5.
«А ще есть зверь, Княжеский красный зверь Гуд, коему про все дела земные ведомо. Стоит он в Бору-Терему, рогами в землю врос, кто его увидит, тот замертво валится. А ще…
Зверя того Вторые поставили, память хранить».
Выпь поднял голову, просеивая вычитанное.
Вторые поставили? Еще одна эланела?
«Сказки о тварях» он прикупил у ходока-лотошника, с недели две тому назад. Самоплет был собран из листьев разного размера, записок от руки и пропечатанных… Почерк разнился, словно одна книга была записана многими.
Выглядели листы так, будто после ее разрывали, зарывали, прятали, пытались сжечь, рубили и резали, а после кто-то докучливый скрупулезно собрал все и — пропал.
А книга осталась.
Весила она мало, но значила много. Выпь прежде не встречал общего описания тварей лутовых, изыскания предшественников были ему любопытны. Он уже показывал ее Юга. Третий в тот сеанс связи был скучлив, о чем-то напряженно размышлял, и Выпь пытался его растормошить. Все же, глупо было расходиться. Когда так случалось, Выпь чувствовал себя картой, раздираемой на две половины.
Вздохнул, снова уткнулся в книгу. Людской шум едальни не сильно отвлекал. Привык. А когда-то дико было.
— Дядько…
Выпь читал.
— Дядько!
Выпь осторожно перевернул страницу, стараясь не дышать — не так давно он ползал по поляне, собирая разлетевшиеся листы и подшивая их обратно, в пасть переплету. Как выбитые зубы вставлял.
— Дядько, глухой вы, что ли!
Выпь поднял глаза, изумленный. Дядькой его еще не называли. Глухим тоже, все больше немым.
Стоящий перед его столом малец вытер грязный нос, буравя Второго пристальным, навязчивым взглядом.
— Чего тебе? — хрипло спросил Второй.
Только заметил, что остальные едоки сбились в кучу за одним столом и смотрят в их сторону.
— Вы тот чудак пришлый, который вязну отволохал?
— Да.
Малец шмыгнул носом.
— Вас-то нам и надо.
Выпь прикрыл глаза. После общения с Юга и Ивановыми он точно знал, что вопросы следует задавать сразу, коротко и по делу.
— Куда? Зачем?
— В Лес. Там чудь живет, людей грызет. Мужики ходили, так не вернулись. Может, раз вы вязну угомонили, то и чудь вам сдастся? Мы бы за то вам денег поднесли или чего желаете.
Оглянулся на мужиков. Те согласно зашумели. Выпь вздохнул коротко. Нашли подсыла, надо же. Рассудили верно — совсем зверем надо быть, чтобы ребенка обидеть.
Выпь не был зверем.
***
Здесь Юга напрягся.
— Куда идешь?! — прошипел.
— В Лес, — вздохнул Выпь, катая в ладонях эдр, обегая пальцами жесткие ребра, — искать чудь.
— Кого?!
— Людей таскает, детей пугает, я взялся, — лаконично объяснил Второй.
Юга молчал. Выпь искоса глянул в экран, тут же отвел глаза. Выдерживать полночный, паточный взгляд Юга ему порой не удавалось.
— Выпь, напомни: ты странствующий рыцарь? — сухо и тихо уточнил Третий.
— Нет, я…
— Странствующий дурак! — вспылил Юга, ударяя кулаком по чему-то невидимому и неживому, как понадеялся Выпь. — Ты должен искать свою сиринкс, а не шнырять по задворкам Уймы, подрабатывая уничтожением тварей!
— Не свою, не тварь, не уничтожаю, — по пунктам отбил Выпь, — Юга, я умею это делать и делаю хорошо.
— Да что ты?! А я мужикам хорошо сосу, призвание такое, обидно талант в землю зарывать, не находишь?!
Выпь нахмурился. Юга замолчал, кусая губы, глядел в сторону. Кивнул кому-то.
— Ладно, проехали. Сообщи, как чудь выдрессируешь. Бывай, пастух.
— И тебе не хворать, — задумчиво сказал темному экрану Выпь.
Помял переносицу. Думать следовало о чуди, а он… Совсем не то.
Поднялся решительно, ихор смял и сунул в пасть сумке, вместе с эдром. Проверил, легко ли выходит из крепления дикта.
