22.
Госпожа Танакиль шла впереди, одной рукой придерживая подол тяжелого платья, а другой зажимая светец — паутинный шар, тлеющий алым.
Тени скользили рядом, Волоха и Дятел не отставали.
Замок-замок будто оцепенел в спячке; от костей его тянуло теплом, но по ногам ласковой кошкой вился холод.
— Если бы вы прибыли раньше, капитан, — промолвила Танакиль с давно привычной горечью.
Они спускались ниже — ниже уровня купален, к самому истоку. К черной двери.
Там за железом, перечеркнутым засовом, и жил Князь Хома.
Дятел протяжно свистнул и из уважения к хозяйке выругался огненным шепотом.
Волоха же промолчал. В темноте он разбирался отлично, а тут ее вдобавок прорежали паучьи кладки, в изобилии развешанные под низким сводчатым потолком. Пахло влажным камнем и сухим тленом.
— Как это случилось? — спросил русый.
Хозяйка заговорила не сразу. Вздохнула, словно оживляя слова в горле.
— Это случилось тогда, когда Хом застыл. И я не знаю, следствие сие или предтеча.
Знайте же, Хом наш некогда был известным среди той породы людей, что предпочитает потешную охоту всем прочим радостям.
Жили в наших лесах некие лайтнии — существа светоносной силы. Девы-лайтнии были прекрасны и быстры, как ветер, а золотые волосы их пахли грозой. Со всех Хомов съезжались охотники, чтобы затеять длинную игру и взять свою добычу.
Начиналась ловитва на рассвете и длилась, длилась, пока не загоняли до смерти, до изнеможения желаемую добычу. Тогда победитель снимал с нее шкуру, а шкура лайтний могла лечить любые болезни и стоила как корабелла в тяжелой броне.
Однажды на охоту прибыл именитый вельможа. Один глаз у него был хрустальным, а второй — черным, как кошка ночью. Он не назвал своего имени и не сказал, откуда пришел. При нем были конь и пес. Его пес ходил на двух ногах и был молчалив, будто соль. Вельможу приняли в кавалькаду, так как он заплатил щедрее прочих. Князь хвалился победой, празднуя заранее.
В тот день жребий пал на деву-лайтнию.
Победителем вышел чужак-вельможа. Он споймал ее быстро и не убил, но пленил. Правила того не запрещали. Князь был в ярости и не признал победы. Он приказал своим слугам задержать гостя, отобрать добычу, а самого бросить в темницу.
Остальные гости не вступились за честного победителя, но с любопытством ждали, чем закончится спор. Они надеялись — кровью.
Тогда вельможа сказал: «Я вижу, Князь, ты не рад, что потеха кончилась так скоро. Пусть будет по твоему. Скачи же. Так долго, как стоит эта ночь».
Сказав сие, он прыгнул на коня, схватил деву-лайтнию и исчез, а пес исчез вместе с ним.
Князь же не сошел с коня. Вместе они продолжали погоню.
Волоха кивнул. Сощурился.
Дятел крякнул, почесал грудь.
— Однако, не со своим братом связался Княже, — подытожил задумчиво.
Князь не ответил на такую дерзость. Все тело его было напряжено, вытянуто, приникнуто к лошадиной холке. Рука с плетью медленно вздымалась и опускалась, касаясь крупа. Конь трудно, как в смоле, перебирал ногами, не двигаясь с места. Они летели вперед, слившиеся друг с другом в единый организм последним словом чужака.
— Коняшку жалко, — подумав, добавил цыган. — А сбить никак? Сковырнуть, как замок ржавый, а?
— Мы все испробовали, — Танакиль развернулась к выходу. — Пока стоит ночь, он продолжает охоту. И жив тем.
Словно отвечая ее словам, глаза Князя повернулись в сторону гостей.
***
К слову, Элон не думала, что русый капитан явится на спектакль.
Не могла представить его здесь, в бархатном полумраке черешневых кресел, среди полированного дерева и сцены, пахнущей потом и блестками.
Но он пришел.
Раньше ей не встречались мужчины с зелеными глазами. Должно быть, ивановское изобретение.
Не дарил цветов, и даже не присоединился к овациям. Но его взгляд компенсировал все дикарство.
— Прогуляемся?
— А куда ты хочешь?
— А куда можно?
— А давай в парк?
— Парк? — Волоха задумался, удивленно вскинул бровями. — Давай. Я сто лет не был в парке…
Элон сжульничала. Парк был не просто типовым набором древ и беседок, он включал в себя и аттракционы, и сладкую вату, и орущих детей, и пахучих пони. От ваты балерина с сожалением отказалась, а вот на горки полезла с энтузиазмом.
— Тебе что, совсем страшно не было? — спросила после, слегка обиженно.
Глупо получилось, пока она верещала, русый молчал и только жмурился от ветра.
