24.
Молчание стыло, загустевая. Нил и Михаил умели хранить обоюдоострую тишину красноречиво, звеняще.
«Не нравишься ты мне», читалось на лице у каждого.
Но оба немствовали.
Лин старался не эскалировать конфликт, с примирительными речами не лез.
— Ах, сердце мое! Если бы я знал, как все обернется, подготовился бы заранее, — сокрушался Нил, пока они пробирались ночными улицами к воронке.
— Ты знал, — скупо обронил Михаил. — И подготовился очень хорошо. Очень заранее. Будь Лин один, тебе бы удалось его провести.
Нил растянул губы в улыбке, холодея глазами. С куда большим удовольствием он бы воткнул наваху в медвежий загривок Иванова.
— Ну я, все же, не такой наивный, — вступил Лин.
Нил с Михаилом с одинаковым выражением глянули на него, потом друг на друга.
— Что же, по крайней мере теперь наш мальчик в надежных руках, — дипломатично улыбнулся Нил.
— Никаких «наш», — проворчал Михаил.
Примиряться с Крокодилом он не желал.
Лин только вздохнул. В упрямстве Иванов мог потягаться с любым из Первых. Пожалуй, прикинул Лин, они бы сошлись с Мастером. Эфор не жаловал людей, но умел уважать некоторых из них.
Веллер ждал Крокодила, затененный в укромной ложе. Он ничем не выделялся из десятка других лодчонок; Нил предпочитал прятать иглу в игольнице.
— Еще раз предупреждаю — лот под охраной.
— Значит, ты и поможешь нам ее ликвидировать.
— Ликвидации не по моей части, Ледокол, — поморщился Нил.
Лин уверенно добавил:
— Мы постараемся избежать кровопролития.
Михаил с сомнением покачал головой.
— Едва ли это в нашей власти, Лин. Хом Лок это Хом Лок.
И посмотрел на Нила особо выразительно. Крокодил только зубы показал. Что отвечать? Во всем Луте не сыскать хранилища надежнее. Что банки, что подподушечные хранилища, когда был целый Хом, самой физикой происхождения предназначенный для сокрытия?
Нил не был глупцом. Лот такой баснословной ценности нельзя держать при себе. Особенно когда бродили вокруг охочие до добычи люди Ведуты и шушера помельче. Хом Лок принимал на хранение любую вещь любой стоимости, кремальеров не интересовало содержимое ячейки, а сам клиент, после оплаты, вправе был лично определить место и условия изъятия.
Ну, Нил и выбрал.
От души.
— Хочу напомнить, радость моя, что я спас тебе жизнь. И не пожалел ради этого некоторых весьма редких своих активов.
— Я ценю это, Нил, — серьезно ответил Лин, прежде чем Михаил решился вытолкать Нила за борт, Луту в пасть. — Правда. Ценю.
Нил прижал руки к сердцу.
Иванов неприязненно покосился на виолончель.
— Зачем ты таскаешь с собой эту бандуру?
— Прошу простить, но я же не интересуюсь, к чему ты всегда носишь с собой голову, — парировал Крокодил, надувшись. — Тебе, как существу бесконечно далекому от тонкого мира прекрасного, не понять. Вот Лин понимает. Он ни разу не спросил меня об этом.
Лин бледно улыбнулся.
Координаты Хома плавали, обновлялись и доступны были даже не каждому вкладчику. Крокодилу посчастливилось знать нынешнее его расположение. Туда он и направил веллер, настроив маршрут под чутким наблюдением Михаила.
— Ах, ми вида, я вовсе не намерен предавать вас.
— Тем лучше. Целее будешь.
Парни хмуро уставились друг на друга.
Лин вздохнул. Помнится, Гаер тоже легко раздражался, когда был голоден.
— Кто-нибудь хочет мясного пирога? — спросил Первый примирительно.
***
Веллер, подмигивая нарядным оперением глостера, быстро добрался до точки, обозначенной в информатории Нила просто как «Хом».
— Не вижу здесь никакого Хома Лок, — Михаил скрестил руки на груди, — ты водишь нас за нос, Крокодил.
— Отнюдь, Ледокол, — пропел Нил, — это всего-навсего защита от дурака и, как видно, она прекрасно работает.
