32.
— Везде обман, Мигелито, — пожаловался Нил, — и не черный он совсем, и полыни не видно. Вообще ничего не видно, откровенно говоря.
Плотников отмолчался. С утра он вообще разговорчивостью не блистал, а тут все совпало: не завтракали, не спали толком, а Хом не внушал доверия.
После встречи с витражницами, когда вароток пошел на спад, им удалось счалиться с трафаретом торговцев — громоздкой метафорой. Такие же безумцы, удачно отсидевшиеся под прикрытием паруса из закостеневшего купола-роговицы, сброшенной кем-то из Лутовых обитателей. Благодаря надстройкам, сплетенным из лозы и черной соли, метафора легко наводила стыковку с покупателями в открытом пространстве.
Взяли теплую одежду и некоторые припасы. Михаил же отдельно прикупил для Оловянного светлую куртку с мехом. Тот принял ее со словами благодарности и, надеясь, что Плотников не заметит, тут же дополнил разрезами — чтобы ловчее двигалось и воевалось.
— Друзья мои, — сказал Лин проникновенно, в волнении до хруста сжимая тонкими пальцами плечи спутников, — мы добрались. Ваша помощь неоценима, мне сложно найти слова признательности, но дальше я пойду один.
— На здоровье, мальчик мой.
— Оденься потеплее и идем, — проворчал Михаил, по-медвежьи ворочаясь в тесном пространстве их капсулы.
— Но… Миша… Михаил! Я справлюсь.
— Шапку бы тебе, там уши отморозишь, — сказал на это Михаил, глядя в окно под ногами.
Лин всплеснул руками. Иванов был непоколебим.
Отпускать лила одного Михаил не собирался. Хом Черной Полыни на проверку оказался белоснежным, матовым, закутанным в снег, как елочный шар в вату. Один Лут знал, какие ловушки, какая опасность подстерегали там, внизу.
Сидеть в капсуле, пока мальчик шастает в одиночку? Ха. Михаил Плотников, прозванный Ледоколом, был не из таких.
Он был из тех, кто верен до конца.
Михаил сдержал тяжелый вздох, некстати припомнив Волоху и продолжил сборы.
Нил, глядя на них, вдруг нервно выругался и тоже подхватился.
В снег вышли втроем.
— Скажите на милость, какая сумятица, — сказал Нил, прикрываясь рукой от снежной пыли, — а я ведь даже лыжи не взял. Кто бы знал. Ты знал, зайчик?
— Я не знал, — честно ответил Лин и тут же фыркнул, спохватившись, — я не зайчик.
Михаил подавил улыбку. На белом снегу Лин в новой куртке почти не виднелся и действительно походил на зайца-беляка. Только клыкастого.
Пахло фиалками. Свежий и сильный запах, будто цветы цвели вот — под ногами. Под снегом.
— Не заблудиться бы, — Михаил озабоченно оглянулся на капсулу.
Вьюга зализывала следы. Кругом не было ничего приметного — ни камня, ни деревца, ни шва горизонта. Сплошная снежная замазка.
— Не заблудимся, — уверенно пообещал Лин и вдруг насторожился.
Поднял руку. Михаил застыл в движении. Нил, не сразу, но тоже замер.
— Что? — спросил свистящим шепотом.
— Там, впереди, — Лин сощурился, — что-то движется.
Михаил без лишних слов обнажил саблю, проверил револьвер. Нил, сопя, вытащил наваху.
Что-то шло в их сторону, перемещаясь стремительно и бесшумно. Михаил не успевал разобрать движение. Мелькало, как мушки-ниточки перед глазами. Без подсказки Первого он бы и не обратил внимание; подумал бы — то зрения обман, снеговая нелепица.
Лин сорвался с места.
Разбежался и прыгнул.
Как заяц, ошеломленно подумал Михаил, впервые наблюдая воочию то, о чем прежде только слышал.
В устройстве их заложены дополнительные механизмы биологии, в частности, белковые волокна, сообщающие ногам особую силу. Ммм, как у блох, проще говоря.
Лин прыгнул на три человеческих роста вверх, в движении раскрывая руки, как крылья. Лезвия актисов скорее угадывались, чем были видны.
Снежный закрут объял его, точно алебастровое пламя.
