37.
Да что такое Паволока эта? Инженерное создание, тварь сотворенная, или вовсе — явление воздуха, видимость одна? Умыкнула она многих, и владения ее ширились, ограждая Хангар.
Сеночь должна была нарушить этот порядок.
Юга взял себе три резака. Остальные разобрали ребята Таволги. Пошли не все, на том старший стоял крепко. Не взял даже Осота, жилистого худобу, который при нем был как Дятел при Волохе. Мужик только лицом потемнел, губы сжал, но ни словом не упрекнул командира.
Вышли.
Мертвая земля, земля Паволоки, разделяющая своих и чужих, началась очень скоро. Трава здесь не росла, будто с корнем вытравило, только камни лежали — белые.
Как сквозняком потянуло, разом со всех сторон. Дождь пролился, небо загустело тучами, за спиной остались огни лагеря. Юга наклонился, осторожно приподнял один камешек. Гладкий, прохладный. Отполированная кость. Словно зализанная водой стекляшка.
Третий молча бросил находку, вытер ладонь о ткань доспеха. Словно вторя его мыслям, зашумел прибой — как если бы недалеко накатывала и откатывалась тугая, пенная, большая вода. Та, что нежно омывает, ласково перебирает и любовно полирует кости.
То-то тел они не находили; то-то уходили без вести.
Юга до рези в глазах всматривался в темноту, но ничего не мог разобрать. Только слышал — рокочущее мурчание незримой тихой волны, и от этого мирного звука хотелось бежать сломя голову. Третий до сладкой крови прикусил губу, гоня страх. Наперекор себе пошел дальше, всматриваясь, вслушиваясь… За этой шумовой завесой должны были торчать или устройства инженеров, или Хангары, или — лежать в лежке Паволока.
Все объяснимо. Все преодолимо.
Он не слышал Таволгу. Не слышал остальных, словно их не было, а он был — один.
Юга глубоко вздохнул, прикрыл глаза на миг. И понял, что потерял направление. Выпало из головы, как ключи из кармана. Начисто утратил представление о том, где находится, откуда пришел и куда ему идти. Шорох близился, перекатывал кости, ласкал, целуя тысячами бледных пальцев.
Он остановился — заставил себя остановиться, хотя вся сущность, вся суть вопила бежать, бежать, бежать!.. Глубоко вдохнул, выдохнул на несколько счетов. И еще раз. И — еще.
Наклонил голову, сдавленно застонал от остро пронзившего страха и побежал ему навстречу.
Потом лишь понял, что это его и спасло.
Прочие бесшумно, безмолвно, бездумно мчались прочь, а Третий всегда пер против шерсти. Налетевшая из темноты волна опрокинула его, обрушила на спину и протащила, и он увидел ее испод, бледное рыхлое брюхо, лица и пальца, рты, открытые в пении-пене прибоя, зажмуренные глаза-ракушки…
Задохнулся, рывком обернулся на живот, подтянул ноги и побежал дальше. Волна длилась и длилась, трогала его, ласкала, а он только мотал головой, оглохнув от прибойного унылого вопля.
Где ей исток?!
Рванул из волос острый гребень резака.
Первого выскочившего навстречу стража он хлестнул резаком по шее. Не останавливая бег, подсек второго, ткнул зубьями в сердце третьего и, обернувшись, припав на колено, проткнул горло лежащего на земле четвертого. Тот выгнулся, хапнул окровавленным ртом воздух и умер. Они не ждали его. Никого — с той стороны.
Юга застыл, прислушиваясь.
Прочих разведчиков не было видно.
Потом, прошептал Юга для себя, потом.
Один гребень он уже потратил — тот так и остался торчать в глотке стража, сел так крепко, будто пустил корни. Может, и пустил.
Юга перестал озираться, остановился, как вкопанный — увидел.
Установка. Тонкое наведение, управление полонянницей-Паволокой. Живая она, значит, живое существо, на строгом поводке?
Юга растер пальцами виски, зажмурился. Думай, мысленно стегнул себя, думай. Таволга бы сказал, что делать. Но не было его рядом, следовало решать самому.