— Да я в Луте накатался, — улыбнулся Волоха.
Когда он улыбался, на левой щеке обозначался тонкий шрам, будто росчерк гусиного пера. К старости он сделается заметнее и глубже, а пока лишь добавлял шарма. Элон с трудом удержалась, чтобы не проследить его пальцем.
Или — даже жарко стало — губами.
***
— Нет, гаджо, я многое понять могу… Простить при случае тоже, но тут что за ебалушка? Как Хом может пожрать собственную органеллу?
Волоха не ответил, пристрастно изучая застывшее, стеклянной черноты небо. Положение луны не изменилось. Звезды оставались на своих местах, словно приколоченные. А между тем, уже давно должен был случиться рассвет.
Танакиль не солгала — солнце исчезло.
— Пойдем, — русый решительно поторопил товарища, — раз нам дали право свободно ходить, где вздумается, глупо этим не воспользоваться.
— Я тоже так думаю, — обрадовался цыган, потрясая кудрями. — Дело говоришь! Винный погреб сам себя не осмотрит, знаешь ли.
— Мы идем не в винный погреб.
— А куда тогда? В левое крыло, к служаночкам?! Тоже нормально, но может, подмыться сначала?
— И не к служаночкам, — обрубил мечтания старпома Волоха.
— О, Лут, я потерял интерес, — поскучнел Дятел. — Романтики в тебе как в лопате, капитан.
Но от русого не отстал. Вместе вышли из замка, и Волоха свернул к реке. В темноте она блестела живым, змеиным глянцем, неумолчно болтала скороговорки, набрав полный рот гладких камней-валунов.
Волоха склонился над укрепленным обрывом, рассматривая воду в обрывках кружев взбитой пены.
Дятел, уперев кулаки в бедра, следил за действиями Волохи.
— Что пытаешь хоть? Рыбалить надумал?
— Гляди. — Волоха провел ладонью, собирая остатки высохших водорослей. — Уровень реки. Она здорово обмелела.
Цыган пожал широкими плечами.
— Ну так, может зима или запруду где бобры хвостами нашлепали?
— Ты обратил внимание на состояние самого замка?
— Уборка бы не повредила, сидят как мыши домовые, уши шерстью заросли.
— Камень крошится. Словно мякиш хлебный. Вода уходит. Огонь не живет здесь.
Дятел пожевал губу, прикидывая.
— Аутофагия? Хом пожирает самое себя?
— Коллапсирует, я думаю. — Волоха выпрямился, отряхнул колени. — Помнишь? Волк рвет цепь, пожирает солнце и это значит наступление конца всего…
— Погоди-ка, но бабец говорила, что это Лут знает сколько лет тянется…
— Ты заметил?
— Заметил что?
— Они не едят. Не пьют. И пищу предложили только нам.
— Погоди, ты резво взял. Она что-то там говорила о консервации?
— Я думаю, что все здесь законсервировано. Включая обитателей. Это ящик механики, который запускает в движение появление зрителя.
— А не слишком ли забористо, а, гаджо?
— Я попросил ребят пошерудить с разных сторон. Сегодня вечером… Ну, условным вечером, попробуем свести все факты. Если я прав и мы действительно среди декораций…
— Больно муторно да сложно. Пастух, по-твоему, тоже элемент? А уж матюгался, матюгался-то как настоящий.
***
— Готов? Гляди, уронишь меня…
Русый лишь фыркнул, точно лесной кот.
— Жми, — сказал уверенно.
Элон вспомнила к месту, как валятся из высоких поддержек балерины, на лицо падают, ломая ключицы. Разбежалась и — взлетела.
Застыла, точно вклеенная в крепкие руки.
Волоха держал жестко, даже не вздрогнул.
Аккуратно спустил на землю.
— Ну, ты здоров… Хотя твой Дятел меня тоже наверняка бы поймал.
— Мой Дятел и меня бы поймал, — хмыкнул Волоха, и Элон рассмеялась.
***
Вести, принесенные остальными, только укрепили подозрения Волохи. Впервые они зародились в подземелье, где все скакал и скакал в вечной своей погоне, в ожидании рассвета, Князь. Будто персонаж кулиски-вертепа — в аляповатой одеже, с вытаращенными глазами, на лакированной лошадке с мочальным хвостом.
В замке Стернь не было припасов. Зерно — прах, мясо на леднике — гниль, вино — ржавая пленка.
Замок еще дышал благодаря источникам, но в тепле его не нуждались люди. В денниках не били копытами кони, не квохтали куры на скотном дворе, и на весь замок не сыскалось ни одной усатой полосатки.
Собрались в кружок.
— Тикать надо, — рубанул воздух ладонью взбудораженный Буланко, тараща яркие глаза, — поганое место! Дюже поганое!
Иночевский с сомнением покачал головой. Переплел тонкие пальцы, вкрадчиво поблескивая кольцами.