Конечно, он не стал мастером-шестовиком за неполный месяц. Да и дикта обычным оружием не была. Была она им самим, слепком, подобием. Его историей. Выпь учился владеть ей осторожно, терпеливо, но настойчиво. Изучал. Смотрел. После того случая на Рыбе Рыб она не убавила в весе. С каждым новым надрезом, новой чертой становилась сильнее.
Как и сам Выпь.
Опробовать ее в полную силу пришлось не так давно. Когда встретил вязну.
Малец проводил его до опушки и убежал, храбро сверкая пятками.
Леса Второй не боялся. Густой, живой, дышащий, сомкнувший над головой ветви, как омутные зеленые воды. Пахло прелью и мускусом, кремнем и сырым орехом.
Выпь шел осторожно. Бесшумно ставил ноги, едва касался ветвей. Мальчишка рассказал, что чудь проживает не так глубоко, в первой линии. Что никто его вида не видывал, но многие голос слыхали.
А еще местные звали лес Лесом Рогов.
Выпь коснулся пальцами глубоко севшего в ствол зубца рогатой короны. Какие существа ими венчались? Из густой, синеватой травы глядели поросшие бархатным мехом-мхом камни. За ними кое-где мелькали кости — чистые, словно омытые.
Второй снял со спины дикту и стал держать ее правой рукой.
Звуки внешнего мира запутались в ветвях и отстали. Остались только здешние — топкие, шаткие, неверные. И запахи. Один был сильнее прочих. Пряный, сладостью своей покалывающий небо. Так, помнил Выпь, пах приманчивый сладень.
Эхо прошлого.
Выпь пошел на запах и не прогадал. Скоро перед ним открылась поляна. Будто тарелка круглая, в обливной глазури цветов и шелка трав. Посреди стояло мощное дерево, корни его шли от рук-ветвей, уходили под землю. Оно крупно цвело, и цветы его, белые как воск, тяжко пахли на весь лес.
Выпь был знаком с манерой охоты подобных тварей, поэтому к древу приблизился на расстояние дикты, не касаясь отростков. Под кроной, во влажной блескучей траве, лежали до белизны обглоданные кости.
Вот кто поедом ел людей. Не зверь рыскучий, не гад ползучий. Выпь понял, что не сумеет выучить к бедру дерево. Царство это было ему неподвластно. Следовало привести сюда людей, с заткнутыми пчельим воском ноздрями, и до смерти засечь поедучего хищника топорами, всем миром.
Вдруг густое травяное разводье мягко качнуло под ногами, будто трясина. Выпь, дитя Сиаль, тут же прыгнул обратно, но не поспел — мягко, стеной песчаной башни, обломился травянистый ковер, скидывая человека вниз.
Второй выставил перед собой дикту, как последнюю преграду, готовый к тому, что его встретит и подхватит раскрытая пасть твари. Не случилось. Упал мягко, спружинил ногами, а цветочная вязь упруго распрямилась обратно. Свет дневной проходил ажурный ковер, как скрозь витражное стекло, пятнал зеленью кожу.
— И ты не уберегся, стало быть, — приветствовал Второго человек, примостившийся на сырой земле.
— Сглупил, — признался Выпь.
Дикту не убрал. Ждал, когда придет за мухой паук.
— Садись. В ногах правды нет, — посоветовал незнакомец.
Устало поправил очки, и Выпь заметил, что на правой кисти его — четыре пальца. Откинулся на руках, рассматривая Второго.
Выпь, не слушая совета, обошел яму-ловушку кругом. Стены — земляная плоть, посреди будто алтарь из костей и цветов. Ни ходов, ни нор.
— Выбраться пробовал?
— Как не пробовать. Все ногти сорвал, по стенам карабкаясь. До верха доползаешь, а там все одно обратно кидает. Как живое, колышется.
Выпь присел, тронул кости пяткой дикты.
— Человечьи.
— Они, — человек потер сухие ладони, поежился. — В толк не возьму, кто жрет. Третий день кукую, росу лижу, хоть бы комар одолел. Может, от голода мрут?
Выпь молча коснулся треснувшей, иззубренной реберной клети.
— Нет. Иное.
Шагнул к стене, прижался щекой, приник ухом.
Закрыл глаза.
Сосед по камере смотрел с беспокойным любопытством, но покуда молчал.
— Волчья сыть, травяной мешок, — едва слышно проговорил Второй.
Потер под грудью.
Человек молча спросил глазами.
Выпь вытащил из поясной сумки книжицу, раскрыл, пролистал. Нашел искомое.