Он не знал, сколько у него в запасе. Больше никто из темноты не кидался, но рано-поздно смекнут, что стражей положили. Установка стояла, блестя тугими боками, походила на пузатую бочку о трех ногах. Венчали ее тонкие, в стороны тянущиеся жесткие усы. Между усами посверкивали нити как бы паутины в крупной росе. Третий прищурился, лихорадочно соображая.
Что-то подобное встречал он на станции Ивановых.
Решившись, Третий взобрался по короткой приставной лестнице к паутине. Осторожно дотронулся.
Как оказался на земле, не понял. Сердце билось под языком, Юга содрогнулся и его вырвало. От боли перед глазами побелело.
Фаза, сказали бы Ивановы.
Далекие окрики на гортанном наречии он разобрал едва-едва, в уши словно корпии натолкали. Заметили прорыв, ага. Быстрее, нужно быстрее.
Подняться удалось не сразу, руки и ноги дрожали, как будто его ночь напролет мотали по кругу. Юга торопился.
Разломать к Лутовым ебеням, решил. Испортить так, чтобы проще на свалку, чем восстанавливать.
К паутине Юга больше не полез. Шерл волной объял основание установки. Потянул из земли. Юга отступил, контролируя натяжение. Когда ударило под лопатку, качнулся, но удержался на ногах. Доспехи Третьих сберегли — в который раз. Сразу переключиться не сумел; вот сгребли сзади, Юга зарычал, установка выскочила из земли, упала на бок, покатилась грузно, шипя и роняя искры, кого-то зашибла в темноте… Ему тут же сунули в лицо чем-то тяжелым, похожим на бронированный кулак.
Потащили, а он все не мог собраться, чтобы дать достойный отпор.
Когда схватили за подбородок, укусил соленые пальцы. Вновь словил по лицу; вздернули, кому-то показывая, рассматривая… Мазнул глаза свет — чтобы лучше тебя видеть, ласково сказал голос Ррата в голове.
Юга вздрогнул. Знал он эту заминку: страх отступал, когда люди его видели. Красота забивала зрение, похоть туманила разум. Воевать со стояком непросто даже стоикам.
Третий откинул голову, обежал глазами обступивших его людей, примериваясь…
И тут противники его вновь закричали, но в крике их на сей раз не было торжества.
Паволока вернулась, понял Юга. Не было больше установки, а были бывшие тюремщики, ныне — добыча. Его отшвырнули, бросили ей в лицо, словно желая откупиться; она перемахнула его, как лань камень, и обрушилась на убегающих людей.
Третий вытер рот, сплюнул. Вытащил из волос два резака. Выдохнул, потряс руками, собираясь. Паволока натешится, наиграется и вернется — она соберет всех. И пойдет дальше, к лагерю. Туда ее точно пускать нельзя.
Прикрыл глаза, выбирая танец. Такой, чтобы лег, сплелся с черными зубастыми гребнями в руках его; с землей, запекшейся от крови; с вылинявшей до зелени луной; с корнями Лагеря; с корабеллами, стоящими на границе… Услышал приближение. На сей раз она не спешила, шла медленно, волоча длинное сытое тело.
Паволока осязала его, но понять не могла, отчего он не бежит.
Юга выставил руку, чувствуя, как начинает втягивать окружающее в танец. Паволока остановилась.
— Я не человек, чтобы бежать от тебя, — проговорил Юга голосом, стиснутым руслом боли. — Я не Второй, чтобы приручать. Я просто убью тебя, тварь.
Паволока — попятилась. Подалась назад — первый раз за свою жизнь; но сбежать не успела.
***
Возвращение в Пасть Юга запомнил едва.
Ждал упреков, горьких слов, но Осот слушал молча. Лицо его совсем почернело, а прочие пластуны помалкивали.
— Я прикончил тварь. — Повторил Юга в тишине, распустившейся цветком темного цвета. — Я прикончил тварь. Но… Ай, да что говорить, не вернешь…
Хотел отвернуться, но Осот положил руку ему на плечо, слегка надавил пальцами:
— Спасибо, Юга. — Проговорил ровным, твердым голосом. — Ты все сделал правильно. Таволга знал, что ты справишься. Ступай. Отдохни.
Отошел, пряча лицо.
Юга молча вышел.
