В раздевалке Самохвалов деловито спросил меня:
— К Сиропову в редакцию когда пойдем? Завтра?
— Почему завтра? Разве ты уже заготовил заметку? Ты же сам слышал: пропуск в газету — заметка. И не простая, а какая-то там особая…
— Проблемная! — с готовностью подсказал Борька. — Он так говорил.
— Вот-вот!
— Ну и накатаем давай. Разве не пора наконец с Суровцевой разобраться?
— Ты хочешь пожаловаться на ее кроссовки и майку? — усмехнулся я. — Ничего не выйдет. Во-первых, не напечатают. А если и напечатают, она все равно станет говорить, что завидуем.
— А если не называть ее фамилии?
— Это как же?
— А так… Вообще… Написать про хвастунов. Про тех, которые чужие заслуги себе засчитывают. Ведь откуда у Кати все эти шмотки? Сам слышал — батя ей подарил. Вот она, получается, у бати славу украла.
— Скажешь тоже — славу, — передразнил я Борьку. — Велика слава — сама себя чемпионкой обозвала.
— Вот давай и напишем про то, что нельзя майки с надписями носить, если они к тебе никак не подходят.
— Разве только майки? — спросил я. — Видал куртку у Ромки Суровцева — у брата Катькиного. — У него там тоже по-английски написано. Не пробовал прочесть?
— А что написано?
— Дзе солжэ оф форчун — вот что! Солдат удачи. Диверсант — значит! Головорез…
— Это на него похоже, — кивнул Самохвалов. — Видал, как он малышей за ухо хватает? А пальцы у неточного плоскогубцы!
— Клещи бы делать из этих пальцев! — не выдержал я.
— Ну так что — пишем или не пишем? — напирал Самохвалов. — Учти, если ты откажешься, я накатаю заметку сам. Только потом не обижайся.
— Конечно, пишем, — согласился я.
Заметку мы соорудили за какой-то час, назвав ее так: «Если ты не чемпион, так какого черта надел не свою майку?» По нашему разумению, этот заголовок должен был разить в яблочко мишени и сразу же бросаться в глаза таким, как Катя Суровцева. Заметку подписали так же, как и ту нашу записку на конференции — «Юнкор Игрек». С этой заметкой мы в субботу поехали в редакцию — искать Олега Сиропова. Усатый вахтер объяснил нам, как попасть в редакцию, и мы поспешили к лифту.
Сиропова мы нашли быстро. Он сидел за столом, уставленным тремя разноцветными телефонами. Перед ним стояла пишущая машинка, а сбоку лежал раскрытый блокнот. За соседним столом, низко склонившись над листком и тщательно вырисовывая каждую буковку, восседал щупловатый пацанчик. На нас он только глянул равнодушно и — вновь погрузился в свою писанину. Сам Сиропов не поднимал глаз. Утопив взгляд в блокнот и не отрываясь от него ни на мгновенье, он одновременно выстукивал что-то на машинке и при этом одобрительно посмеивался. Что-то в блокноте веселило его. Поняв, что так можно стоять очень долго, я закашлялся. Сиропов поднял невидящие глаза и, не произнося ни слова, сощурился, причмокнул и вновь пустил пальцы пастись по клавишам.
Тут инициативу взял на себя Самохвалов.
— Мы заметку принесли, — сказал он, и Сиропов поднял голову вновь. — Не узнаете нас?
Сиропов молчал. Лицо его выражало невыносимое страдание.
— У вас зуб болит? — спросил Борька.
Сиропов поджал губы, и я понял, что Борькин вопрос вернул его к жизни.
— Какой там зуб, — вздохнул Сиропов. — Если бы только зуб. Тут не то что зуб — вся челюсть заболит. Очерк в досыл пишу.
— В досыл? — участливо переспросил Самохвалов. — А это где?
Смирно сидевший пацан засмеялся и снисходительно прокомментировал Борькин вопрос:
— В досыл — это не «где», а — «что». Досылают, значит! В типографию! Если ей чего-нибудь срочно не хватает для номера.
Самохвалов, обиженный его неуважительным смехом, полюбопытствовал:
— Слышь, комар-пискун, а тебе самому ничего не досылают? Нет? А не мешало бы…
Мальчишка непонимающе замахал ресницами, а Сиропов засмеялся, приговаривая:
— Лихо! Лихо сказано!.. Ты, Марат, не обижайся. Один — ноль, не в твою пользу. Ничего, еще отыграешься. — И он обратил лик к нам:
— Братцы, я, действительно, очень занят. Строчу в досыл для рубрики «Так поступают наши герои». Случай интересный — девчонка на пожаре отличилась. Только что по телефону факты собрал. Пальчики оближешь! На полчаса работы… А вы, собственно, чего хотите? Вы по какому вопросу?
— Мы заметку принесли, — сказал я.
— Кто заказывал?
— Вы.
Лицо Сиропова вытянулось и на нем вновь появилась страдальческая гримаса.
— Когда заказывал?