Нил сильно толкнул Михаила в бок, и оба упали, а рядом рухнуло, зарывшись в сугробы, нечто огромное, содрогающееся и — не видное. Михаила обдало движением воздуха, ледяной волной дыхания.
— Берегись, — запоздало сказал Нил на сурдо и эмоционально продолжил на риохе.
Лин подошел к спутникам, убирая актисы.
Он был спокоен. Михаил, чувствуя себя прескверно и глупо, таращился на желоб. Судя по распашке, создание было не маленьким. Снежинки медленно таяли, сцепляясь между собой расплавленным льдом, преломляющим свет. Только теперь Плотников смог разобрать силуэт.
Очертания были подобными очертанию огромной собаки или же волка.
— Из множества, как один, — Лин, казалось, понял мечущийся взгляд Михаила. — Я его не убил. Нельзя убить, как нельзя воду зарезать. Нарисую тебе его.
— Пожалуйста, не сей момент, — проворчал Нил, отряхиваясь, — видит Лут, у меня снег там, где… он не видит.
Они пошли дальше, и Плотников, сделав над собой усилие, оглянулся только два раза. Первый раз — чтобы бросить взгляд на незримое существо, сотканное роем снега, и второй — когда прошумело гулко, и через купол зонтега в снег охотным ястребом упал веллер.
Путники застыли на месте. Нил даже рот приоткрыл — к счастью, без слов.
Блеск оружия Михаил не столько увидел, сколько угадал.
— Пригнись! — рявкнул Лину.
Нил тоже послушно присел, прикрыл голову руками.
Стреляли густо, но пусто.
Выручал завязавшийся снег, укрывший их от глаз неведомых преследователей. Пришлось значительно ускориться.
— Кто это такие вообще?!
— А я знаю?! — устало огрызнулся Нил. — Они, если заметил, не представились, поросята. Можешь подойти, спросить.
— Как они нашли Хом Полыни? — с тревогой в голосе спросил Лин.
— Я вам справочное бюро, что ли?!
Первый явно растерялся. Кажется, нападение его не смутило, а вот незваные гости — да.
— Я уверен, тут опасно для людей, — поделился он со своими спутниками. — Пожалуйста, не уходите далеко от меня.
— Я буду рядом, — пообещал Михаил. — Не бойся.
Лин ответил странным взглядом.
— Вообще я к тому, что так мне будет легче защитить вас.
— Вообще-то я взрослый мужчина и способен позаботиться о себе сам, — обиделся Михаил.
— Вообще, заткнитесь оба! Спасайте меня хором, я не возражаю.
Преследователи, кем бы они ни были, отстали. Снег же не думал исчезать; загустевал с каждым шагом, как кисель.
— Далеко нам еще? — сипло спросил Нил, вытирая лицо.
Из снега вынырнули первые деревья. Михаил перевел дух — он успел вообразить себе, что окрест лишь пустыня из снега, странных существ и осадков в виде револьверных пуль.
Меж тем стремительно темнело.
Нил с Михаилом брели бок о бок, Лин бодро рысил впереди.
— До чего резвый у нас мальчишечка, одно любование, — умильно сказал Нил, вздохнул, посмотрел скоса на заснеженные брови Михаила, — даже жаль такую красоту арматору в зубы отдавать.
Плотников споткнулся.
— При чем… Зачем здесь Башня?
— Или не знаешь? Не сказал тебе?
— Нет, — нахмурился Михаил.
Лин издал радостный возглас, прервав разговор.
— Смотрите — тяга!
Михаил пригляделся. В самом деле, из-под снега к деревьям тянулась струна, туго натянутая, в сумерках мерцающая самоцветом. Такие струны ставили люди, если случалось им жить и бродить в местах, для этого трудных. Чтобы не теряться, чтобы было за что ухватиться и к укрытию выйти. Плотников точно не помнил, но, кажется, струны те были вылеплены из брошенных шкур великих змей, облегающих горы Хома Полоза.
Лин без колебаний ухватился за струну. Плотников, вздохнув, обогнал его и встал впереди. Лин хотел возразить, но посмотрел на решительную спину Михаила и передумал.
Так шли молча.
— Ты, случаем, не знаком с парнем по имени Гаер? — Спросил все-таки Михаил. Вопрос жег рот, как уголь. — Рыжий такой, виски бритые, рисунки на теле. В юбке ходит и трубку курит.