***
Саднило и давило на ребра — точно как в том видении. Юга крутил в пальцах эдр, игрушку Второго. Тот давно не брал ее в руки, предпочитал маску.
Третий вспоминал. В последний раз через такое он проволакивал себя, когда Гаер рассказал о смерти матери. Но тогда Выпь был рядом. А теперь — будто не он.
Темно, думал Юга. Темно мне.
— Так Паволоку ты точно убил? Жаль. Чудное существо было.
Юга поднял голову, ответил длинным взглядом.
— Да что с тобой? Ты так печешься о тварях, что забываешь о людях! О людях, Выпь! Выпь!
Второй не откликался. Стоял, прямой, строгий, и маска на лице сидела. Плоское медное лицо.
— Манучер, — процедил Юга.
Позвоночник натянуло от ненависти.
Медное лицо повернулось к нему.
Третий рывком поднялся, приблизился в два шага и, ни слова не говоря, ухватил маску, силясь сдернуть. Отворить настоящее.
В ответ край личины резанул пальцы — как укусил — а Манучер быстро, жестко, поймал его запястье. Глаза в дырах маски были незнакомые. Золотые. Злые.
Юга выдохнул и двинул коленом — в бедро. Пожалел.
Но и этого хватило.
Манучер охнул глухо, ударил в ответ — Юга того не ждал, но не вскрикнул, только откатился, как упал. Застыл, глядя на идущего к нему Второго. Мигнуло воспоминание: так когда-то другой Второй приближался. На Рыбе Рыб, чужой.
— Выпь! — крикнул в отчаянии. — Что творишь?!
Выпь споткнулся. Встал, двумя руками взялся за маску — будто в края колодца ладонями уперся. Отринул личину. Уставился на Юга.
Тот поднялся, не отводя глаз, спиной назад, скользнул вон.
Ушел недалеко — накрыло. Опустился прямо на землю, обхватил голову руками… От Паволоки не попятился, а тут… Давно ли бежал так же, отступая от Второго узкими переулками Городца? И к чему бег его вечный привел — замкнуло в круг, завело в петлю. Как в той комнате в Башне.
Ночь не спала: где-то пели, как будто стенали, гортанно вскрикивая на риохе, частили словами, перебоями звенела гитара… До Юга едва-едва долетали отблески чужих огней.
Третий поднял голову, потер глаза, стараясь силой воли отвлечься, увлечься песней, разобрать слова. Били ладони, подталкивая невидимого танцора, нагоняя ритм…
Понял вдруг, что Выпь совсем перестал мурчать-напевать себе под нос. И он сам — когда танцевал в последний раз ради самой радости?
Услышал — шаги, почувствовал — присутствие.
— Прости, — заговорил Выпь своим обычным, немного хриплым глубоким голосом. — Я дурак. Я… я не знаю, что на меня нашло. Почему так говорил. Зачем… Мне очень жаль, Юга, Юга, мне правда — жаль…
Зато я знаю, что нашло, подумал Третий. И я знаю, что тебе жаль.
Но не сказал.
Ладонь осторожно коснулась волос. Шерл и не подумал обороняться. Выпь было дозволено трогать.
Юга громко вздохнул, обернулся. Выпь сидел рядом и выглядел растерянным, растрепанным. Совсем тем пастухом с Сиаль.
— Я знаю, как ты относился к Таволге, — сглотнув, продолжил говорить Выпь, — но, что важнее — я знаю, как он относился к тебе.
Юга зажмурился, сжался, давя вопль.
Хотелось выть и кататься по земле. Биться головой о стену. Царапаться и царапать себе лицо. Рыдать.
Юга не знал, что из этого он бы выбрал, куда бы его кинуло, но Выпь осторожно протянул руку, неловко прижал к себе…
Юга вдруг рванулся, вскочил, и Выпь прянул, ловя за волосы, сильно дернул обратно, опрокидывая спиной — все полетело к Луту. Юга молча въехал ему кулаком в челюсть, но Выпь навалился, удерживая. Юга вертелся ужом, силясь скинуть его, но молчал. А когда понял, что не выйдет, вдруг выгнулся и закричал — глухо и отчаянно.
Выпь прижался к нему, гася крик, не давая взметнуться лагерю.
