной травы густо пахло, кричали всполошенные птицы.
Девушка облизала пересохшие губы, обежала глазами своих. Все здесь. Все на месте. Где-то позади вспыхнули и занялись зарей обломки тэшки.
— Беее, — протяжно донеслось из-под крыла Еремии.
Медяна вздрогнула. Вполне мирный, деревенский звук вдруг показался чужим и даже грозящим. Отвыкла. И как быстро.
Внизу, под бортом, показался барашек. Девушка удивилась: руно его будто само по себе мерцало бирюзой…
Вспыхнул огонь — на этот раз ручной, фонарный.
— Что же вы, разбойники, наделали-то! — в голос запричитал невидимый мужик. — Барашков-то мне помяли! А вот пожалуюсь-то на вас хозяйке!
— Сделай милость, добрый человек, — сказал Волоха, вырастая у борта, рядом с Медяной. — Это как раз то, что нам нужно.