— Гаер? Да, он мой брат. Ну, побратим…
Михаил остановился и обернулся так резко, что Лин едва не клюнул его под ключицу. Беспокойно вскинул глаза, но различить лица спутника не мог, все прятали сумерки и снежная каша.
— Эй, ты чего?
Михаил молча, ошалело покачал головой. Забыл про холод, про летящий снег забыл. Брат. Гаер, рыжая чума — и названный брат Первому. Уму непостижимо.
— Ладно. Ладно, белек, — отмер, двинулся дальше, твердо ставя ноги.
Путеводная струна под ладонью ныла и гудела, точно живая жила. Теплилась.
— Но…
— Не спрашивай.
— Хорошо, — Лин с трудом проглотил рвущиеся с языка вопросы.
Михаил молчал. Первый видел его широкие плечи в рваном белом плаще. Иванов старался идти не быстро, чтобы, как понимал Лин, принимать на себя основной удар ветра. Лину перепадали только легкие оплеухи.
— Прости, — чуя за собой вину, проговорил Первый, — я не знал, что у вас с ним какие-то разногласия. Кажется.
Михаил молчал.
Нил тоже помалкивал, тихо фырча на снег.
***
Спрашивать у Лута было опасно. Он всегда выполнял просьбы, но — в собственноличной манере.
Как давно Михаил просил дать ему шанс отомстить, как прикидывал сотни вариантов отыгрышей рыжему и, когда уже перестал ждать и зажил собственной жизнью, прошение сбылось. Упало в руки, обернулось белобрысым мальчиком с глазами цвета лазури.
Плотников повернул голову, оглядывая дремлющего Первого. Лин спал неспокойно, вздыхал и постанывал. Под конец пути снег перестал, но сильный, кряжистый ветер принес ледяной дождь, сбивший капюшон у спутника. Трепал белое пламя волос.
Струна вывела их к грубо устроенному, заброшенному укрытию. Отнятая у какого-то зверя нора-землянка, изнутри выстланная старой травой. Зато с вкопанным чугунным горшком, чтобы жар завести, и с дверью из материала, похожего на теплое легкое железо. Устроились как-то, решили переждать до света.
Михаил прикусил губу, заложил руки за голову. Выдох обернулся облачком. Ну хоть от ветра их пристанище спасало.
Что ему делать, что делать… Все казалось вполне простым еще вчерашним простывшим утром, а теперь…
Надо пройтись, тупо решил Плотников. Надо прогуляться, развеяться на холодке, потому что мыслям было тесно в черепушке — того гляди, треснет по швам.
Он осторожно, стараясь не тревожить спутников, выполз из убежища, плотнее запахнул куртку, выше поднял воротник вязаной кофты. Огляделся.
Лес кругом стоял прозрачный, в веской тишине рассвета. Карамельное сердце солнца поджигало оставшиеся на черных ветвях листья, терпко пахло прелым, ледяной каменной водой. Михаил прикрыл глаза, глубже вдыхая чистый воздух и дернулся, когда холодные пальцы плотно зажали ему рот.
— Тише, — сказал Лин, его голос был хриплым от беспокойного сна на свежем воздухе, — мы не одни.
***
Присутствие Михаил скорее ощущал, чем слышал или, паче того — видел. Что-то или кто-то бесшумно кружил около, наблюдая за вторженцами.
Вторженцы в лицах Лина, Плотникова и Нила, вели себя по-разному.
— Давайте белый флаг смастерим, а? — предложил Нил, прижимая к груди кофр. — У кого есть что белое?
— Куртка.
— Трусы, — буркнул Михаил.
— Отлично! Чем больше флаг, тем яснее намерение!
Свистнуло, и под ноги им приземлился круглый, твердый предмет. Нил вскрикнул и отскочил, Лин впился глазами туда, откуда прилетело.
Михаил же смотрел. Голова, очевидно, принадлежала незадачливому преследователю. Срезано было чисто, одним ударом и по живому. Сказано тем было больше слов.
Лин выступил вперед, соединил над головой актисы и застыл. Постоял так, плавно убрал оружие и повел руками по воздуху, точно перебирая, цепляя струны. Михаил моргнул, когда, подчиняясь, пальцам Лина, воздушные нити окрасились, вспухли искристо-синим, и пурпурным, и сиренью…
— Миллефиори, — проговорил Нил с едва слышной завистью. — Не думал, что снова доведется…
Лин продолжал творить, грациозно поводя руками, вышивая невиданной красоты узор. Цвета смешивались, перетекали один в другой, слагались, вспыхивали, разгорались истомнее, ярче и — таяли.
