Когда надо, стекла на дороге не валяются. Тем более — целые. Чтобы их на окно хватило… Мы облазили весь микрорайон, обшарили свалки, но нигде не обнаружили и намека на выброшенное стекло. Наконец Борька предложил:
— А хочешь, у меня снимем?
— У тебя?.. Это где же?
— А в комнате. Там все равно двойные. Не замерзну. И мама не заметит.
— Вот еще! — отклонил я идею Самохвалова. — Если на то пошло, то надо у меня снимать. Я ведь разбил, а не ты.
Дома, с первого же взгляда на окна, мы поняли, что стекла нам отсюда не извлечь. Замазка держала его мертвой хваткой.
— Гляди, — сказал вдруг в окно Борька. — Щипахин опять тащит добычу.
Мимо наших окон семенил мужичок в телогрейке, держа в руках старую раскладушку и смеситель для душа. Я готов был поклясться, что какой-нибудь час назад эту раскладушку видел на одной из свалок, а смеситель — на другой.
— Кто такой? — шепнул я.
— Чудак один. Дядя Сидор. А фамилия у него — Щипахин. Его тут у нас все знают. У него дома склад целый из такого вот хлама. И гараж забит. Что на улице увидит — все домой тащит. Соседи мебель привезут, начинают распаковывать, а он уже тут как тут — упаковку поджидает. Поролон, фанеру, да и картон тоже берет.
— А зачем ему все это?
— Говорит, в хозяйстве все пригодится.
— И старая раскладушка?
— И раскладушка. И утюг. И выключатель, и стиральная машина. Он говорит так: одна старая вещь — это десять новых. Их только нужно уметь разглядеть.
— Но — раскладушка… — напомнил я.
— Это для тебя она — раскладушка, — объяснил Борька. — А для него это — алюминиевые трубки, запчасти…
— Ясно! — кивнул я. — Сирье!
— Вот-вот! — подтвердил Самохвалов, обрадованный тем, что я припомнил хорошее и точное слово, которое в этот момент почему-то бродило слишком далеко от его головы, чтобы он мог его заприметить и назвать первым.
— А стекло у него есть? — спросил я. — Чем стекло хуже раскладушки? Его тоже ведь, бывает, выбрасывают.
— Бывает, — кивнул Самохвалов. — Только его на части ведь не разбирают. Разве что только как ты сегодня. В школе…
Ни слова больше не говоря друг другу, мы выскочили на улицу и побежали догонять дядю Сидора, который уже входил в свой подъезд. Мы настигли его у самой двери, когда, прислонив раскладушку к телу лифта, он копался ключом в замке. Запыхавшиеся, мы навалились на него вопросом.
— Стекло есть?
Дядя Сидор задержал ключ в замке, не спеша открывать, и с удивлением оглядел нас.
— Какое надо стекло? — деловито спросил он. — Для очков? Может, для заднего обзора в «Жигульке»? На телевизер? Куда стекло-то?
Мы переглянулись. Вот так дядя Сидор! На кой нам, спрашивается, автомобильное заднего обзора, когда нас устроит всего лишь стекло для окна в кабинете зоологии. И — вполне переднего обзора.
— Оконное нам надо, — уточнил я. — Оконное. В кабинете зоологии надо срочно вставить.
— Оконное? — разочарованно протянул дядя Сидор. — А я-то думал, чего-нибудь посложнее.
И дядя Сидор занялся дверью уже всерьез. Только тут заметил я, что первым делом он освобождает дверь от широкого стального кушака, перепоясавшего дверь по диагонали. Такие могучие запоры я видел только на воротах коровника в нашем поселке, где боялись, что иначе бык протаранит ворота и уведет стадо на волю. Наконец этот кушак упал тяжелой головой на порог, и дядя Сидор, повозившись уже с замком в самой двери, распахнул ее и пригласил нас к себе.
Я шагнул в узенький коридорчик и замер, изумленный. Прямо передо мной, надежно закрывая вход из коридора в гостиную, стоял контрольный автомат, помигивая красноватым глазком. Я скосил глаза на Самохвалова и отметил про себя, что Борька спокоен. Значит его очередь удивляться давно прошла. А удивляться было чему. Автомат был точь-в-точь такой, как на станциях метро, где нужно было расстаться с монетой, чтобы попасть к поезду.