Он выдержал паузу, наслаждаясь местью и кислым лицом Иванова, затем жестом фокусника извлек из рукава расшитой куртки смычок.
— Видишь ли, у каждого вкладчика имеется свой персональный доступ первых врат. Иначе пройти к сейфу может любой праздношатай, а это не дело.
Нил так же торжественно расчехлил виолончель, блеснувшую тугим лакированным боком. Взял за горло, нежно провел по оголенным жилам смычком.
Глубокий вибрирующий стон отразился в Луте; беспримесная чернота его дрогнула и растаяла, обнажая тоннель, достаточный для прохода веллера. Веллер втянуло в него, точно течением и путников обступила синяя мгла, переплетенная с чем-то, похожим на полые корни и морозный узор.
— Я убью тебя, если это ловушка, — громовым шепотом предупредил Михаил.
— Не бойся, Иванов, это всего лишь особенная пропускная система, принятая во многих элитных сферах, тебе неведомых.
— У преступников и политиков, ты хотел сказать?
Внутри корней что-то двигалось, а сами они тесно обступали веллер и шевелились, будто готовые по первому сигналу накинуться.
Михаил, не стесняясь, держал руку на рукояти сабли; Нил бодрился, но старался быть между Первым и Ивановым.
— Ребята, ребята, смотрите: мы прибыли.
Веллер никто не встречал. Нил, нервно оглядываясь, первым выскочил на шершавый язык стыковочной площадки. Четыре на четыре шага, освещенная скупо и холодно, прямо по курсу дверь в завитушках. С боков площадку тесно подпирала темнота.
Видимо, для каждого транспорта был предусмотрен отдельный узел.
— Что-то не так? — прошептал Лин, вставая рядом с Нилом.
— Предчувствие дурное. Навроде как после той кукурузы под сливочным соусом, которую я неосмотрительно попробовал на Хоме Пернатого Змея. Ну, дай Лут, пронесет. В известном смысле, конечно.
Он решительно прошел вперед, приложил к выемке в двери ладонь. Дверь глухо зарычала кишками и выдвинула в ответ челюсть, густо усаженную зубьями на подвижных штырьках.
Михаил с Лином заинтригованно встали с двух сторон от Нила, взволнованно дыша ему в уши, пока тот дергал и переставлял зубцы, набирая нужный код. Когда последний зуб встал на свое место, платформа пришла в движение. Приподнялась, опасно качаясь, и с легким гудением, поплыла вперед.
Лин неожиданно скакнул к краю, свесился, заглянул под днище и отпрянул, восхищенно тараща глаза.
Состыковалась с основным блоком.
Здесь было значительно светлее, от платформы уводил длинный коридор, подплесненный темными нишами и дверями.
Михаила это впечатлило.
— Да сколько же здесь дверей.
— Наверняка больше чем в твоей берлоге.
— У Михаила не берлога, — вступился Лин. — У него очень красивый дом. И он показал мне кошку.
— О, Лут, Иванов, ты ведь знаешь, что ему не больше шестнадцати? И не хватай меня за горло, я просто спросил…
Спор прервал мелодичный звуковой сигнал. Навстречу визитерам выступил представитель Хома, облаченный в шелестящую, расшитую мантию серого цвета. Судя по всему, выступил он прямиком из стенной ниши.
— Это кремальер, — шепнул Нил, — говорить буду я.
— Добро пожаловать, уважаемый вкладчик! Ваш визит очень важен для нас. Пожалуйста, сформулируйте цель вашего посещения.
Нил подбоченился.
— Легко. Мне нужно забрать мой вклад.
Кремальер немного подумал, старательно улыбаясь.
— Ваш номер… Подтвержден. Операция недоступна.
Нил вскинул брови.
— Порке? Почему это?
— Высший приоритет защиты. «Изъятие вклада до завершения торгов невозможно».
— А-а-а, Лут, — Нил в сердцах стукнул себя по бедру, — о, этот мелкий шрифт! Требую возврата. Форс-мажор. Чрезвычайные обстоятельства!
Кремальер задумался.
— Я перенаправлю ваш запрос. Ожидайте, пожалуйста.