— А вы вспомните. Вы у нас конференцию проводили, на вопросы отвечали. А нам сказали, чтобы пришли к вам.
— Хоть убейте — не помню! — всплеснул руками Сиропов. — Вы не перепутали, братцы-кролики?
— Вы еще нашу записочку с собой забрали, — напомнил я. — Помните, может? Мы — «юнкор Игрек».
— Юнкор Игрек?! — воскликнул Сиропов и не совсем уверенно добавил — Вот теперь припоминаю. А о чем заметка ваша?
— Проблемная! — веско сказал Самохвалов, спеша опередить с ответом меня. — Все как вы просили, — и Борька полез было в карман за заметкой. Но тут Сиропов жестом руки испуганно остановил его:
— Нет, братцы-кролики, погодите! Подождите с полчасика, братцы мои. Меня ведь газета ждет. Внизу версталыщик рычит. Через полчасика и поглядим вашу заметку. А пока… Пока вот с Маратиком пообщайтесь, он у нас — старейший юнкор. Глядите — сидит и над словом работает. Маратик, займись новичками…
И Олег Сиропов, мысленно щелкнув незримым тумблером, мигом отключился от нас и вновь вышел на связь с блокнотом и машинкой. Нам ничего не оставалось, как перевести взгляд на старейшего юнкора. На вид он был шестиклассником — не более того. Оказалось, не ошиблись.
— Слышь, а почему он тебя старейшим назвал? — полюбопытствовал Самохвалов.
— А походи сюда с мое — тоже им будешь! — спокойно разъяснил Марат.
— И давно ходишь?
— С первого класса. Я уже и в Артеке был!
Борька вздохнул. Я понимал его. Похоже, быстрехонько прибавив в уме шесть лет к своим четырнадцати, Самохвалов живо смекнул, что не видать ему почетного звания «старейший юнкор» как своих ушей. Марат явно заслуживал уважения. Это был уже не юнкор, а лютый газетный волк.
— Ты над каким словом работаешь? — спросил уже я.
Марат с достоинством положил на стол авторучку и покровительственно сощурился:
— Вы что, братцы-кролики, и вправду, и первый раз? Тогда все понятно.
Услышав это его «братцы-кролики», мы сразу поняли, что Марат — любимый ученик Олега Сиропова. Даже закадычное словечко перенял у него.
— Работа над словом, — назидательно выговорил Марат, — это для юнкора самое главное. Иначе его читатели читать не будут.
— А печатать, значит, будут? — встрял я.
Маратик наградил меня презрительным взглядом и ничего не ответил, а продолжил свое:
— Вчера мы впятером проводили рейд по дворовым площадкам, а мне Олег Васильевич поручил собрать все материалы в один. И сделать, чтобы было интересно. Вот и работаю над словом. Чтобы заметка была вкусной. Ясно?
— А что за рейд? — спросил я уже вполне миролюбиво и с непритворным любопытством.
— Проверяли, кто гаражи на детских площадках строит, кто огороды заводит и ребят прогоняет.
— И об этом напечатают? — восхитился Борька. — Вот здорово. У нас тоже есть огород. У дяди Сидора Щипахина. Он себе у дома здоровенный кусище земли самовольно отхватил и колючей проволокой обнес. Подойти страшно.
— Колючей проволокой? — оживился Маратик, впервые проявляя к нам настоящий интерес. — Очень любопытно! Такого факта у нас не было. Описать сможешь?
— Проще простого. Записывай адрес. Массив «Юнусабад», сектор…
Марат резко поднял руку, будто был пассажиром, тормозившим левака на обочине дороги. Самохвалов, ясное дело, тут же затормозил…
— Стоп, братцы-кролики! — повелительно шепнул Марат. — Адресок — потом, в общей подписи дадим. Вы — факты, факты подбрасывайте…
— Какие еще факты? — обиделся Борька. — Говорю же — сам у двора краюху отрезал. Без спроса. И сажает лук и редиску. А две грядки полиэтиленом закрыл — там у него целая теплица.
— Но ты сказал вначале про колючую проволоку. Есть или нет?
— Если он ее не снял, пока мы тут с тобой болтаем, то, конечно, есть. Куда же ей деваться!
— Тогда отлично! — загорелся Марат. — Это же находка. — Он картинно запрокинул голову, вонзил взгляд в потолок и стал раскачиваться на стуле, поддав его назад так, что он, как мустанг, взвился и разве что не заржал. Гарцевание на стуле продолжалось с минуту. Наконец, Марат простил стул и вспомнил о нас.
— Значит так, — деловито распорядился он. — Напишешь о том, как однажды мама послала тебя на базар, за редиской, а за прилавком ты встретил этого… Как ты сказал?..
— Дядю Сидора Щипахина, — подсказал Самохвалов и испуганно добавил:
— Не встречал я его ни на каком базаре. — Что за ерунда?
— Не ерунда это, а литературная форма, — объяснил Марат. — Но ты все равно об этом ничего не знаешь, лучше слушай и мотай на ус.
