9.
— Деньги давай, — сказали ему, заступив дорогу.
Лин выдохнул прерывисто. Знал, что так случится. Без звонких лутонов с тяжелым гуртом на тэшку не пускали.
— У меня нет денег, добрый человек. Но, может быть, сгодится моя помощь?
— Что, натурой отработаешь? — оживился собеседник.
По виду он был из опытных ходоков Лута. Шанти. Коренастый, с узким разрезом глаз, обветренными щеками и железной серьгой в ухе. Бритый сизый череп, алый платок на шее — будто язык выпустили, мельком подумал Лин, вздрогнув спиной.
Человек ощупал глазами Лина, цокнул белкой.
— Тощага, — молвил разочарованно, — не мягко, не сладко. Разве что языком пошустришь?
— Как языком? — растерялся Лин. — Перевести что-то? Вслух зачитать?
— Эээ, — протяжно сказал на это бритый человек.
Махнул рукой. Толкнул в плечо, отгоняя от тэшки.
— Иди, малахольный. Дорогу не заслоняй. А то вот кликну гвардейцев…
Лин отступил.
В информатории, выставленном для общественного пользования в воронке, значилось, что на Хом Гаптики прямых маршрутов нет. Есть только пересадочные, через некий Хом Росы. Лин, потолкавшись, выяснил, что скорее всех отходит эта вот тэшка, с битыми Лутом бортами, широкая и плотная, как икряная рыба. Пассажирская.
Для поездки нужны были лутоны.
У Лина их не имелось, а добыть-достать — не успевал. Не умел.
Первый был в смятении. Стоило ему назвать имя арматора — он знал точно — как ему мигом предоставили бы и кров, и пищу, и лучшую каюту. Но это значило непременно засветиться перед глазами Башни, коих стрекозиное множество на каждом Хоме.
Лин не мог так рисковать.
В едальне, куда он зашел укрыться от солнца и вечерней пыли, оказалось многолюдно. Лин сел на лавку в углу, по соседству с глубоко спящим — голова в стол — человеком. Судя по капюшону, расшитому птичьим глазом, человек был дителем. Промышлял добычей ветряков, водящихся только в высоких травах Хома Ковыля. Первый встречал подобных торговцев в Башне, они поставляли вертушки для флота.
Лин опустил лицо в ладони. Оставшийся вариант событий не радовал. Скорее, ему предстояло проникнуть на тэху скрытно, портовой крысой. Хорошо, если не придется силой обидеть случайного видока.
— Эй, парень, — его грубовато дернули за плечо, — плати или проваливай. Тут тебе не сральня в кустах, забесплатно не посидишь.
— Ухожу, — Лин хмуро глянул на типа в мятом фартуке, но перечить не стал.
— Оставь пацана в покое, слышь? — торговец, которого Лин принял за спящего мертвым сном, вдруг поднял голову, зыркнул недобро на подавальщика.
— Но…
— Я оплачу! — рявкнул тот, выдернул откуда-то из-под мышки револьвер.
Лин прижал его руку к столешнице, обхватил кисть и не дал прицелиться.
— Не надо так, — сказал убедительно, — я ухожу.
— Нет, это он пусть двигает! — добытчик ветра, громко сопя, вытащил из кармана кафтана пригоршню лутонов, швырнул на стол, как лимонные леденцы. — Пусть проваливает и принесет мне… Нам пожрать!
— Будет сделано, — подавальщик, не дрогнув лицом, подхватил лутон, оценил взглядом Лина и ушел, эффектно подкинув и поймав на пальцы поднос.
***
— Добрый ты, Марк, — прогудел ловец ветра, хлопнул Лина по спине, — добрейшая душа! Натворил бы я делов, ой, натворил, да ты меня знаешь…
Ловец явно принимал Лина за кого-то другого. Лин не стал спорить. Иногда, как понял он, правда людям только вредила.
— Ну, все хорошо. Вы ведь не собирались стрелять, на самом деле?
— Конечно, собирался! Иначе какого Лута достал огнемет?!
— Понятно, — Лин, вздохнув, поправил человеку капюшон. — Но все равно не надо. Стрелять в людей — плохо. Они от этого грустят и умирают.
— Плохо, — покладисто согласился собеседник Первого, привалился к его плечу и захрапел обратно.
Лин осторожно уложил незнакомца на стол, подгреб под него лутоны и оружие — предварительно отщелкнув барабан и спрятав пули в карман верхней одежды дителя.
Себе оставил только два лутона. Ровная мера проезда.
— Быстрый ты, малахольный, — уважительно сказал ему бритый у трапа.
Лин молча пожал плечами.
Все равно, подумал расстроенно. Все равно пришлось обманывать. Радовало только, что удалось обойтись без физического насилия.