Когда Михаил сумел оторваться от завораживающего калейдоскопа, перед ними стояли вооруженные люди. Не люди.
Первые.
Оловянные, лила, Отбраковки.
Они смотрели на Лина. На полотно цветов.
Были одеты тепло, но розно, орудие при них тоже было разнобойным, точно — с тел снятое.
Наконец, из ряда выступил один. От прочих его отличала стеклянная маска, закрывающая правую сторону лица. Он, движением робким и страстным, протянул руку, задел пальцами узор и улыбнулся, когда ниточка цвета отозвалась его касанию.
Посмотрел на пришлецов. Сказал низким голосом:
— Ступайте за нами. Здесь нельзя быть долго.
***
Песня виолончели звучала особенно густо и звучно. Отражалась от гладких стен, от хрустального ядра. Очаровывала слушателей.
Первые вывели их на мыс, носом корабеллы рассекающий снег. При виде жилого устройства и Михаил, и Нил застыли, оцепенев от красоты. На солнце, в снежном пухе, застыли кристаллы, запечатавшие, запечатлевшие в себя и крылья бабочек, и огненные цветы, и саму радугу, и потешные огни.
Дихроичное стекло, сказал на это Первый. Или не стекло вовсе — но имени этого материала мы не знаем.
То были: Куб, Пирамида, Сфера, Раковина и Улитка. Ставлены они не были, между снегом и основанием прослойкой в три локтя лежал холодный воздух. За счет чего держались, знал один Лут.
И знали, как говорили Отбраковки — старшие люди.
Были еще, другие фигуры — Квадрат, Колесо и странного вида существо, но они лежали в снеге, как мертвые. Шкура их была подернута мраком.
Первые жили внутри оставшихся фигур.
— Тепло здесь, — пояснил Первый, пока гости с восхищением оглядывались, — в прочих ядро уже не теплится, не играет. А тут — горит.
Ядром он называл центральный кристалл, стержень, в глубине которого в самом деле будто бы плескалось пламя.
— На лабиринты Эфората похоже, — сказал Лин, положил узкую ладонь на бок кристалла.
Улыбнулся и прижался щекой, жмурясь, точно кошка от тепла.
Нил поладил с Отбраковками неожиданно скоро. Все белобрысые, все синеглазые, все молодые и любопытные, они тянулись к музыке, к пришельцам, к живому.
Лин на их фоне выглядел мелким, с тонкой костью. Странно, думал Михаил. Или Отбраковки все рослые, а Лин сделан по иной форме, по особому лекалу?
Предводитель назвался Ланиусом. Усадил гостей в зале, сделанном из стекла, но заполненном живыми, извне привнесенными, предметами: из дерева, из кожи, из кости и меха. Нил почти сразу убежал в компанию Первых: учиться играть в игру старших людей, тафл. Фигуры в той умной забаве будто бы повторяли фигуры из стекла, занимающие мыс. В Луте эту игру хорошо знали, и водили в ней похожими фишками-самостругами, в мизинец величиной.
Лин же остался, и Михаил от него не отошел.
— Я в вожаках не так давно, — рассказывал Ланиус медленно, глядя на подопечных, — предшественник мой не уберегся, пожрал его Метельный Зверь. Замел, до костей обглодал. Места тут опасные. Гости редко заходят, а те, что заходят — лучше бы подальше держались. Вы как нашли?
— Карта Вторых, — ответил Лин.
Ланиус посмотрел с новым чувством.
— Смотрю, и тебя самодива поцеловала. У нас тут… не все выжили после. Зачем вы здесь?
Лин подался ближе.
— Если знаешь про Оловянную, знаешь и то, что Эфорат теперь не преграда. Тамам Шуд явится, с ним и Оскуро придут.
— Предлагаешь на защиту людей выйти? — устало вздохнул Ланиус. — Что нам с того?
— Не только людей, — тихо сказал Лин, — Лута. Оскуро сытыми не бывают, тебе ли не знать. Сперва людей заедят, после за остальное возьмутся. И будет только черное и золотое, царство Оскуро и царство Нума.
Ланиус нахмурился, отвернулся, обратив к собеседникам неживое лицо.