Но Борька был неумолим:
— Не буду про базар писать. Не встречал я его там с редиской. Зачем врать-то?
— Да погоди ты… Если ты не веришь, тебе сам Олег Васильевич объяснит. Это называется художественный вымысел. Понял?
— А зачем он мне? — упорствовал Борька. — Зачем?!
— А чтоб интересно было. Он же сам не лопает всю свою редиску. Значит — продает. Где? На базаре! Ты на базаре бываешь… Бываешь ведь? Ну вот… Значит, вполне мог его там встретить. Мог ведь, спрашиваю?
— Мог… Мог… — пробурчал Самохвалов.
— То-то же! — обрадовался Марат. — Теперь давай думать дальше… Значит так! — Марат раскраснелся, глаза его заблестели. Похоже, весь он был сейчас во власти этой таинственной работы над словом. А может, еще над чем-нибудь, нам — неучам — пока неведомым. Старейший юнкор учил нас тайне изготовления вкусной заметки. Мы с Борькой стояли сейчас у его стола, как у плиты кулинара, и терпеливо изучали сложный рецепт…
— Рассуждаем дальше! — продолжил Марат. — Учитесь, пока я жив… Встретившись с дядей Сидором на базаре, ты интересуешься у него, почем пучок. Он отвечает. И тут ты его спрашиваешь так: «А если купить все разом — сколько это будет стоить?» Он посчитает, сколько у него с собой пучков, помножит и снова ответит. Вот тут-то ты ему и всадишь прямо под дых главный, убойный вопрос.
— Какой еще — убойный? — не выдержал Самохвалов, явно увлекаясь своей мнимой встречей на базаре с дядей Сидором Щипахиным.
Глаза Марата излучали ликование. Он весь светился изнутри и, похоже, мог бы в эти высоковольтные минуты даже давать ток.
— Тут и задаешь главный вопрос. Ты скажешь ему так: «Вы, дядя Сидор, меня не поняли. Я хочу знать, сколько вы просите за грядки, за колючую проволоку — за все!»
— И что же он мне ответит? — Самохвалов ошалело уставился на Марата.
— Давай подумаем! — Марат воздел указательный палец и замер — будто караулил тетерева на току. Тетеревом была сейчас мысль. Идея! Не знаю, как там у Марата с Борькой, но лично у меня сейчас мысль и не думала токовать. Но Марат был опытным охотником. Ясно — старейший юнкор!.. Скоро он тряхнул пальцем и вновь взял мысль на мушку.
— Знаю, что скажет ваш дядя Сидор. Он скажет — не продается!
Я невольно усмехнулся. Стоило ли над этим так напрягаться. Вон, он и стекло, помнится, мне продать не хотел. Марат, между тем, подводил итог своим рассуждениям:
— Ясно вам: он скажет, что его огород не продается!
— Ну а дальше? — торопил Борька. — Что дальше?
— Все! Ставим точку.
— Точку.
— Твою точку. А после этой твоей заметки идем к начальнику вашего жэка, рассказываем ему твой сон и просим прокомментировать — почему огород не продается.
Бедный Борька растерянно захлопал глазами и выдавил:
— К-какой сон?
Марат захохотал:
— А ты разве ничего не понял? Это же все тебе приснилось, и проснешься ты только в последней строке фельетона. Сон — это, братцы-кролики, самый лучший ход. Во сне даже у вашей колючей проволоки интервью можно брать.
— А в жэк он тоже во сне пойдет? — полюбопытствовал я.
— Нет, в жэк — наяву. Все должно быть солидно.
— Хороша солидность! — хмыкнул я. — Наврал с три короба. — Сон какой-то сочинил, да еще в жэк свой сон норовишь отволочь. Да тебя оттуда живо выставят с такими враками. Ты прямо как барон Мюнхгаузен или капитан Врунгель.
Марат обиженно насупился:
— Сам ты Врунгель! А не хотите учиться — пишите сами. Погляжу, кто вас читать станет. Вы поймите: это же называется — форма! Факт еще подать надо читателю. Чтобы ему вкусно было.
— Вот и подавай сам! — отрубил Борька. — Понятно теперь, что в твоем рейде происходит, — и он кивнул на листки перед Маратом — За пятерых, небось храпишь, кошмары свои описывая?..
Я подхватил:
— …Про то, как вы брали интервью у замков от гаражей, а потом за вами гнались домкраты, чтобы поднять…
— На смех! — торопливо подсказал Самохвалов.
Из-за машинки вылетел Олег Сиропов. Схватив длинный и круглый пластмассовый патрончик, он отвинтил крышку, вставил в патрончик свернутые в трубочку листки, завернул крышечку и поднес патрончик к изогнутой трубе, уходившей прямо в стену, — точь-в-точь как старик Хоттабыч. Он нажал какую-то кнопочку, щелкнул тумблером, и тут труба загудела, затряслась, шумно вздохнула и проглотила патрончик. Мы переглянулись. Что за пылесос такой?