Вежливо кивнул гостям и плавно убрался обратно.
— Это была живая кукла? — шепотом спросил Лин, дернув за рукав Мишу.
— Похоже на то. Или просто тут так принято.
Ожидание затянулось. Нил кашлянул, переступил с ноги на ногу. Покосился на сумрачного Михаила. Вновь нежно прозвенело, выплыл тот же кремальер.
— Благодарю за ожидание! Ваш запрос обработан. В операции отказано.
— А, пинче пута! — Нил пылко рванулся вперед, намереваясь сгрести за ворот кремальера, но спутники успели его перехватить. — Что за порядки у вас?! Я требую возврата! Требую как вкладчик! Это сверхчрезвычайная срочность! Это дело жизни и смерти!
— Пожалуйста, подождите. Я перенаправлю ваш вопрос.
Кремальер вновь, тем же манером задом-наперед, скрылся. Нил выругался. Лину показалось, что от него в сумраке разлетаются искры.
На этот раз к ним вышел другой, в мантии красного цвета. Вышивка у него была куда богаче и прихотливее.
— Добро пожаловать! Мы рассмотрели вашу заявку и приняли во внимание срочность запроса. Мы готовы пойти вам навстречу.
— Отлично, — выдохнул Нил. — Давно бы так.
— С тем условием, что вклад заберете вы сами. Если же вы не сможете этого сделать, он будет передан новому владельцу в соответствии с результатами торгов.
— Но-о-о…
— Мы согласны, — быстро сказал Лин.
Михаил недовольно дернулся, но промолчал. Нил хмуро кивнул.
— Пусть так. Но я пойду с этими двумя.
— Пусть так. Следуйте за мной, пожалуйста.
— Ты иногда столь прыток, ми альма, — сокрушался Нил, пока они брели за кремальером неуютным коридором.
Ниши, видимо, представляли собой капсулы хранения кремальеров. В неактивном состоянии члены Братства дремали, похожие на куколок, надежно защищенные от стрессов извне паутинно-тонкими белесыми ниточками. На нитях, забегающих в рот, мерцали прозрачные мутные капельки.
Лин подумал, что ниточки эти похожи на материал, которым были расшиты их же мантии.
— Ах, боюсь, это приключение выйдет нам боком.
— Почему? Забрать вклад так сложно?
Нил вздохнул, обернулся на Михаила.
— Я бы сказал: невозможно. Высший приоритет защиты. Лот имеет огромную ценность и я постарался защитить его… И немножко перестарался.
***
Кремальер подвел их к замкнутой двери. С улыбкой протянул Нилу бумажный пакет.
— Пожалуйста, за этой дверью ваша ячейка. В пакете необходимая справочная информация. Удачных поисков. Благодарим за обращение.
И скрылся. Нил интереса ради прощупал стены, но ничего, похожего на нишу или тайный пролаз, не отыскал. Развел руками.
Лин же с интересом изучал содержимое пакета. Держал на ладони, как бабочку, рассматривал хитросплетения нитей.
— Эта «справочная информация» похожа на твой ловец кошмаров, Михаил, — Лин провел пальцем по леске и та ответно вспыхнула нежной сахарной пудрой. — Только запутаннее.
— И это меня настораживает. Нил! Ты знаешь, как устроено хранилище?
— О! Хм. В теории, амиго.
Михаил поморщился.
— Говори.
— Видите ли, уважаемые мои… Любезные мои друзья. Сие хранилище первое, которое было создано Братством Кремальеров и это отнюдь не означает, что оно хуже следующих, новейших. Оно по-прежнему лучшее.
— Буль-буль, — перебил Михаил. — Столько воды, что впору кого-нибудь утопить.
Нил раздраженно вздохнул. Помассировал виски.
— Ах, каброн! Я всего лишь пытаюсь сказать, что это хранилище столь великолепно, потому что представляет собой кусок мозгового вещества Некоего Великого, когда-то обитавшего в Луте. Разумеется, оно заботливо оправлено в железо и иные материалы, предупреждающие распад. По всей видимости, эта часть мозга отвечала за сон. И — скажу я — этот Некий не успокоился тем, что его голову разнесло на клочки. Он жив. Он спит и видит сны. И нет ничего надежнее, чем спрятать вещь в чащобе сновидений существа столь древнего, что сны его лишены всякой логики.