— Эфорат нас отринул. Люди, дай им волю, толпой камнями забросали бы. Пусть их.
Михаил в разговор не лез. Понимал, что на сурдо беседовали только из вежливости. Так — свободно бы на палитре своей болтали.
Ланиус поднялся, извинился сухо и пошел к своим. Лин смотрел ему вслед, вцепившись пальцами в острые колени.
Михаил кашлянул, привлекая внимание.
— Ну, что? — спросил негромко. — Упрямый парень.
— Не упрямее меня, — улыбнулся Лин. — Погоди. Ему надо все обдумать и решить… И понять — нет другого выхода для него. Мы не созданы для того, чтобы сидеть под камнем. Мы — воины.
Самоубийцы, подумал Михаил с горечью, вот вы кто. Сам укрепил сердце, запрет себе поставил. Не жалеть. Жалость не продуктивна. Эти, Первые, на взгляд большинства были живым оружием, а оружие без боя не существует. Тускнеет, прахом рассыпается.
Лин потерянным не выглядел.
— Ты говоришь, арматор тебе — побратим, — заговорил Михаил, катая в ладонях стеклянный камень, теша глаза всполохами-искрами внутри, — как так вышло?
— Волей Лута, — Лин вновь задумчиво улыбнулся, будто вспомнив что, — он оказался в Эфорате, и Эфоры приговорили его, как недостойного, как илота. Я должен был убить человека — то была бы моя ступень. Руки мои облегли бы красные перчатки. Но я того не сделал. Мы бежали из Эфората, и пленник тот оказался арматором, приютил меня в Башне.
Михаил молчал. Нил закончил играть, и Оловянные восторженно зашумели. Молодые голоса высоко летели; казалось, от них ярче горит ядро куба, теплее делается.
— Он хороший, Гаер, — мягко проговорил Лин, — много лучше, чем сам о себе думает. Я его видел. Я его знаю.
Михаил смотрел и не знал: или он болван, или Лин дурак. Или они оба.
— И пусть он остается Башне хозяином, нежели власть другой возьмет, — продолжил Лин еле слышно.
— А есть кому перенять?
— Я видел, — повторил Лин, и до Михаила дошло, что не о физическом зрении речь.
Задумался. Лжецом Первый точно не был.
— Что же, если откажется Ланиус за тобой идти? Силой принудишь?
Лин помолчал, глядя на свои руки. Плотникову помстилось: кисти у Оловянного подрагивали. Или свет играл? Но, прежде чем сумел убедиться — Лин сцепил пальцы в замок. Поднял на Михаила глаза:
— Он согласится. — Сказал невесело. И добавил про него, но как будто про себя. — Ему, видишь ли, совсем не из чего выбирать.
***
— Почему ты — Ланиус? Кто нарек?
Ланиус помолчал. Собирали ужин, можно было поговорить о пустом.
— Человек один заблудился, упал на Хом Полыни. Так вышло, что я его нашел. Отбил от Хлада, насадил врага на колья: мы против существ этих ловушки ставим, чтобы близко не подходили…Так пришлец после все повторял — Ланиус, Ланиус…Так и прилипло.
Сказав, умолк.
Михаил с Лином переглянулись.
— А что с ним после стало, с человеком этим? — осторожно спросил Лин.
Михаила это тоже занимало.
— Ушел, — было ответом.
И поди пойми, что под этим подразумевал Первый.
Михаил только принял в ладони теплое круглое дерево с мясом и овощами, только взялся за ложку, как подступили к кругу двое Первых. Сказали что-то негромко, друг за другом. Ланиус отставил мису с похлебкой, поднялся; за ним встали еще.
— Идемте с нами, — сказал Ланиус. — Увидите, чем заняты мы здесь.
Нил притворился, что не слышит — увлечен тафлом. Михаил, скрипя сердцем и урча желудком, потянулся следом за Лином.
Как такое возможно, подумал Плотников, когда они вышли не там, где зашли. Улитка снаружи не гляделась полой, но помещала в себя больше ожидаемого: залы, этажи, витые лестницы. А вышли они к высокой стеклянной гряде, охватывающей мыс точно хрустальная скоба.
На спину гребню тому вели рубленые из дерева лестницы, обметанные снегом, как плесенью. Михаил ставил ноги осторожно. Свалиться — костей не соберешь.
Первые шли легко и быстро.