— Пневмопочта, — объяснил Сиропов. — Прямо в типографию доставит материал.
— А там? — спросил я.
— Наберут и поставят в номер… Где ваша заметка? Показали ее Маратику?
— Сдалась мне их заметка! — пробурчал Марат. — Я думал, они… А они…
— Поссорились, что ли? — удивился Сиропов. — Это когда же вы успели?
— Пока вы про пожар печатали, — сказал Самохвалов. — А что за девчонка?
— Какая-то Замира Артыкова.
— Ну! — воскликнул я. — Не из Катта-Каравана случайно?
Сиропов удивился:
— Ты ее знаешь?
— Еще бы! Мы вместе учились, а потом я сюда переехал.
— Где ты раньше был? — расстроился Сиропов, — Мог бы мне о ней рассказать подробнее. Я ведь целый час мучился, пока про нее сочинил.
— А вы сами на этом пожаре не были? — спросил Борька.
— Что ты!.. Подхожу утром к кабинету — из коридора слышу, как заливается телефон. Начальник пожарной охраны поселка звонит. Вот и говорит: обязательно напишите, чтобы все ребята знали — девчонка Замира Артыкова вывела корову из горящего сарая.
— Нет у нее никакой коровы, — сказал я. — Точно знаю. Они на четвертом этаже живут. Попугайчик, знаю, есть. А коровы нет.
— Не своя это корова. Бабки какой-то. Шефствует она над ней…
— По-нятно! — потрясенно выдавил я. — Ханифы-апы корова. Ее Кисой зовут!
— Ну, вот! — усмехнулся Сиропов. — Ты оказывается, и с коровкой знаком. Как, говоришь, ее звать?
— Киса. Мы помогали Ханифе-апе пасти ее.
Сиропов схватил телефон и скоро уже кричал кому-то:
— Дежурненькая! Ты проследи там… В досыле везде надо поменять Зорьку на Кису. Уточнение поступило.
— Погодите! — испугался я. — Не надо менять. Может, Ханифа-апа еще одну корову купила?
— Не купила! — улыбнулся Сиропов. — Это я ее Зорькой назвал. Должен же я был как-то назвать корову. Чтобы теплее было…
— А почему — Зорькой? — не понял я.
— Вот чудак! Как же я мог назвать ее Кисой, если начальник пожарной охраны даже не знал, как звать спасенную корову? Думаешь, я его не спрашивал? Такие детальки очень оживляют материал. Это Маратик знает. Но ничего, вы тоже разберетесь что к чему. — И он выдохнул:
— Учитесь, пока я жив!
И поскольку эту фразу мы раньше услышали от Маратика, сейчас можно было подумать, что это не Маратик, а именно сам Олег Сиропов является любимым учеником собственного юнкора…
— У нее какой разряд? — спросил Сиропов.
— В смысле — по спорту? — уточнил я.
— По нему, родимому!
— Она в музыкалке учится, на скрипке.
— А по спорту? — не отставал Сиропов.
— Я же говорю — нет у нее никакого разряда. Я точно знаю.
Олег Сиропов помрачнел. Вздохнул:
— Как же она тогда огня не побоялась, сбила замок и корову вывела?
Я пожал плечами. От Замиры я и сам подобной прыти не ожидал. Но ведь спасла Кису! Не станет же шутить но телефону сам начальник пожарной охраны.
— А разве… Разве она у вас… В заметке… Спортсменка? — смущенно выговорил я.
— Ну, не то чтобы очень… — уклончиво ответил Сиропов. — Так, упомянул, что совершить этот подвиг ей помогли усиленные занятия спортом. А что? Любая заметка должна учить ребят уму-разуму. Вот и я обобщил тему, так сказать округлил, подвел солидную базу. А разве ты не считаешь, что спортом надо заниматься серьезно? — Сиропов буравил меня сердитым взглядом,
— Почему же… — растерянно выдавил я. — Считаю, конечно. Но ведь Замирка…
— Да что ты заладил про свою Замирку! — Олег Сиропов начинал терять терпение от моей бестолковости. — Если даже эта твоя Замирка не занимается спортом — пусть прочтет про себя завтра заметку и устыдится. Тогда, может, и возьмется за ум, а не только за скрипку. Гимнастикой займется, или, может, парашютным спортом… Кто ее знает… — Сиропов усмехнулся — Если хочешь знать, юнкор Игрек, мало уметь совершать подвиги — надо еще быть достойным собственного подвига. Понял? Вот мы и подскажем ей — ненавязчиво так, намеком — что надобно развиваться гармонично.
Я почесал затылок и скосил глаза на Самохвалова, застывшего как телебашня, принимающая радиоволны. Чудеса да и только! Видимо, трудная это штука — работа над словом. Пока же — ничего не понятно. Марат — вместо злой заметки — сочиняет всерьез какую-то шутку из пяти снов, а сам Олег Сиропов про бедную Замирку из Катта-Каравана переправил в типографию по проходившей сквозь стены трубе едва ли не фельетон. Да!.. Трудная это штука — газета…
— Ну так где же она, заметка ваша? — вновь напомнил Сиропов. — Доберемся мы до нее сегодня или нет?