— О, — выдохнул Лин восхищенно. — Это невероятно.
— Увы, так оно и есть, гатитто. Ходить по нему могут лишь специально обученные люди — братья кремальеры. Они, в каком-то смысле, типа муравьев, пасущих тлю. Если люди не ошибаются и мои глаза меня не подвели, мы косвенно были свидетелями окормления. Ниши, помните? Говорят, этот конденсат дарует бессмертие и…
Михаил остановился, жестом прервав размечтавшегося Крокодила.
— Так. То есть, наши шансы отыскать карту крайне малы?
— Но они есть у Лина! — Нил указал на Первого двумя руками, как на приз. — Кто лучше поймет логику не-человека, как не-человек?
— Ах ты… Сумка крокодиловая, — выдохнул Михаил, но Лин положил ладонь ему на локоть.
— Он верно мыслит, Миша. Мне, скорее всего, впору придется перемещение по лабиринту снов. Я смогу не заплутать и не сбиться, тем более с картой. Мне будет спокойнее, если вы подождете меня здесь. Я не умаляю твоих достоинств, но в этом есть резон.
— Даже ты не можешь знать, что тебя ждет по ту сторону, — насупился Михаил. — Получается мы, два здоровых мужика, просто будем ждать в предбаннике? Лично для меня это унизительно. Ладно Нил, но я тебя не оставлю. Ты видел, ты знаешь, как я умею управляться с оружием. Вдвоем будет проще. Что скажешь?
Лин поднял голову.
— Я пойду один.
***
— Не хмурься, медведь.
Решение Лина явно облегчило душу Нила.
По крайней мере, он заметно приободрился, хоть и продолжал вглядываться в темноту коридора с подозрением.
Михаил молча скрестил руки на груди. Он действительно был мрачен, как осенняя туча.
— В конце концов, если сонный лабиринт этого существа имеет нечеловеческую форму логики, то ему там должно быть проще ориентироваться. В Эфорате, знаешь…
Он резко замолк, как порезался.
Михаил поднял голову.
— Та-а-ак, — протянул с расстановкой. — И много ты знаешь про Эфорат?
Нил, вздохнув, сел на камешек, пригорюнился.
— Не так мало, как хотелось бы, — признался.
— Откуда? — вымолчав паузу, справился Михаил.
— Был там. Разок.
— И ушел целым-невредимым? Отпустили за здорово живешь?
— Ну, как сказать, — Нил выразительно перебрал металлическими пальцами.
Михаил вновь растянул молчание до предела.
— Когда я нашел Лина, он был болен. Не знаю, что за хворь. Ни на что не похожа. Кожа сошла, кровью кашлял. Пластом лежал.
— Да ладно? — Нил встревоженно вскинулся. — Это, бато, похоже на Оловянную чуму. Она, знаешь, их брата на раз косит. Если одному прилетело, значит, всей популяции такой вот подарочек… Ах, проклятье!
Нил вскочил, забегал.
Как под хвост ужаленный, подумал Михаил неодобрительно. Он сам в любой ситуации старался вести себя бестрепетно.
— Если так, если так… Это значит, что Лин — отбраковка. Иначе не оправился бы, умер. А остальные? Тогда Эфорат опустеет и Оскуро смогут прорваться… О, Михаил! Это Тамам Шуд! Нужно срочно доложить Башне!
Михаил следил за метаниями Нила, как кошка за хаотичным полетом мухи. При упоминании Башни поморщился.
— Значит, Оскуро реальны?
— Реальнее чем твоя спокойная жизнь, — нервно хохотнул Нил, потирая руки. Остановился. — О! Кстати. Ты ведь не в курсе, что он знаком с Волохой?
— Неужели?
— По его словам.
Михаил медленно потер подбородок. Без спешки осмысливал эту новость.
Нил, успокаиваясь, вернулся на камень.
— И, если мы так разговорились, амиго… Почему ты идешь с ним?
Михаил неторопливо потянулся. Пусть он был согласен с Нилом по некоторым пунктам, но…
— А вот это уже совершенно не твое собачье дело.