— Там, под всей землей, думаю — все пустоты. — Говорил Ланиус. — Хом этот похож на искусственный. Или родился таким, или сотворили такое. Мы как-то взялись копать, когда оттаяло немного по теплу. Думали доискаться. Не вышло. Жесткая шкура, дубленая.
С гряды было видно, что дальнее пространство огорожено от прочего, на котором стояли Первые, обрывом и развалом немыслимой крутизны. Тянулся же он насколько глаз хватало — не иначе, через весь Хом шрамом. За разломом же стояло плоское, как блин, море.
Михаил удивленно моргнул. Вода так себя не вела, по его разумению.
Не было ни шума от моря того, ни запаха, ни тепла, ни холода. Не двигалось вовсе, как вклеенное.
Лин провел пальцем по буквицам, будто бы вмурованным в кожу стекла. Было видно — кровью чертали.
— Старшие люди. Их письмена. Они и научили тех, кто до нас сюда попал — как жить, где добычу брать, как Метельного Зверя обходить и бороть, как бить тех, кто не так ходит.
— Как «не так»? — чувствуя, как стягивает от дурного предчувствия затылок, спросил Михаил.
Ланиус кивнул, указывая на море.
— Люди, до нас здесь жившие, называли их фрам. Пена Лута, пена пасти бешеного волка. То, что Лут на Хом выбрасывает, наигравшись. Есть их нельзя, но обирать приходиться. Одежда, снаряга. Лут нас и губит, и дарит.
Ланиус усмехнулся.
— Что-то сидит внутри полости Хома. Что-то, что тянет фрам, зовет к себе, властвует. Старшие люди фрам щитами встречали и множиться не давали. Иначе — говорили — состроит фрам себе некий корабль и худое случится.
Михаилу прежде в ум не приходило, что деется с теми, кто в открытом Луте сгиб. Разумел — большую часть падальщики подбирали да иные твари, до органики охочие. Но были и те, кого мотало течениями, трепало смитьем и выбрасывало. На такие вот, оказывается, берега.
Берега кости, иначе не назовешь.
— Мы их дело продолжаем. Резать фрам без толку. Лучшее — грозовые рога. Такие случаются, когда гроза находит, землю бодает. От тех рогов кусочки отламываются и после разрастаются, корни пускают. Мы их выкапываем и к стрелам крепим, к копьям, ножи срабатываем. Для фрама оно — чистый яд. Выходит, и здесь на страже Лута стоим, а?
Лин принял из рук подоспевшего воина лук, легко натянул, кивнул благодарно.
— На меткость одну не полагаемся, — сказал ему Ланиус, — оружие у нас давнее, древнее, но исправное. Бьет сильно, кроет тучей.
Михаил как-то видел подобное на Хоме Мастеров. Павлиний хвост — видом было что тяжкий, не по рукам человеку, арбалет о множество болтов.
Сидело по такой птице-павлину через каждые сто шагов, на выступах, как в гнездах.
Михаилу же подступивший Первый молча вручил орудие: щит и длинный нож, с простой деревянной рукоятью и странным лезвием, серым, как бумага. Видимо, то и был грозовой рог: бугристый, на вид хрупкий, обточенный с двух сторон до молниевой остроты.
Плотников тронул его ногтем осторожно, удивился.
— Неужели бывает так, что гряду седлают, в ближний бой идут? — не поверил.
— Случается, когда вал особенно сильный накатывает. Мы их тут и срубаем. — Сказал Ланиус и успокоил улыбкой. — Против фрама воевать не так трудно, главное — ухо востро.
Ну да, не трудно, подумал Михаил с сомнением. Оловянным, с их скоростью и реакцией, с их выделкой — под Оскуро, фрам должен был казаться медленным, как мед супротив горного потока.
Может, таким и был?
О тех, кто не так ходит, Плотников знал мало. Помнил, что на некоторых Хомах, жарких и бедных, порой случается мор. Селениями ложатся. А потом встают. Виной тому был хитрый грибок-паразит. Когда находила великая сушь, и еды грибу тому не доставало, то высыхал он до прозрачности. Стоило задеть — лопался, спорами исходил. Споры те любыми путями к человеку попадали, прорастали, под себя усаживали.
А человек, суп грибной, под его указку и землю добрил, и кормил, и поил. Случалось — другими людьми.
Но здесь-то как?