Обхватил, обвил руками, пережидая.
Юга замолк, свернулся на боку, подтянул колени к груди. Выпь глянул ему в лицо.
— Я знаю, — сказал устало.
***
Короткое толстое древко, грубо крашеное синим, перья какой-то дикой птицы. Откуда, откуда ей быть здесь? Он же не взял? Он же — отринул. Воткнуть в горло, убив голос, убив песню… кого? Манучера? Выпь?
Юга открыл глаза, проснувшись. Сам не заметил, как отрубился.
Второй спал крепко.
Юга напряженно всматривался: сомкнутые веки, широкие брови, выразительной лепки скулы, лягушачий рот, даже во сне крепко сжатый. Перед глазами мелькала вереница картинок — все их знакомство. От нелепого, долговязого погонщика овдо на Хоме Сиаль, к этому — в броне, с диктой в наростах колец, в маске в кровавом крапе…
Выпь не был жестоким. Ведь не был же.
О Лут, Лут…
Третий глухо застонал, а Выпь беспокойно заворочался, открыл глаза.
— Чего ты? — спросил хрипло, щурясь со сна. — Болит что?
— Сон дурной, — ответил Юга.
— Ммм.
Выпь смежил веки, лег на бок. Третий устроился подле, головой на чужом плече, продолжал смотреть.
— Выпь?
— М?
Юга прикусил губу.
— Помнишь, ты спрашивал меня однажды, на Еремии — друзья ли мы?
— Ага, — Второй приоткрыл глаза
— С той поры много воды утекло.
Выпь помалкивал. Лицо его приняло странное выражение — и робкая радость, и волнение в ожидании, все смешалось.
— Еще я помню, что обещал тебе шубу. Когда мы будем жить вместе. Когда все это закончится.
— Белую, — подумав, улыбнулся Юга. — Я хочу белую, Выпь.
***
— Что с рукой, братец? — справился Гаер, дернув бровью.
— Что с головой, брат? — парировал Лин.
— Голова не жопа, — хмыкнул рыжий. — Пополам не расколется.
Лин закатил глаза, дернул губами, подавив глупый, неуместный смешок.
Гаер подмигнул. Башка арматора была стянута повязкой, круги под глазами походили на синие проталины. Он даже не курил, часто облизывал сухие губы, таращился на карту. Та волновалась, менялась, подстраиваясь под новые условия.
Обстановка в шатре была сумрачной.
Ночная вылазка стоила жизни Таволге и двум его ребятам. Лин нашел взглядом Юга: он сидел, скрестив на груди руки, откинувшись в тень. Переживал? Лин знал, что Третий неплохо ладил с добродушным незлым вожаком разведки.
Второй стоял, внешне спокойный. Встретился взглядом с Лином, кивнул.
Докладывала Солтон. Рвано, рублено говорила — сердитую деву едва не посекли, едва из котла успели вытащить, отбили. Защитило от увечий странное ее доспешье — черного кобыльего волоса, в шишках-наузлиях.
— На стык движется еще один Хом. Пораженный, по предварительным данным — Хом Ороми.
Арматор коротко выругался.
— Так. Что еще?!
— Нум и союзники собираются выпустить сколопендр.
— Вот дерьмо, — Гаер яростно почесал висок. — И что за пугалище болтается над полем?
— Неизвестно, — взял слово Эдельвейс. — Откуда принесло, не засекли. Знаем лишь, что строит себе щит из мертвых тэшек и веллеров. Пробиться трудно. И, арматор, они вывели Властителей Городов.
Гаер выругался особенно грязно.
Этого еще не хватало — передвижных осадных башен. Одной Башни ему вот так хватало, по кадычок. А эти дылды-орясины, длиннолягие дудки, вскормленные гнилыми топями Хома Торфа?!
— Это всего лишь дерево и железо, — подал голос Мастер, до поры не проронивший ни звука. — Я знаю, что против них поставить.
— Куда, кстати, Оскуро подевались? Тварей как в нужник смыло.
— Всех, кто пришел, побили. — В голосе Эдельвейса звучала гордость. — Первые дежурят на корабеллах. Наблюдают. Если появятся — дадут знать.
— С пугалищем разберусь я, — сказал Волоха.