Расправив на столе наш изрядно помятый листок, Сиропов углубился в чтение, то и дело потирая виски и сердито сводя брови на переносице. Все это не обещало нам ничего хорошего. Прочитав заметку до конца, он, к нашему удивлению, похвалил нас. Мы-то уже ни на что не надеялись.
— Проблема подмечена верно! — сказал он. — В принципе… Ее только нужно немного повернуть. Читателю должно быть вкусно. Тема у вас есть. Теперь надо найти ход.
Маратик вновь говорил с нами. Но теперь уже — голосом Олега Сиропова. Я понял, что сейчас он начнет нас уговаривать увидеть заграничную майку Кати Суровцевой во сне. Кончится все это, наверное, предложением — попросить директора фирмы «Адидас» прокомментировать поведение Суровцевой… А что? Урок старейшего юнкора Маратика не прошел для нас даром. Но Сиропов сказал:
— Тему надо повернуть так… Для начала выкинем всякое упоминание о какой-то Суровцевой. Обойдемся без нее. Жирная будет — ни за что прославиться. Кстати, кто у нее папа, если не секрет? Вы-то, наверное, знаете.
— А она и не скрывает, — сказал Борька. — Бугор он. Так о нем дядя Сидор Щипахин говорит.
— Бугор? — переспросил Сиропов. — Тогда все ясно… Обойдемся и без вашей Суровцевой.
— Как же… без нее?! — расстроился Самохвалов, — Никак нельзя без нее.
— Это только кажется! — покровительственно заметил Сиропов. — Тут не в ней дело, и даже не в ее майке. Тут дело, братцы-кролики, в позиции Министерства этой промышленности. Тут, братцы-кролики, открытое письмо писать нужно. Может быть, прямо министру! — лицо его воодушевилось. Бросив кресло, Сиропов нервно забегал по кабинету, продолжая развивать свою идею, вмиг изорвавшую в клочья нашу жалкую заметку. Что ни говори, наша Катя выглядела куда скромнее монументальной фигуры министра, с которым, судя по полученной нами сегодня науке, нам с Борькой предстояло тоже встретиться во сне…
— Вы даже не представляете себе, какая тут операция наклевывается! — уже кричал Сиропов и, размахивая руками, рисовал нам видение будущей газетной страницы.
— Здесь, — чертил ладонью по воздуху Сиропов, — ляжет рубрика…
— «Можно ли об этом молчать!»— подсказал Борька, чтобы хоть как-то спасти в глазах Сиропова нашу с ним репутацию. Пусть знает, что и мы не лыком шиты. Но Сиропов скривился, как от занывшего зуба.
— Это из другой оперы, — сказал он. — А мы с вами, братцы-кролики, ударим покрепче. Пустим нашу операцию под рубрикой «Взрослым дяденькам на заметку». Понятно теперь?.. Итак, сверху пойдет рубрика. В центре страницы — красочный коллаж из фотографий и рисунков. Отовсюду идут ребята — в куртках и майках. И почти на всех какие-нибудь надписи. А у кого нет — там нарисуем на майках вопросительные знаки… Так… идем дальше. Слева — печатаем вашу заметку. Нет, не эту, конечно. — Сиропов пренебрежительно кивнул в сторону пашей злополучной заметки. — Вы другую напишите. От имени всей школы. С вопросом к товарищу министру. Почему, дескать, днем с огнем не сыскать маек с хорошими надписями. Ясно вам?
— А при чем тут операция? — отважился на вопрос Самохвалов.
— Очень даже при чем! — подхватил Сиропов. — Я ждал этого вопроса. А дело, братцы-кролики, в том, что товарищ министр может нам сказать так: «Вот вы шумите, ребятки, а зря! Потому что есть у нас машины, и текстильщиков тоже хватает, и маек можем вам напечь, как блинов, — хоть по сто штук разом надевайте. А вот с надписями туговато. Что писать-то, чтобы вам угодить?» Вот что, братцы-кролики, могут ответить нам дяди. Могут ведь?
— Факт! — кивнул я. — С этого и начнут.
— Вот мы и сделаем, чтобы так не отвечали. Мы им сразу предложим на выбор хоть сто надписей. И почище, чем этот ваш «Я — чемпион!» и «Солдат удачи».
— Не наш, — уточнил я. — Катин.
— Не имеет значения. Главное — всех поднять, раскочегарить. И — призы сразу же объявить за лучшую надпись.
— Какие призы? — заинтересовался Борька.
— Ценные, конечно. Фотоаппараты, велосипеды, книги. И еще — майки с надписями-победителями. Ну, как идея? Годится?
— Годится! — подтвердил я.
— А раз так — садимся и придумываем варианты.
— Сами?