— Ты как будто не вполне веришь моим словам, Михаил, — спокойно произнес Ланиус. — Ну так поверь своим глазам.
Михаил развернулся туда, куда указывал Первый.
Люди так не ходят, подумал.
***
Первые сражались молча. Как понимали друг друга без слов, без сигналов, Михаил не сообразил. Видно, крепилось все тренировками, опытом, дисциплиной внутренней, наработанной.
Павлиньи хвосты раскрывались, срывались болты, летели, срезая на подходе вал: то, что вышло из плоского мертвого моря. Видом вал был как серая гипсовая пена, собранная из множества отдельных людей.
Сперва море выпускало волну медленную. Приближаясь к гряде, волна та вздымалась, обращаясь валом, переходила разлом и распадалась на отдельных воинов. Каждый из человеков держал в кулаках оружие.
Особенно шустрых отстреливали лучники. Лин стоял среди них, Михаил — подле, без слов помогал управляться с павлинами. Когда фрам подошел ближе, Михаилу открылось: не ножи в кулаках. То были ногти, ставшие когтями.
Шел фрам, вал за валом. Вот, еще и еще — вздыбилось, ударило в стекло так, что Михаил подошвами ощутил его дрожь. Но устояла гряда, а позади лучников выросли другие воины, с щитами, с длинными ножами.
Брызги следующего вала долетели до гребня, но Отбраковки не отступили, не дрогнули. Михаил бросил на руку щит, укрепился и, когда встал перед ним фрам — один из многих — Плотников ударил без раздумий.
Вопреки опасению, нож не сломался. Точно закаленная сталь, прошел горло, рассекая и разоряя. Михаил развернулся, ловя щитом длинные когти. Поддел грозовым рогом серую плоть, потянул вверх — и освободил оружие, ногой отбросил противника.
Через гряду переваливался новый и новый фрам, точно лезущая из кастрюли грязная пена. Каждого встречали щитом и ножом; Первые сражались без голоса, не дозволяя фраму коснуться лучников и тех, кто стоял подле павлинов.
Ледокол же утвердился близ Лина, оберегая его от наступления.
Первые работали четко, Михаил же едва успевал поворачиваться: гряда не была широкой, стекло, присыпанное снегом, ехало под ногами, а фрам наседал, продавливая массой.
Не успел заметить Михаил в горячке, когда враг отступил.
Откатился вал, втянулся обратно в море и то застыло. Михаил, переводя дыхание, склонился над распавшимся фрамом.
— Когти срежь, — сказал ему Ланиус. — Когти срежь обязательно. Это — главное.
Михаил подчинился, чувствуя странную одурь. То, к чему он прикасался, человеком давно не было, носило лишь форму его, как сам Михаил — выделанную из шкуры дубленку.
Когти рубили вместе с кистями, бросали в мешки. А после — сказал Ланиус — предавали огню. Михаил старался не смотреть в лица фрама, что не укрылось от Ланиуса.
— Я их стольких видел, — сказал Первый со вздохом, — ни разу не повторялись.
***
После говорили, стоя у большого огня.
— Если мы с тобой все уйдем, кто останется против фрама?
Вновь завязался снег. Летел, сгорал на языках пламени.
Из Первых никто в сражении не пострадал, но Лин все молчал и будто ждал чего-то. Михаил его не спрашивал, однако далеко не отходил. Успел узнать Оловянного: молчальником тот точно не был.
А теперь, плотно сомкнув уста, смотрел в сумерки, за спину Ланиусу.
Оловянный обернулся.
Из темноты на свет шел некто.
Ланиус вскинул руку, и в сторону пришлеца полетели стрелы. Пришлец некоторые отбил, от других же отклонился, не сбавляя шаг.
Лин стянул куртку. Опустился на колено. Низко нагнул голову, открывая шею, позвонки.
Пришедший встал над ним, возложил на беззащитную плоть пальцы в красной коже.
Ланиус, помедлив, преклонил колено следом. И вскоре только Михаил с Нилом торчали, будто два копья.
Плотников посмотрел в лицо визитеру и почувствовал, как напряглось все его существо. Он, визитер тот, ощущался безмерно опасным. До тошноты.
Будто открывшаяся под ногами пропасть.
Будто падающее лезвие машины Гильома.
— Мастер, — сказал Лин.
И впервые в его голосе был — страх.