— Истинно говорит, уходить следует. Вот только как души живые в полоне оставить?
— А что нам в них, товарищи, если Хом все равно сам себе поедом ест? — откликнулся Мусин. — Мое слово: Еремку в охапку и марш-марш, покуда хозяева еще чего не удумали. Один Лут знает, что там у них в программке. Либретто нам не выдавали!
Дятел вопросительно уставился на Волоху.
— Здесь поцелуем заклятье не снимешь, — вздохнул русый, — Лут на счастливые сказки никогда щедрым не был. Как думаете, сколько путников до нас так пропало?
Экипаж закручинился в раздумьях.
— Почему же пропало? — осторожно возразила Медяна. — Может, живут себе где-нибудь не в замке.
— В Траве, что твои кузнечики, — басом бросил цыган и хрипло рассмеялся, в общей тишине.
— Ой, Лут, — выдохнула Медяна, обхватила себя за плечи. — Нам надо бежать! То есть — уходить.
— Что скажешь, гаджо? — Дятел толкнул в плечо Волоху.
Русый размял лицо ладонями. Следовало решать быстро.
— Хорошо. Медяна, Буланко — забирайте Метелицу, идите к Еремии, поднимайте, коротко обрисуйте ситуацию и выводите к корабеллам. Мусин, Иночевский, Дятел — на вас стража у ворот. После закидывайте корабеллы на Еремию и ходу.
— А ты до ветру попрешься?
— А я попрусь выяснять, можно ли остановить этот механизм.
Народ козырнул и разбежался. Один цыган задержался. Волоха хмуро толкнул его в грудь.
— Что такое, старпом? Приказ не ясен?
— Ясен-красен, — протянул Дятел, оскалясь, — а только сдается мне, все это представление для тебя одного затеяли. Вот и думай, кому ты так сдался.
Волоха проводил помощника взглядом.
И направился вниз — туда, где без остановки двигалась кукла-Князь.
Даже тени его оставили. Светцы едва тлели, но Волоху вело звериное чутье — раз пройдя одной тропой, он не забывал ее.
— Ты не туда идешь.
Дева прижималась к стене. Тонкая и белая, точно росчерк ветки на снегу. Гладкие черные волосы убраны в узел на затылке. Скулы ее были тугими и горели кирпичным румянцем, и она вовсе не казалась механическим элементом шкатулки.
Она появилась сразу, вдруг, за один мельк ресниц, и Волоха остановился.
— Что ты говоришь? — спросил, пытаясь не выдать растерянности.
Он нахмурился, тщетно пытаясь вспомнить. Он не видел ее раньше — ни здесь, ни вообще. Но она казалась знакомой. До боли.
— Это говорю не я, — незнакомка серьезно улыбнулась. — Это говорит тебе он. Ты нужен ему в другом месте. Не здесь.
— Кто — он?
— Он скажет, куда вести корабеллы.
— Кто — он? — настойчиво повторил Волоха. — И что если я сам знаю, куда мне вести корабеллы?
Девушка улыбнулась.
— Он скажет.
Волоха моргнул — и девушки не стало. Будто в стену ушла.
Русый провел рукой по стене, шершавой и холодной. Ничего, никаких выемок или рычажков-зацепов. Он не мог позволить себе промедления. Кем бы ни была бледная дева.
Вниз, вниз, к железным створам.
***
Элон осторожно, обмирая от собственной смелости, запустила пальцы в русые волосы. Застыла, не смея вздохнуть. Волоха не проснулся. Голова его была тяжелой и горячей.
А волосы искрились, как куна. В полутьме мерцали светлым серебром, глубокие были и мягкие. В таких седина и не приметна будет. Если Лут позволит капитану дожить до седых волос…
— Милый мальчик, — прошептала Элон, — какой ты хороший, когда спишь.
Бережно очертила кончиками пальцев жесткий излом губ. Вздрогнула, когда острые зубы сжали фалангу.
Волоха смотрел из-под ресниц. Сильно запахло хвоей, горькой смолой, таежной холодной терпкостью.
Русый плавно выпрямился, глянул сверху вниз.
— Волоха, — пискнула Элон, и едва успела ухватиться за жесткие плечи.
Ударила по спине, силясь оттолкнуть. Вцепилась крепче, притягивая к себе.
Губы его чуть горчили.
***
Князь длил погоню, как пожелал некогда сам, а чужак с хрустальной зеницей — исполнил. Глаза его встретили взгляд Волохи. Черты лица не выражали ничего, но под веками стояло огромное, как горе, страдание.
Волоха обошел его по кругу.
Он не верил в заклятия, проклятия и чары. В Луте не жило подобного. Была физика, пусть искаженная, было странное сращение биологии и механики, но не нашлось места волшебным словесам и посохам.