«…то есть Комь, Волчица-Людоедица. А нарождается она в корнях паршивого дерева, есть плод от плоти ее. А как вырастает, делается добытчицей, рыщет пропитания для матерева чрева. А волчата ее мясом человечьим растут, в плодах древа вызревают».
Выпь поднял глаза на человека. Тот шевелил губами, повторяя сказанное. Прерывисто вздохнул.
— Как же ее… Их забороть?
Выпь погладил дикту.
— Есть способ, — сказал, будто наново чуя холод колец на горле. — Но один я не сдюжу. Она из тени стены пойдет, как солнце ляжет. В кости, в голову бить пользы не будет, шкуру надо сдернуть. Тогда рассыплется.
— Шкуру сдернуть, говоришь, — протянул человек, — легко сказать. Ты, я вижу, оборужен. У меня и ножа грибного с собой не найдется.
— Мой возьмешь, — сказал Выпь, но наперед делиться оружием не стал. — Как ты сюда попал?
— Мальчишке взялся помочь. Тот плакался, что сестра в лесу заплутала, ну я и влез по дурости…
Выпь задумчиво кивнул.
— Или щен ее, подлеток, или деревня жертвует, чтобы от себя отвадить.
Человек головой покачал.
— Нелюдское это обыкновение, случайных путников чудищу скармливать, чтобы свои выи прикрыть.
— Как раз-таки самое людское, — Выпь сел подле стены, скрестил ноги.
Достал из торбы тыкву-горлянку, перебросил спутнику.
— Вода.
Тот глянул с подозрением. Вытащил затычку, принюхался.
— Не потравлю, не бойся. В твоей смерти мне пользы нет.
Сам вынул из сумы наручи, затянул как следует. От движения поехал рукав, ясно глянул искристый браслет.
Человеку будто глаза укололо. Вздрогнул, сморгнул, отвернулся торопко.
— Кто ты такой будешь? Зверобой? — спросил хрипло.
— Нет.
— Имя хоть скажешь?
— Выпь, — скрывать Второму было нечего.
— Я Готтард, — назвал себя человек.
Второй промолчал на это. Имя он не спрашивал.
Закрыл глаза, затылком откинулся на земляную стену. Чувствовал за ней хожение, присутствие. Волчица не могла к ним выйти, покуда стена не распалась.
Готтард еще пытался заговорить, но Выпь не отвечал, слушая Волчицу. Думал.
До поры с этим зверем, совокупностью травяной и мясной пород, он не сталкивался. Читал только да слышал краем уха.
«А селится древцо близ жилья человекова, плоть чуя. Растет, как прочие травы растут, из ряда ничем не отличить. Дочку свою, людоедицу, из сборных костей нянчит, в корнях баюкает. После в шкуру ее зашивает и на добычу выпускает».
Выпь потер лоб. Пока ходил-бродил, сперва Юга, а затем сиринкс разыскивая, всяких гадов перевидал. И двуногих, и ползунов, и тех, у кого ног без счета. Все больше убеждался, что те, которые людьми прозываются, самые зверовитые.
Поднялся, только когда пробивающийся сквозь травяной излом дневной свет окрасился пыльным багрянцем.
Бесшумно приблизился, толкнул в плечо задремавшего Готтарда.
— Встань сбоку от стены. У Комь глаза вперед смотрят, тебя не приметит. Как на меня скакнет, ты ныряй в пролаз, пока распадок держится. Там ее колыбель. Бей ножом, руби, пока я Людоедицу держу.
Готтард шумно вздохнул, поправил в волнении очки.
— А ну как не удержишь или стена на место встанет?
— Удержу.
И так сказал, что Готтард поверил. Взял нож, крепко сжал. Встал в стороне, косясь то на стену, то на решительного Второго.
И сбылось по его слову. Земля вздохнула, вздрогнула и обвалилась, точно вода в песок. Шагнула из разлома Комь, Волчица-Людоедица. На двух ногах, с телом наполовину зверя, наполовину человека, с костяной волчьей башкой на длинной шее, цветочным венком на черепе. Руки в шерсти свободно опущены, в каждой по серпу-живокосцу. Глаза ее смотрели вперед и Выпь она увидела сразу.
Второй глубоко вздохнул, пряча страх. Тесно было здесь, и хозяйкой была Людоедица.