***
Язык и письмо Первых были заключены в цвете. В палитре на безбрежное число полутонов, и никакой язык человеческий не смог бы передать эмоцию или мысль точнее, чем эбру. Лингвистическая конструкция людей имела каменный скелет. Она была точна и тяжела. Как их язык.
Лин выучился сурдо и сурда, мужскому и женскому языку Лута, но в мыслях своих всегда говорил на эбру.
И сны его шли на родном языке.
Когда створы двери за ним сомкнулись — тихо, как губы под водой — он оказался в преддверии сна Некоего Великого. Вещь, которую он искал, точно лежала здесь, но могла обрести иную форму: человека ли, животного ли.
Лин не знал языка, которым мыслило существо, но полагал, что сны всех существ разговаривают на языке одной природы.
Внутри этой материи нет разности масти.
Прямо перед Лином тянулась дорога, собранная из камней слов, некогда брошенных. Они были мертвы, хрустели под ногами, как ракушки или жучиные панцири. Панцири, подумал Лин. Дух, суть слов ушла, а оболочка осталась.
Дорога росла вширь и ввысь, горбилась, перекатывалась дюнами, но идти по ней было легко. Лин поднимался выше и выше; сверху медленно, как обожженные листья, падали слова без смысла — они таяли на губах пеплом, легко обжигая и оставляя странный, томящий привкус и чувство тоскливого недоумения.
Лязгнуло, как в грозу. Запахло сырой медью. Лин поднял голову. Над ним, занимая все видимое пространство, ползла река, раздутое брюхо ее было мутным от песка и камней, а шкура нестерпимо блестела.
Река вдруг раскололась с треском — так лопается кора дерева в мороз — и Лин присел, машинально закрываясь руками, в ожидании ливня. Однако массу воды разметал ветер, и он же снес все слова. Лин был в стенах лабиринта. Такого знакомого, что в середке заныло.
Он уже не осознавал, где находится. Мышцы сами вспомнили нужные движения, и вот Лин крался, предчувствуя, как близится другое, враждебное. Рукояти актисов знакомо лежали в ладонях, продолжением его собственных рук.
Лин выскользнул ему навстречу и застыл в низкой стойке. Но против него было только полотнище черного зеркала, растянутого от пола до потолка, от стены к стене. Своего отражения Лин там не увидел и не удивился этому, точно так и положено.
Зеркало же вдруг сделалось прозрачным. За ним была чернота, испещренная сияющим крошевом.
Калейдоскоп, подумал. У брата была такая игрушка, и он любил разглядывать ее в Башне.
Лин коснулся стекла. Холод мглы за ним колол пальцы.
— Что это, — прошептал завороженно. — Почему это так красиво? Почему я помню это? Почему там мои глаза?
Теперь он видел свое отражение в стекле. Оно, зыбкое, дрожало и расслаивалось, будто за плечами у Лина стояли еще, другие. В непривычной одежде, но синеглазые, синеглазые. В точности как он сам.
Вздрогнул, когда по стеклу с внешней стороны ударило. Отлетело и стремительно отдалилось, вращаясь. Лин увидел, как раскрылся в пространстве многомерный металлический цветок, обнажая переплетенные жилами нутряные лепестки. Это был механизм, непонятный, но Лин помнил — опасный.
Он смотрел. Казалось ему, что вот-вот поймет, вот-вот ухватит за хвост нужную мысль. Поймет, что видел во сне Некий.
— Лин!
Окриком вытянули, как багром. Первый моргнул, обернулся, а когда вновь взглянул на стекло, ничего уже не было.
— Чего ты застыл? — Нил дернул его за руку, потащил дальше. — Забыл? Нельзя здесь стоять.
Михаил, хмурясь, кивнул ему. Лин взял карту. Пальцы были слабыми, чуть подрагивали, и Лин не мог понять, что с ним творится.
Странно, странно.
— Ты в порядке? — Михаил смотрел так, словно видел все то, что успел разглядеть Лин.
Но, разумеется, это было не так. Вежливое беспокойство.
— Да. Просто сон, — Лин вымученно улыбнулся. — Нам налево.