Он уснул быстро, в душноватом тепле людского дыхания, забившись в угол общей каюты. Ему полагался кусок скамьи, без мягкой обивки и видов на Лут. Лин не огорчился. Вполне хватало того, что его никто не гнал и можно было отключиться в относительной безопасности.
Сны не баловали Первого визитами. Человеческое развлечение, которому Лин, честно говоря, немного завидовал. Его организм использовал сон для восстановления функционала, и в этом процессе механики было больше, чем биологии. Он мог вовсе не спать, конечно. Но в этом случае снижалась эффективность работы.
Очнулся от жара.
Вздрогнул, пробуждаясь окончательно, поднял голову, огляделся. Пассажиры деловито суетились, собираясь на выход. Судя по общему оживлению, их маленькое путешествие подошло к концу.
Мне нехорошо, подумал Лин со смутным, растущим беспокойством. Он, как мнилось ему, вполне оправился от ранения и был готов вперед и в бой, и эта тошная слабость, накатившая волной, сбивающая с ног — откуда только взялась?
Лин поднялся, цепляясь за спинку скамьи. Пассажиры уже толпились у лестницы на верхнюю палубу. Пахло людьми, едой и исторгнутой пищей — Лут не всем был по зубам.
Лин держался за поручень крепко, старался смотреть прямо перед собой. Двигался, когда двигались остальные. Если накроет, то люди Башни без труда приволокут его обратно. К ногам арматора. К брату.
Надо бежать. Надо прятаться.
Перед глазами темнело, сохли губы.
Лин глянул на свои руки и вздрогнул — сосуды проступали сквозь кожу черным кракелюром. А лицо, подумал. Лицо такое же?
Низко наклонился, сгорбился, поднял плечи, прячась под капюшоном.
Он не особо верил людям. Если они увидят его такого, вдруг решат, что он несет заразу? Не пустят к себе, бросят стрелу издалека? Теперь — от ветра качаясь — он бы не смог увернуться.
Лин шел быстро, прочь от воронки корабелл, от теплого людского месива. В глубь. В деревья. Затаиться, лечь под корни, забиться в нору и пережить-переждать… Первый так оглушен был приступом странной болезни, что не заметил увязавшихся следом ребят, одетых с небрежностью сельских работяг.
Они видели, как мотало прибывшего и видели, что он был один. Его даже не пришлось заманивать — сам ушел по мало хоженой тропе, в лес.
Лин вздрогнул, когда ему свистнули в спину.
— Эй, ты!
Первый остановился. Он не уверен был, что способен принять и выдержать бой. Сердце било глухо, туго. Болела голова, грудная клетка, каждая кость в теле ныла. Кожа казалась пергаментом, схваченным огнем.
Того гляди, скрутится и слезет с горячих мышц.
Один из преследователей приблизился легким шагом и одним движением сбил капюшон. Лин отшатнулся, но поздно.
Человек тоже отпрянул, вскрикнув от неожиданности.
— Эге! Да ты больной, что ли?
— Да, — сипло отозвался Лин. — Я болен. Не подходите ко мне.
Парни быстро переглянулись. Тот, что заговорил первым, сжимал в руках дубинку. Остальные тоже шли не пустыми.
— Кидай сумку и сваливай, чумичка. Отбитых не трогаем.
Лин молча прижал к себе суму. Актисы. Браслет. Рисунки и карандаши, все там.
Парень ткнул его концом дубинки в плечо.
— Эй, слышь, калека! Давай шмот и уматывай, покуда башка цела. Места тут глухие, зверье шастает. Не сразу найдут.
— Я не отдам сумку. У меня нет денег. Все на место потратил.
— Ну, упрямый козел, — процедил местный и с места, не целясь, вытянул дубьем поперек хребта.
Лин увернулся. Рефлекс тренированного тела сдернул его с места до мгновение до удара. Полированное дерево рассекло воздух, Лин перехватил руку нападающего и переломил в локте. Ударил в подбородок основанием ладони, отбрасывая на землю. Присел, пропуская над головой новый выпад, ткнул кулаком в пах, добавил локтем сверху и, выпрямившись, не успел увернуться от дубины под ребра.
Его опрокинуло на колени.
— Ах ты, гнида…
Лина вырвало, прямо на ноги нападающего. Тот отскочил с бранью, а Лин постарался не упасть лицом вперед. Его сгребли за волосы.
Первый близко увидел глаза человека — чашки, полные омерзения, удивления и страха.
— Эй, что творите! А ну!
Чужой голос — сильный, мужской, с рычащим перекатом — поборол даже шум в ушах. Лина толкнули и он видел, уже с земли, наискосок, как убегают одни и приближается один.