Лин бросил на него короткий странный взгляд, будто что-то про себя прикидывая.
— Хворост что?
— Ушла Озарением, — ответил Выпь. — Больше не потревожит.
— Так, хоть что-то хорошее. Сучья Паволока тоже не вылезет?
— Не вылезет, — мрачно подтвердил Юга.
Выпь покосился на него, но смолчал.
***
— Не допрыгнешь, — сказал Михаил, взглядывая наверх.
Там, заслоняя бледное солнце, подрагивал ком с ползущими во все стороны прутяными отростками. Словно клуб гнезда вихоря распускался в воде. Худо было, что пруты его жалили корабеллы, не пускали к себе ни Птиц железных, ни птиц живых. Неизвестное плело кольчугу свою из мертвых тел.
Михаил гадал, все ли судна нашли гибель на этом Хоме или некоторых черпанули сачком да притащили с собой, на опару…
Одна из убитых тэшек стояла низко относительно товарок. Ее себе наметил Лин, на нее смотрел.
— Допрыгну, — возразил, сбрасывая с плеч эгоф.
Остался в тонкой рубашке с коротким рукавом, липнущей к телу будто вторая кожа. Ткань была млечно-матовой, словно в противовес угольной черноте доспехов Третьих.
Правая рука, схваченная жилой, уже двигалась, и все же Лин старался особо ей не действовать. Разъятые обратно актисы лежали смирно, их Первый доставать не торопился.
— Но ты должен мне помочь, — обернулся на Михаила, и тот не смог сдержать вздоха.
— Чего ты хочешь? — спросил с некоторым раздражением. — Думаешь, эта… Этот спрут подвластен твоим актисам?
— Я должен попробовать, — отозвался Лин с тем упрямством, которое отличало всех Первых. — Должен взглянуть ближе, разобраться в устройстве. Полагаю, это лишь корабль с одним пилотом, пусть даже в симбиотическом союзе.
— Откуда бы такая уверенность? — Михаил недоверчиво нахмурился.
Лин глубоко вздохнул, очевидно досадуя на промедление. Но пояснил, скованно, будто стесняясь:
— Я же умею видеть, Миша. Дальше и глубже, чем положено Первым вообще и отбраковкам… Я не могу этим управлять, но стараюсь обернуть на пользу.
— Ты видел, что это?
Лин ответил уклончиво:
— В общих чертах. Мне нужно подобраться к нему и, если возможно, ударить теперь — пока он занят.
Михаил понял его. Спрут действительно был занят — корабеллы Волохи кружили вокруг, как косатки вокруг тюленя на льдине. Был ли это план русого, сговор, или мальчишка решился действовать сам, используя момент?
Плотников не знал. Волоха сразу из шатра взошел на Еремию, а Лин потащил его в поле…
— Какая помощь тебе нужна?
— Подсади меня, — сказал Лин и Михаилу показалось что он ослышался.
— Что, прости?
— Подсади, — Лин нахмурился, сплел пальцы и показал. — Подтолкни. Моя рука еще не полностью функциональна, и я не смогу прыгнуть так высоко. Подтолкни и брось вверх. Ты сильный, у тебя получится.
Михаил покачал головой в ошеломлении. Что за воплощенный бред?
— Тебя подстрелят. Ты будешь живой мишенью.
— Не успеют, — Лин успокаивал его, уговаривал, как малого ребенка. — Я прыгну и окажусь под прикрытием корабеллы в мгновение ока. На левом крыле, видишь? Правый борт они различают, левый — нет.
— Лин, — Михаил прикрыл глаза, облизал пересохшие губы.
Даже голову стиснуло обручем.
Ты не допрыгнешь. Тебя убьют. Тебя сожрет то кошмарное чучело наверху. Тебе просто окончательно оторвет нахрен руку.
— Миша, пожалуйста.
Лин вдруг взял его за лицо, возложил пальцы, и Михаил застыл, мучительно борясь с воспоминанием, как точно таким жестом лила заставил говорить человека…
Первый смотрел в глаза снизу-вверх, словно выпрашивая сладость или погладить кошку, а не пособничество в смерти.