Он — они? — свернули, и ветер раздул, как занавеску, золотое пламя. Оно взвилось на дыбы, до самых небес, и небеса дрогнули, пошли кракелюром — черные трещины на белом, точно молоко, исподе. Воздух раскалился, но кто-то сильный поймал коня за гриву, нагнул, заставил припасть на передние ноги.
Пламя схлынуло, скорчилось, закрутилось волной горячего песка и обнажило чей-то костяк. Броском накрыло его, спрятало обратно под брюхо.
Четыре столба поднялись — четыре смерча — и встали на горизонте.
У них нет имен, вспомнил Лин. От этого они ничьи и дики. Их еще не существует.
Имя всему дают Вторые.
Только подумал об этом, как невыносимо зачесалось горло — точно там, как в пироге, билась живая птица. Лин закинул шею, нетерпеливо поддел актисом гортань и горло треснуло, как пересохший глиняный сосуд.
На ладонь ему выпал ключ.
Голова у ключа была женской, а бородка — мужской. Он был как язык Лута. Двудомный.
Лаброс, вспомнил Лин.
Про Третьих учили, что они существа двойной природы — но имели под этим не деление на мужское-женское. Что же?
Ключ в его руках изменился, теперь он сжимал стрелу с древком, выкрашенным в грубый синий цвет. Хвост стрелы был черным, а глаз сорочьим, беспокойным.
Лин поднял руку и пошел туда, куда смотрела стрела.
Песок расступился, обнажая лежащее на боку изваяние, пойманное кольчужной сетью. Лин тронул стрелой сеть, и сеть расплелась, рассыпалась, как волосы из косы. Изваяние пошевелилось, зарываясь в песок, будто многолапое насекомое.
— Лин! — позвали его.
Голос шел откуда-то с другой стороны, и Лин мучительно содрогнулся, вспоминая. Над песком висело нечто огромное, похожее на вареный глаз.
Стрела стала розой — белой — и Лин понял, что его хотят вывести к объекту охоты, и это теперь словно компас. Он пошел дальше, и роза сделалась зоревой, а когда прошел еще немного, налилась алым.
Красного цвета стало так много, что чаша ладоней переполнилась. Алые капли побежали по пальцам, обрываясь на песок, а роза развернулась, пульсируя, будто сердце. Она обжигала, шевелилась, как медуза. В ладонях Лина ей было тесно, неуютно.
В гладких стенках сердца Лин видел свое отражение и лицо свое видел белым, подернутым тонкой черной сетью.
— Потерпи, — прошептал Лин розе-сердцу, оглядываясь. — Потерпи.
Он опустился на корточки и осторожно посадил ее ножками в песок. Не успел отойти, как ключ стал аркой — петлей, похожей на силок.
Или — на позвонковую дугу.
Арка была сложена из незнакомого материала и испещрена символами, как ранами. Одни зажили и едва виднелись, другие рубцы чуть кровоточили розовым, а другие были глубоки и цветом в сырое мясо.
Лин коснулся теплых, как кожа, символов. Это был чужой язык, ему неведомый. Но даже так он понял, что там, в глубине, и была спрятана карта — зеница ока.
Он шагнул в арку.
***
— О, Лут! — Нил подпрыгнул, но почти сразу же вернул наваху на место. — Лин, какого?… Ты же заходил в эту дверь? Почему не вышел тем же путем?
— Сон как река, — заторможено отозвался Первый, с подозрением оглядывая спутников. — Одну воду не испробовать дважды. Течение уносит твое отражение, стирая из мира сего, и память твоя делается памятью воды.
Михаил переглянулся с Нилом.
Крокодил пожал плечами.
— Ты нашел?
Вместо ответа Лин подошел ближе, ткнул в плечо сначала одного, потому второго.
— Вы настоящие или я еще в лабиринте?
— Настоящие, настоящие! — нетерпеливо подскочил Нил. — Так где карта?
— Карта.
Лин достал из кармана что-то, похожее на тончайший браслет из лески.
— Вот она. Ничего нельзя пронести сквозь сон без изменений.
Нил моргнул.
— Это струны? Для виолончели? Но как… Я должен играть карту, что ли?
— Именно так. Именно ты.