Мужчина склонился над ним. Губы его шевелились, но Первый ничего не слышал. Он как будто тонул — отказывали легкие, зрение меркло, и это вязкое чувство падения, спиной назад…
Человек потянулся к нему и последнее, что зацепило гаснущее сознание Лина — радужка человека цвета коры дерева.
Деревянные глаза.
***
— Мастер?
Лин узнал его абрис. Всегда бы узнал, даже в этом зыбком, графитово-нежном сфумато.
Эфор развернулся на его голос, приблизился в два шага.
Взял за руку, всмотрелся в лицо.
— Как ты далеко, — сказал глухо.
— Где мы, Мастер?
— Сублингвальная область Лута. Не наше пространство. Случайно выбило, — Эфор вскинулся, повел головой, будто прислушиваясь.
Лин тоже насторожился. И не услышал, нет. Увидел — на самой границе восприятия. Тонкий, нудный, одной тональности протяжный звук. Будто кто-то вел иглой по стеклу. Канитель.
— За мной. Я выведу тебя.
Эфор двинулся, и Лину ничего не оставалось, как следовать за ним. Мастер шагал не широко, но Лин все равно не успевал. Какая-то чехарда творилась здесь: он не понимал пространство. Не получалось сориентироваться. Если бы не старший, он бы, пожалуй, и шагу не смог сделать. Решительность Мастера словно приспосабливала пространство под их движение.
Звуки шли рядом, будто конвой. Лин видел нити, линии, пронзающие шелковистый туман и заплетающиеся узорами. Ломаные пики крика, прерывистый пунктир шепота.
— Сюда, — Мастер толкнул из ниоткуда появившуюся дверь и сразу за ней под ноги бросился песок.
Песок выжженной до бела пустыни.
Здесь даже цвета не стало и, что самое странное, Лин перестал слышать ток крови. Как если само Линово существование было под вопросом. Лин глянул на свои руки и не узнал их.
Попробовал окликнуть Мастера, но вспомнил, что словам здесь не место, а рта у него не было и нет.
Потянулся к учителю мысленно — и тот оглянулся.
Внизу что-то мелькнуло бледной сталью. То подкатилась издыхающая, размазанная гравитацией волна, перисто-пенный ее гребень. Как упавший под ноги лист огромного, небо закрывающего дерева. Лин чувствовал за спиной, за всем собой, присутствие океана. Массива информации, бледные брызги которой долетели до них совершенно случайно.
Шевельнул губами, но догадка не успела оформиться.
Мастер обхватил ладонями его лицо, заставил смотреть в глаза. Лин моргнул, вспомнил его и увидел, как безупречный мраморный лик учителя покрывают ползучие трещины. Точь-в-точь как у него самого.
Вы, задохнулся от острого понимания Лин, вы такой же.
Как я.
Мастер отпустил его, резко толкнул в грудь, Лин упал и открыл глаза.
Поморгал, разглядывая низкий потолок. Рубленое вытянутое дерево. Голос дождя, запах сухой цветочной травы.
Лин пошевелился, медленно сел. Его одолевала тянущая слабость, но он, без сомнения, был жив и не в плену. Руки-ноги-голова, все присутствовало. Место, где он находился, казалось уютным даже.
Первый откинул одеяло. Кто-то позаботился переодеть его — длинная, до середины бедра, с чужого плеча рубашка. Тонкие порты на завязках.
Дверь оказалась не заперта.
Внизу, на первом этаже Лин слышал движение. Огляделся, подыскивая оружие. И тут же укорил себя. Ему помогли и обиходили, разве стоило кидаться в бой?
Спустился по лестнице, настороженно замирая. Звуки жилья шли из дальней комнаты. Мимоходом Лин удивился, как много в этом доме теплого гладкого дерева. Пол, сама лестница, стены, потолок. Резная мебель. Красиво.
Лин подошел, ступая на самых носках. Ни одна половица не скрипнула. На кухне — должно быть, все-таки кухне — стучал нож, играла тихая музыка. За большим окном серым косматым зверем стоял дождь, его шумное дыхание глушило все звуки снаружи.
Дверь на кухню оказалась приоткрыта. Пахло печеными овощами и ярко — свежей зеленью. Лин, прижавшись к стене, украдкой заглянул в комнату. Тут же спрятался, но его заметили. Тупой стук ножа о разделочную доску прекратился.
— Привет, — окликнули его, — я тебя видел. Можешь не прятаться.
Лин смутился, досадуя и на самого себя и на нелепость ситуации в целом. Показался в дверном проеме целиком.
— Привет, — повторил незнакомец выжидающе.
Хозяин дома. Выходит, тот самый, что его спас.