— Это надо сделать. Пока оно не знает, на что мы способны. Пока Волоха отвлекает. Пока я здесь. И ты здесь, со мной. Помоги мне.
— Если ты так и будешь мять вымя, то ему помогу я, — сказали со стороны, и Михаил встретился взглядом с Нилом.
Тот усмехнулся.
— Мои руки тоже достаточно сильные для твоего пацана, Мигелито, — продолжил на языке Ивановых.
Михаила кольнула глупая, неуместная ревность.
— Я сделаю, — сказал с глухим раздражением.
— Спасибо, — Лин проникновенно глянул, сжал его плечо. — Я возьму разбег, прыгну тебе на руки, а ты в тот же миг вытолкни меня наверх, хорошо?
Ледокол коротко кивнул. Все он понял.
Сердце громыхало, как град по жестяной крыше, но странное дело — присутствие Крокодила заставило его успокоиться. Собраться. Надо сделать. Надо попробовать.
Лин отошел так далеко, как только мог. Что-то прошептал, смеряя взглядом траекторию, намечая будущее движение.
Михаил едва не пропустил разбег, занятый своими мыслями. Успел поймать и, выпрямившись, толкнул вверх со всей силы.
Лин взлетел, как птица.
— Стыковка, — коротко прокомментировал Нил столкновение Лина и крыла трафарета.
Первый повис, удачно зацепившись. Изогнулся, подтянулся на одной руке и оказался на боковом движителе. Показал зрителям большой палец.
Крокодил отсалютовал, Михаил тихо выругался.
— Неплохо, старик, — музыкант насмешливо толкнул его кулаком в плечо, — совсем не плохо.
***
С близи существо выглядело еще страннее. Осколки корабелл и веллеров, части палубы и обшивки, выгрызенные хребты, чешуя — все плавало вокруг, обнимало существо подвижным экраном. Само же оно, казалось, состояло из ядра и исходящих оттуда ветвей.
Лин медленно передвигался, удачно прикрываясь кусками разрушенного транспорта. К нему существо особого интереса не испытывало. Вот Волоха занимал ее куда больше.
Или, подумал Лин, тебя привлекает корабелла? Плоть ее, могущая стать щитом? Или опасность, которую она воплощает?
Еремия, поджарая и быстрая, казалась и заманчивой добычей, и опытной охотницей. Дотянуться до нее существо не могло, но следило внимательно.
Гаер сходу отмел предложение Дмитрия «взъебнуть пушкой». Я в душе не знаю, что из этой пиньяты нам на бошки посыплется, так ответил.
Названый брат был прав. Они не знали имени этого существа, не знали, чем оно грозит и из чего состоит, чем движимо. Возможно, грубая атака привела бы к худшему…
Лин подобрался совсем близко. Для этого пришлось прыгнуть на отломанный руль высоты, лечь на живот и так подплыть к самому телу. Здесь, среди тесного переплетения отростков-ветвей, были видны зазоры. Крупный мужчина бы не прошел, но Лин легко бы справился.
Он помедлил немного, зацепился руками за прутяную стену, останавливая дрейф своего «плота». Сосредоточился, стараясь раскрыть фрактальное зрение. Прав был Мастер: его веер раскрывался сам, непредсказуемо, но зато как глубоко он мог заглянуть…
Осколок руля дернулся под ним, правую руку прострелила боль. Жила, нанизывающая кости и мясо, трудилась усердно, но Первому недоставало терпения. Лин подтянулся и решительно скользнул в щель.
Внутри оказалось… уютно. Лин сам удивился, сколь неожиданно-точным было пришедшее на ум определение. Ветви сплетались прихотливо, обеспечивая опору, на ощупь были прохладными и чуть шершавыми.
Пахло сухим деревом. И все.
Лин погладил пруты, пытаясь рассмотреть, разгадать то, что таилось в самой сердцевине. Возможно, Второй бы справился с задачей лучше — но Лин не привык перекладывать ответственность.
Осторожно, кошкой, полез вперед, пробираясь в ажурные соты деревянной сети, платом кутающей ядро. Они становились все уже и уже, пока Лин не остановился. Приник, разглядывая средостение через рябь ячеек.
Там, внутри — было нечто, похожее на пульсирующий шар. Сгусток цвета, тревожный куб пламени, мигающий, вспыхивающий и от коротких этих вспышек к прутам бежали искры.