Прыгнула — Выпь вскинул дикту, ловя серпы и пнул Волчицу во впалый живот, под нижние ребра.
Зверица отскочила, ссутулилась, показала клыки. Закружили. Выпь старался не сводить глаз с противника. Душно пахло зверем, терпко — цветами. Комь прыгнула вновь, на сей раз целясь по ногам, но Выпь и здесь показал себя, ушел в сторону, успел задеть Волчицу диктой.
Волчица хрипло взрыкнула. Звук был утробный. Не вполне человечий, но и не звериный.
Второй отступил к алтарю, сдерживая наскоки Людоедицы, задел ногой горку. Горка хрупнула, дрогнула. Дрогнула и замерла Волчица, напряженно вытянула шею. Второй перебрал руками по дикте. Казалось ему, что кольца чуть мерцают, но, верно, только казалось.
Ударил — снизу вверх, целя в нижнюю челюсть. Волчица убралась, удар смазался, а серп пропахал открытый бок. Второй зашипел от чистой, острой боли, отскочил спиной назад и оказался аккурат за стеной, в разломе. Увидел безумные глаза Готтарда.
— Нет колыбели! — вскрикнул он. — Нет совсем!
Выпь вскинул дикту поперек, защищаясь от рухнувшего сверху удара, двумя серпами сразу. Волчица давила всем телом. Чувствовала свежую кровь, хотела взять ее.
Кругом же были корни, корни. Старые и молодые, оплетенные вылинявшими тряпками, обрывками одежды, головной тесьмой, бусками, птичьими черепушками. Детские игрушки. Девичья комнатка.
— Это все — колыбель! Руби корни!
Ударить ногой Волчицу не мог, все силы на сдерживание уходили. Зато Готтард взялся отчаянно.
От корней только щепка с трухой брызнули. Человек кромсал их с неожиданной яростью, а Волчица, протяжно взвыв, прорвала таки оборону. Толкнула Второго в стену, но Выпь не дал ей убить человека.
Оказался между.
— Стой! — вскинул руку, развернул ладонь, к самому носу Волчицы.
В жестах не было силы, вся она жила в голосе. Но жесты помогали Выпь овеществить то, что не было физикой.
Людоедица встала. Замерла, как вмиг замороженная. Только глаза горели. Выпь слышал, как дышит мир и как меняется. От одного слова.
Загудела вдруг земля, застонала. Корень лопнул. За ним — другой. Волчица завыла стиснутым горлом, посыпалась сверху труха.
— Уходи! — крикнул Выпь Готтарду.
Корни сокращались, втягиваясь в земляную толщу, как черви. Рушилась колыбель. Расплеталась корзинка.
Готтард не ушел, только из колыбели выскочил. Волчица все стояла, не могла ослушаться, сойти с места.
Умри, подумал Выпь. Вздрогнул от собственной трусости.
Нет, больше никогда.
Перехватил дикту правой рукой, будто копье.
— Давай, — сказал Волчице.
Людоедица кинулась и Выпь шагнул ей навстречу, грудью в грудь. Поймал обе ее руки — одной своей, стиснул запястья. Дикта с хрустом вошла под сердце, вышла из спины.
Зубы Волчицы судорожно клацнули, обожгло лицо крапивное дыхание. Выпь ухватил лоскут ткани над раной и дернул, срывая шкуру, как присохший бинт.
И не стало единого, развалилась Волчица на человеческое, животное и древное. Выпь переступил тело, наклонился, подбирая дикту и замер, встретившись взглядом с собственным отражением.
Маска, игрушкой вплетенная в корни колыбели, теперь едва держалась. Медная, равнодушная.
Отражение казалось странным, искаженным. Точно он сам — только старше — заключен был в медном огне. Второй протянул руку, завороженно наблюдая, как делает то же самое его двойник. Коснулся маски и невольно вздрогнул. Горячая. Или почудилось? Подхватил за кожаный ремешок, потянул к себе, снимая с корня.
— Эй, ты, зверобой! Взгляни сюда!
Готтард стоял у алтаря, по-прежнему крепко сжимая нож. Но смотрел наверх. Свет, недавно багровый, теперь лился золотой. А вместе с ним дрожала земля, тряслась. Не Волчица, значит, тому была причиной.
Тряхнуло их в последний раз и замерло все. Только падала высохшая трава и медленно сыпалась искрящаяся пыль.
Выпь подставил локоть.
— Или золото? — недоверчиво ахнул Готтард.