— А кто же? Дровишек подбросим — вот наша операция и разгорится помаленьку. Увидите — письмами завалят.
Мы стиснули ручки и засели сочинять надписи, а Сиропов скрылся за дверью кабинета, предупредив нас:
— Сейчас вернусь. Я только расскажу в секретариате, что мы тут с вами сочинили, место в следующем номере забронирую.
Сиропов вернулся минут через десять. К этому времени у нас с Борькой и Маратиком (он тоже поспешил присоединиться к нам — видать, соблазнился ценным призом!) было готово десятка два вариантов…
— Принято на «ура»! — ликующе сообщил Сиропов. — Ждут материал! Ну-ка, что тут у вас получилось?.. Так… «Болей с нами за «Пахтакор!» Неплохо. Но — не длинновато ли? Что еще? Ага, вот это, по-моему, маленький шедевр — «Ура: каникулы!» Поехали дальше… «Я не даю списывать». Что ж, тоже недурно. Что еще?… Ого, да тут у любой фабрики глаза разбегутся! — похвалил он. — Директора бороться станут за право эти ваши шлягеры на майках штамповать. — И он медленно и с аппетитом прожевал вслух наши изобретения: «Айда в кино!», «Это — майка», «Люблю мороженое», «Привет семье!», «Сам дурак!», «Хочу учиться — не хочу жениться», «Девчонок не берем», «Го-о-о-о-л», «Черта лысого!», «Эта майка без надписи».
— Здорово! — сказал Сиропов. — Фантазия имеется. Не знаю вот только, как с педагогической точки зрения?.. Нас, братцы-кролики, школа не поймет. Зачем эти черти, дураки… Про учебу маловато! Не вижу идеи усиления борьбы за повышение успеваемости. Надо бы подпустить что-нибудь и о связи школы с жизнью.
— Может, вот это подойдет! — воскликнул Маратик и прочел написанное: «Помни: если ты хочешь стать в будущем полезным членом общества, то учись в школе только на хорошо и отлично!»
Маратик поднял глаза и явно ждал аплодисментов.
— Разве ж это надпись?! — возмутился Самохвалов. — Ее не на майке, а только на индийской сари уместить можно. Отпечатать этот твой транспарантик на отрезе метров в десять длиной, и обмотаться им, как кокон. Можно и вместо чалмы использовать.
— Не пойдет! — подтвердил и Олег Сиропов. — Слишком лобовое решение. Надо бы что-нибудь поизобретательнее. Например — «Даешь пятерку!», или в этом роде.
Я хотел было возразить, что такая майка придется по душе дяде Сидору Щипахину и не очень-то понравится Наталье Умаровне, с которой стекольщик и содрал как раз пятерку. Привести эти доводы я не успел. Зазвонил красный телефон.
— Городской, — сказал Сиропов, поднял трубку и тут же изменился в лице. Едва успев сказать «алло», он в ужасе зажмурился, дернулся и шлепнул себя ладонью по левому глазу.
— Да-да, слушаю, — сладеньким голосом пропел он. — Ну конечно же… Всегда рад… Весь внимание. Записываю… — и, не очнувшись от болезненной гримасы, он стал записывать что-то под телефонную диктовку.
— Наверное, опять диктуют что-нибудь прямо в номер? — шепнул Борька.
Маратик хохотнул:
— Черта лысого! Я знаю, кто это. Мамаша Рудика! Видали, как Олег Васильевич сразу отключился. Всегда вот так.
— Что за Рудик? — спросил я.
— Рудольф Крякин.
— Что за птица?
— Поэт, — хмыкнул Маратик. — Она каждый день новые стихи сыночка по телефону читает и требует, чтобы записали и похвалили.
— А он сам что — глухонемой?
— Здоровый, как бык. В седьмом классе.
— А почему на своих двоих сюда не приходит?
— Говорю же — мамочка не разрешает. Через дорогу одному переходить не велит. Вот и читает каждый день по телефону.
— А если по почте? Клади в конверт — и посылай, если самому топать в редакцию лень.
— Так у нее вся зарплата на конверты уйдет! — засмеялся Борька.
Наконец Олег Сиропов положил трубку и промокнул платком лоб.
— Тяжелый случай! — процедил он сквозь зубы и протянул нам листок. Я прочел название: «Школьные частушки». Дальше шли такие стихи:
Слушай, милый мой дружок,
Просьбу подпольную:
Дай тихонечко списать
У тебя контрольную.
На горе стоит козел,
Грудь привольно дышит.
Моя подружка сочинение
С десятью ошибками пишет.
Подружка моя,
Нету мне покоя.
Снова двойку получила —
Ну что это за такое!
Сиропов достал из шкафа пухлую папку, на которой фломастером было выведено: «Полное собрание частушек Рудольфа Крякина». В папку он положил и новые стихи.
— Только стихи пишет? — спросил я.
— Только… — вздохнул Сиропов. — Но мне и их хватает. Вот — складываю.