Шар словно увидел его и, полыхнув особенно ярко, выбросил целый сноп искр. Лин прикрылся актисом, отшатнулся, но опасности не было: искры вихрем складывали образы. Лин увидел обрывки, быстрое перечисление, словно пролист страниц — Аркское поле, лагерь-Пасть, отдельные части корабелл, Хом в Луте, невиданные существа, незнакомые конструкции, дальше назад, дальше глубже, сложнее…
Оно не с нами, но и не с ними, понял Лин, едва заставив себя оторваться от созерцания. Это существо пришло издалека, оказалось здесь случайно и, стягивая вокруг себя корабеллы, старалось лишь оборониться. Оно не понимало происходящее и выбраться не могло.
Нутренность его была мягка и беззащитна. Что пушка — скорпион мог бы разрушить, окажись он ближе, окажись он — вот здесь, под рукой кого-то более решительного. Гаера или Дмитрия, например… Ветви-пруты зашевелились, разошлись, пропуская Лина, и он шагнул ближе.
Пламя взметнулось, дернулось и приняло подобие его, Линовой, фигуры. Протянулось навстречу…
***
Недолго Михаил глазел на растрепанное гнездо в одиночку. Из лагеря подвалила кавалькада во главе с неизменно рыжим. Гаер спешился, хмуро поинтересовался.
— Лин где?
— В… там, — Михаил указал на клуб.
Арматор сплюнул.
— Вот что ты ему попускаешь, а? — Заговорил тоскливо и зло, в сердцах, видимо, выговаривая давно накипевшее. — Ты же умный мужик, Ледокол! В кулаке держать надо, вот так, вот так вот! Разбаловал, распустил пацана… Ладно. Сам хорош. Давно он там шароебится, хомяк белобрысый?
— Лин не хомяк, — вступился Михаил.
— Мне будешь рассказывать?! То я не знаю как он всякую дичь к себе в комнату волочит, шагу не ступить — дрянь под пяткой, то уголь, то ракушка, хомяк, хомяк и есть!
Оглянулся к свите, будто за поддержкой. Манкурты стояли, держали при себе оружие. Неужели решили бить?
Арматор словно угадал его мысли, почесал нос:
— Мы тут думали тварину цепами-баграми прихватить да расковырять, как ежа морского. Как думаешь? Пособишь?
Ответить и пособить Михаил не успел. «Еж морской» полыхнул изнутри, будто бумажный фонарь, и начал разламываться. Вместе с деревом посыпался весь сор, удерживаемый чуждой волей. Манкурты среагировали быстрее своего владетеля — заслонили арматора щитами, прикрыли телами.
Плотников же застыл, наблюдая, как Лин скачет по сыплющимся ошметкам корабелл, как лиса по льдинам в ледоход… Первый каким-то образом угадывал, на что прыгнуть и за что уцепиться, чтобы не разбиться. Успел.
Михаил выдохнул, когда Лин оказался на земле, на своих ногах и только понял — забыл дышать, следя за спуском. А что его самого не пришибло одним только попустительством Лута, Михаил осознал, лишь увидев подле себя обломанную мачту тэшки, под углом засевшую в земле.
Гаер зато просиял. Хлопнул брата по плечу.
— Что, порушил тварину? Молодцом, заяц! Один управился, не?!
Первый ответил смутной, смущенной улыбкой и Плотников насторожился. Уже насобачился разбирать, когда Лин что-то скрывал.
Так и вышло — стоило арматору отойти, как Лин подозвал Михаила коротким, тихим жестом. Едва приблизился — отогнул полу эгофа. Плотников моргнул. Сперва разобрал лишь, что рука Первого совершенно цела, ни крови, ни шрамов… и увидел — на ладони Лина переливался опал, будто цветок, взятый прямо с огня.
Полуприкрытый эгофом, опал мерцал неизъяснимо.
— Он был пилотом, Миша, — прошептал Лин взволнованно. — Он потерялся. Я его сберег. Не выдавай меня. В Луте выпущу, здесь нельзя ему. Он живой…
— И светится, — добавил Михаил и счастливо, по-детски, улыбнулся.