О ногу его терлась крупная, форельного окраса кошка. Гнула спину и мурчала басом. Мужчина без суеты сушил руки полотенцем, улыбался, но глаза у него оставались настороженными, охотничьими. Внимательно изучал Лина — как поддетую вилами змею.
Лин уцепился пальцами, отросшими ногтями за дверной косяк. Ноги были словно наспех вставленные спички — совсем не слушались.
— Привет, — прохрипел Первый, задыхаясь от слабости.
— Зря встал, — человек мягко отстранил кошку, закинул полотенце на плечо и шагнул к Лину.
Тот отшатнулся, собираясь для контратаки, и мужчина понятливо остановился. Он был выше Лина, наверное, с Гаера ростом. Широк в плечах, узок в бедрах, темные волосы и глаза. Простая домашняя одежда, и нож он уже положил.
— Не бойся. Я тебя не обижу.
Лин едва не фыркнул. Даже в его нынешнем состоянии он был способен гораздо быстрее «обидеть» человека. По крайней мере, Лину хотелось в это верить.
— Где моя сумка?
— В надежном месте. — Мужчина склонил голову к плечу, рассматривая Первого, точно дружелюбный пес. — Меня зовут Михаил. А эта пушистая красотка — Маха. Мы из Ивановых.
— Лин, — представился Оловянный, облизывая губы. — Я из Первых.
— Лин-Лин, — Михаил улыбнулся, до ямочек на щеках, — как колокольчик.
Лин покраснел и сильнее уцепился за дверной проем. Какое глупое сравнение. Такое глупое, что даже не обидное.
— Садись за стол, Лин. Ты еще слаб, тебе нужно поесть.
Отодвинул тяжелый стул, вопросительно обернулся на Лина. Тот так и стоял, недоверчиво жался к косяку.
— Почему вы мне помогли?
— Потому что я не люблю смотреть, как умирают дети, — Михаил терпеливо вздохнул, указал подбородком на стол.
— Я не ребенок. — Ощетинился Лин. — Я Первый.
— Ради Лута. Хоть Первый, хоть Второй. Легкий овощной бульон полезен всем.
Когда Лин занял предложенное место, Михаил отошел к плите. Он был крупным, как почти все Ивановы, легко двигался. Но от него исходило не чувство звериной опасности, пригашенное человековой оболочкой, а спокойная, уверенная доброта.
Кошка Маха ткнулась Лину в голые ноги. Пощекотала усами.
— Можно погладить? — робко спросил Первый, пока Михаил возился с посудой.
— Нужно, — хозяин дома опустил перед ним чашу с прозрачным, ароматным бульоном, сбрызнутым зеленью, наставительно поднял палец, — не глаженая кошка хуже Иванова.
— И я должен вам сказать…
— Сначала ты должен поесть, — Михаил подвинул ему деревянную ложку, — все остальное потом.
***
Мастер оттянул от груди страховочный ремень. Поднялся, цепляясь за выступы внутренней обшивки, толкнул от себя обзорный экран. Стена мягко расступилась, выпуская Первого.
Эфор упал на колени, качнулся головой вперед, в пропасть, куда с ревом низвергалась пенная толща водопада. Скальный уступ был не шире табуретки. Геликтит присосался к стене и теперь сидел, полностью сливаясь шкурой с горной породой.
Сверху валила вода.
Эфор прижался к стене и напился, смачивая иссушенное болезнью горло. Оловянная чума. Прикрыл глаза, прижался лбом к холодному камню.
Значит, Тамам Шуд. Ничто иное. Лут был отравлен Золотом, интоксикация его не могла не вызвать ответную реакцию природы Первых. Поставленные Лутом сторожами, с трудом выбившие себе место и право существования, Оловянные были беззащитны перед этой первой волной, вливающейся в кровь, в ихор Лута. Первые первыми встретили удар. Тамам Шуд предварял свое появление, ослабляя сопротивление Лута, сметая его защитную функцию.
Дети, его дети. Оловянная чума не собирала цветы по одному, она одним взмахом скашивала все поле. Всех, всех. Всех детей Эфората. Всех, отмеченных темной полоской на хребте.
И всех отбраковок.
Вот только последние имели шансы ее пережить, вылежать в своей крови и желчи, сбросить кожу и обрасти новой. Мастер посмотрел на свои руки. Еще розовая, нежная, тонкая. Без следа черных нитей, силков чумы.
Он точно знал, что и Лин спасся. Сам видел его, сам вывел. Но и Лин его запомнил. Но это было неважно, неважно, потому что Оловянная чума, точно брошенное копье, поразило Эфорат в сердце. Не осталось силы, заплота, способного удержать волну Оскуро.
Золото. Тамам Шуд.
Отбраковки, подумал Мастер. Хом Полыни.