Значит, здесь работала похожая схема. И где-то ее можно было разомкнуть. Кто же был ключевым элементом цепи, размышлял русый. Они — зрители? Госпожа Танакиль? Безымянный пастух с его овцами? Или же сам Князь?
Не живой, не мертвый, но все еще Князь — ставленник Хома, его проводник. Их обоюдная связь обернулась ловушкой, когда чужак поймал Князя в бесконечное колесо погони. Хом замкнулся на себе и стал пожирать себя, разрушаясь. Исчезло солнце.
И должна была исчезнуть ночь.
Разгадка, очевидно, была простой.
Такой простой, что Волоха нахмурился, покачал головой, отметая идею.
Но следовало попробовать.
Он приблизился.
Крепко взял коня под уздцы.
— Тпру, — сказал, легко натягивая повод и заглядывая в фиолетовые конские глаза.
Конь взметнулся вдруг, прянул в свечу.
Волоха охнул глухо, не сразу совладал — повис, притянул обратно, смиряя лошадиный скок. Не сразу, но заставил успокоиться.
Князь же не шевелился, точно набитое чучело.
Волоха заглянул ему в лицо.
Искал — ответ.
Князь закрыл глаза.
И рассыпался прахом, вместе с конем.
Замок же содрогнулся от самого основания, от самых корней. Застонал, закачался, а русый пригнулся и нашкодившей кошкой метнулся прочь.
Ступени плясали под ногами. Волоха пролетел коридор, а после поперек грохнулась плита перекрытия, и он, отскочив, побежал в другую сторону.
Свернул в открытый коридор и замер, оглушенный тишиной.
Ничего не раскачивалось, не падало и не разрушалось.
Лишь вдалеке играла смутно знакомая мелодия. Она притягивала, чаровала. Простая, зацикленная — будто кто-то до упора завел музыкальную шкатулку и открыл крышку. Она все шла и шла по кругу, слепая рудничная лошадь, и русый, напряженно вслушиваясь и вглядываясь, вышел к источнику.
Помещение словно копировало однажды виденный театральный зал — малый его вариант. Чудно, как они умудрились воссоздать…
Там, за рядами поломанных кресел, в жарком свете одинокого софита, на авансцене, на вращающейся платформе кружилась кукла балерины. В человеческий рост.
Кукла стояла на одном носочке правой ноги, прогнувшись в пояснице и красиво закинув голову в арке вскинутых рук. Арабеска.
Волоха сделал шаг. Еще, и еще один, а потом — узнал. Понял. Увидел.
Чучело примы ассолюты Театра-на-Камне глянуло на него пластмассовыми шарами и поплыло по кругу, и свет подчеркивал грубые стежки на коже.
Стежки те складывали слова: Тамам Шуд.
Волоха остановился. И сердце остановилось его, и дыхание, и глаза. Мертвая Элон танцевала — для него одного. Как обещала когда-то.
А потом музыка оборвалась. Из-под рампы на Элон просыпался серебристый дождь конфетти.
Из глубины зала мерно, одобрительно аплодировали.
Волоха круто обернулся, дыша ртом от перехватившей горло ярости. Метнулся ослепшими в горе глазами — никого, пыльная темнота, и едва заметная щелка света от приоткрывшейся и вновь закрытой двери.
Волоха сорвался с места. Выскочил в коридор, уловил тающее эхо быстрых шагов. Кинулся, как кошка на мышь, свернул за угол в и лоб в лоб столкнулся с цыганом.
— Волоха, твою мать! — рявкнул тот. — Все огонь! Бежим, вот-вот взлетит к ебеням!
Русый, не слушая, рванул дальше, почти видя ускользающий след убийцы.
Дятел бросился наперерез, всей массой впечатал друга в стену, выбивая пыль и дурь.
— Пусти, — прорычал русый, срываясь на вой, — пусти, пес!
Вместо ответа старпом ухватил капитана за волосы и приложил лбом о стену. Волоха обмяк.
Цыган без натуги вскинул его на плечо, и прыжками понесся к выходу. Взрыв придал ускорение, волна почти на руках вынесла парней в пролом, шваркнула о землю и накрыла обломками.
Волоха пришел в себя. Во рту было солоно, гудела голова. Сверху лежало что-то тяжелое, вроде шкафа.
Волоха шевельнулся и «шкаф» с кряхтением и матюками скатился в сторону, обернувшись верным Дятлом.
— Он убил Элон, — тупо сообщил Волоха.
— Он?
— Или она. Или они.
— Бля, гаджо… Уверен? Откуда бы ей тут взяться?
— Возвращаемся. Ребят в кучу, двигаем к Агону. Потом — Хом Мастеров. Нужна броня на все корабеллы. Вскрываем общак. Берем оружие.
— Типа, мы идем на войну? — ощерился Дятел.
— Да. Мы идем на войну.