Мне стало жаль Сиропова. Несправедливо все-таки. У человека масса дел, в голове — операция. А ему приходится какую-то галиматью по телефону принимать. Неужели нельзя отказаться? Видимо, поняв, почему мы с недоумением смотрим на него, Сиропов вздохнул:
Вы не думайте, Игреки, что мне нравится вся эта музыка. Но тут, братцы-кролики, тонкая штука получилась. В кооператив я вступил, взнос паевой отдал. Все как положено. А мамаша Крякина как глянула в мои документы — так сразу и прилипла:
Ах, вы в газете работаете! Отлично! У меня сыночек, Рудик, поэт настоящий. Вы уж его поддержите, проконсультируйте. У нас всем ужасно нравится, как он пишет. И дедушке, и обоим бабушкам… Ну а сама я думаю, будет из него второй Шекспир! — Так прямо и сказала!
А Шекспир писал частушки? — полюбопытствовал Самохвалов.
Нет, конечно, — сказал Сиропов. — Шекспир Крякину — не конкурент. Да его мамаша сто Шекспиров за пояс заткнет, — горестно вздохнул Сиропов. — Она ведь и есть председатель моего кооператива. Вот ведь, братцы-кролики, какая получилась штука. Влип и капитально. От котлована до крыши.
— А дом хоть растет? — полюбопытствовал я.
Сиропов махнул рукой:
— Растет… Да только куда медленнее, чем эта вот папка, — и он с силой метнул «Полное собрание…» обратно в шкаф. — Каждый день она час у меня отнимает. Ужасно писучий у нее Шекспир растет. Ладно бы — так диктовала. А то ведь — по буквам, чтобы, не дай бог, не перепутал я чего… Просто одурел уже от ее Пульхерий, Исидоров, Серафимов и Маргарит. Да она, если по-честному, мне за вредность флягу молока каждую неделю должна ставить! И эти его частушки — собираю! Вдруг мамаша придет сюда с ревизией…
Звонок Крякиной испортил настроение Сиропову, и он предложил нам с Борькой:
— Хотите со мной в типографию? Я свой материал посмотреть хочу — его уже давно набрали. Всю кухню газетную узнаете.
В типографию? Еще бы! И мы поехали на лифте вниз, в таинственный мир газетной кухни…
Типография встретила нас духотой, металлическим клекотом, сразу же заложившим наши уши. Сиропов подвел нас к широкому столу, на котором мы увидели газету — но не бумажную, а железную, и притом очень толстую — со спичечный коробок. Такую газету читать — всем классом в руках не удержишь. Вдоль железной газеты сновал человек в черном фартуке. Рядышком сидела худощавая женщина в очках, отражавших неоновый свет типографских ламп. Зайчики от ее очков запрыгали по лицу Сиропова и он на миг зажмурился. Очки сработали как лазер…
«Дежурненькая!»— догадался я.
— Олег Васильевич, — сухо сказала она. — Я бы просила вас обратить внимание на заголовок вашего досыла. Боюсь, шефу он не понравится… Дядь Вася, — обернулась она к человеку в фартуке. — Тисните Сиропову его досыл.
Дядя Вася вскинул ладонь — дескать, сейчас сделаем, — положил лист бумаги на металлическую газету, где все читалось наоборот, прокатал лист скалкой и подал Сиропову оттиск. Сиропов просиял и углубился в чтение. Я глянул через его плечо и сразу же увидел огромный заголовок. Заметка о том, как щуплая и застенчивая Замирка Артыкова спасла корову Кису из огня, называлась так — «Не перевелись еще богатыри на земле!» Сиропов недовольно хмыкнул:
— А чем плох заголовок? Вам не нравится? А по-моему, это находка. Сразу настраивает читателя на былинный лад.
— Решайте сами, — сухо ответила дежурная.
Я прочитал первую строку заметки. Она гласила: «Мы сидим с Замирой в рабочем кабинете начальника пожарной охраны поселка, и Артыкова смущенно припоминает подробности недавнего пожара».
Так, значит, вы были в Катта-Караване! — обрадовался я, — Ну, как там?..
С чего ты взял? — усмехнулся Сиропов. — Говорил же тебе — мы по телефону беседовали.
Я растерялся:
— Но тут написано — «Мы сидим…»
— Вот чудак! — Сиропов положил оттиск на стол. — Неужели не понятно? Это же художественный вымысел. Не было, но могло быть. Замира была ведь у начальника пожарной охраны. Он ей часы именные вручил. Так почему там не могло оказаться меня?! Элементарных вещей не знаешь. Зато гляди как здорово получилось! Раз я есть в заметке, значит налицо эффект присутствия. Это так называется. Эх ты, салага! Мотай на ус, пока я жив!..
Назавтра было воскресенье и мне вдруг пришло в голову — а не слетать ли с утра в Катта-Караван? Подумаешь — полчасика автобусом. Можно и газету отвезти. Ну, не газету, конечно, а хотя бы такой оттиск. Вот ребята обрадуются.
Замысел съездить в Катта-Караван возник у меня уже давно — сразу как Катю Суровцеву увидел. Я подумал так: скоро Восьмое марта и можно великолепно проучить Суровцеву. Как? А очень просто. Подарить ей обломки той самой книжки «Остров сокровищ», которую она отвергла еще в прошлом году, учась с Андреем Никитенко. У него-то, наверное, она сохранилась. Не выбросил ведь, хоть она и поизносилась порядком… Но для этого нужно было съездить к Андрею в поселок. Теперь появился повод сделать это завтра же.
Олег Васильевич, — взмолился я. — Подарите, пожалуйста, один такой оттиск. Я завтра в Катта-Караван еду, вот им заодно и отвезу. А то когда еще газета придет… Пусть обрадуются.
Дядю Васю попроси, — сказал Сиропов. — Пусть тиснет.
Но тут возмутилась дежурная:
— В чем дело, мальчики? Из типографии ничего нельзя выносить. Никаких таких оттисков. Получите газету — вот и читайте. А брать нельзя, — и она положила в шкафчик все белые листы, лежавшие до того на столе.
Но тут замигала лампочка, призывно зазвонил телефон и дежурная, послушав, сказала Сиропову:
Патрон послали с подписанными разворотами. Пойду получу, — и поднялась из-за стола.
Олег Васильевич, — жарко зашептал я. — Ну, разрешите, пожалуйста.
Сиропов развел руками:
Сами видали — дежурная не велит оттиски на бумаге выносить.
А если не на бумаге? — загорелся я. Мне в голову пришла блестящая идея — как и с Суровцевой спесь сбить, и катта-караванцев удивить. Не говоря ни слова, я стянул с себя свитер и ткнул пальцем в свою белую футболку, на которой не было никаких украшений.
— Вот сюда можно? — спросил я.
На футболку? — опешил Сиропов. — Каким образом?
А точно таким же? — успокоил его я. — Лягу на эти железки — вот все на футболке и отпечатается.
Сила! — восхитился Самохвалов и стал ощупывать себя, решая, что бы и ему прислонить к верстальному станку.
В глазах Сиропова исчез испуг, мелькнула хитринка и он засмеялся:
— Чудеса! Никогда не печатался на футболках! Эти самые «Адидасы» тоже ведь на своих майках газетные статьи печатают.
Заговорщицки подмигнув мне, он заторопил:
— Ложись скорее, сейчас дежурная вернется — живо твою майку конфискует.
Я не дал долго себя уговаривать и навалился грудью на станок.
Скалкой… Скалкой меня прокатайте!.. — попросил я. — А то еще не получится.
Получится, — засмеялся Сиропов и несколько раз с силой надавил на спину ладонями — как прессом. Я поднялся и первое, что увидел — отвисшую челюсть Самохвалова. Борька потрясенно выдохнул:
— Гениально! Суровцева удушится от зависти.
Во всю майку четко отпечатались и статья и заголовок — «Не перевелись еще богатыри на земле!»
— Пошли отсюда скорее, — шепнул я Борьке. — А то сейчас дежурная вернется.
Но тут заволновался верстальщик дядя Вася.
— Вы, ребята, погодь! — строго сказал он и обернулся к Сиропову:
— Олег, а нумер — подписанный в печать?
— Подписан, — кивнул Сиропов. — Разве вы не слыхали сами — дежурная за патроном пошла.
Дядя Вася почесал затылок.
— Оно дело-то занятное… Я понимаю. И мальцов не хочу обижать. Но надо бы порядок соблюсти. Дежурная-то права: никак нельзя без письменного разрешения.
Сиропов улыбнулся:
Все в порядке, дядь Вась! Пока Володя до поселка доберется — газета раньше него там будет. Если хотите… — и Сиропов озорно подмигнул верстальщику, — я и сам его в печать подпишу. Свою же подпись продублирую. — И, выудив из кармана красный фломастер, Сиропов написал на моей футболке — прямо над своей заметкой: «В печать!» И поставил число, время и свою подпись.
А теперь, братцы-кролики, дуйте отсюда. Да поживее… — посоветовал Сиропов. — Не забудьте обо всем, что было оговорено. И — тащите новые идеи. Да над словом не забывайте работать. Бумаги не жалейте!
Мы выскользнули из типографии и важно зашагали по улице к автобусу, с радостью замечая, что прохожие не сводят глаз с моей футболки. Свитер я нес в руке. По улице вместе с нами шагало третье марта. Это число стояло сейчас рядышком с подписью Сиропова.
Может, и холодновато еще разгуливать в одной футболке, но мерзнуть мне не было резона. Ведь на моей груди черным по белому было написано — богатыри не перевелись. А какой уважающий себя богатырь станет кутаться в меха аж на третий день ласковой азиатской весны?..
Как говорит Акрам — «Назвался матросом — полезай на палубу!» И еще он говорит: «Ухватился за лебедку — доставай и якорь!»