— Пятачок доставай, пятачок! — довольно захихикал дядя Сидор. — Так ведь не пройдешь — дверцы тебя прищемят. Они у меня — овчарки надежней. Чудо, а не копилка! Можете мне, братцы, поверить: такой копилки даже в банке нет, не говоря о рядовых нумизматах — собирателях и хоронителях дензнаков…
— Пятачок? — растерялся я, охлопывая карманы, — Я… я не захватил… Я ведь… не знал…
Дядя Сидор вздохнул и перевел взгляд на Самохвалова:
— Ну, а утебя, соседушка, имеется пятачок? Или, может, единым проездным пользуешься?
— Имеется! — торжественно объявил Борька, ловко протолкнул пятак в жадный зев тотчас же сыто заурчавшего и погасившего красный глаз автомата, и спокойно прошел в комнату.
Дядя Сидор нажал какую-то тайную кнопку и скорбно произнес:
— Ладно, на первый раз прощаю. Проходи так.
Я опасливо вплыл в исток диковинного автомата, далеко не уверенный в том, что из устья его выберусь таким же невредимым.
И автомат пропустил меня в комнату, напоминавшую больше склад редкостей, да и просто хлама. На вбитых в стену гвоздях висели бесчисленные вело-мото-покрышки, провода, инструменты. В углу громоздились друг на друга, взбегая до потолка, десятка полтора старых телевизоров и радиоприемников. В другом лежали моторы, снятые со стиральных машин. В серванте стояла дюжина утюгов и будильников, а на нем — груда настенных часов. Но истинным украшением комнаты были две самые настоящие будки — с газировкой и телефон-автомат! Привычные и неприметные на улице, здесь, в квартире, они смотрелись как величайшие редкости.
— Работает? — спросил я, кивая на газбудку.
Дядя Сидор посветлел:
— А чего ей не работать? Когда я в этой конторе служил — отлично работала.
— В какой конторе? — не понял я, и дядя Сидор как-то нехотя махнул рукой:
— Да по газированному делу… Был оператором по жажде.
— Подарили ее вам, что ли?
— Ага! Товарищи по борьбе за выполнение плана.
— Отличный подарок! — похвалил я, — А откуда телефон-автомат?
— А это тоже… на память… — ухмыльнулся дядя Сидор и любовно погладил будку. — Я тогда на телефонной станции вкалывал. А это, считай, память о моих трудовых подвигах на ниве связи… Вот так-то, брат!
Дядя Сидор заметно повеселел, видя, что я искренне восторгаюсь диковинками, густо населявшими его комнату.
— Да ты садись… И ты, Самохвалов, тоже садись. Чай, не в пустыне мы, а в квартире, — и он жестом пригласил к скамейке, занимавшей единственно свободное место у стены. Я облокотился на удобную спинку, удивляясь тому, что в квартире у дяди Сидора стоит скамейка, какие я привык видеть на остановках. Дядя Сидор не замедлил утолить мое любопытство. Похлопывая ладонью по металлическим завитушкам скамейки, он выдохнул:
— Тоже добрая память!
— А где это вы на скамейке работали?
— Не на скамейке, а на остановке! — назидательно поправил он. — Троллейбусно-автобусной. Контролером. Там она, голубушка, стояла. И так я к ней привязался, так привык! Ну, поверишь: никакой такой возможности не было, чтобы расстаться с ней, когда уходил.
Я усмехнулся и сказал:
— Но ведь там, наверное, не только скамейка была? Еще — дорога была. Троллейбусы ходили. Провода висели. Еще — облака плыли, ветер дул… Так ведь? Чего ж вы только скамейку на память захватили?
Дядя Сидор недобро глянул на меня:
— Ветер, говоришь… Верно: бывало, случался и ветер. Ты не сомневайся — взял бы и его. Да мне, брат, доктора простывать не велят. Понял, брат?! — И он больно хлопнул меня ладонью по колену.
Все было ясно. Не нужно было даже спрашивать, откуда у него автомат. Красавец-метрополитен, похоже, тоже оставил след в его биографии, и автомат вполне мог, вместе с обеими будками, достойно заменять записи в трудовой книжке дяди Сидора. В какое-то мгновение я с облегчением подумал: «А хорошо все-таки, что дядя Сидор Щипахин никогда не служил на флоте, и тем более — на одном теплоходе с моим братом Акрамом. Поглядел бы я тогда, как мой Акрам станет сходить на берег где-нибудь в Гаване или Сингапуре. Без якоря…».
Я спросил:
— А вы сейчас где работаете? Если, конечно, не секрет.
— Секретов не держу, — ответил Щипахин. — Ты об этом дружка своего спроси, он не хуже знает. Знаешь ведь?
Самохвалов кивнул:
— Знаю. В тире… Около кинотеатра.
В тире… Можно было не сомневаться, что вскоре покрышки на стенах потеснятся, освободив пяток гвоздей для ружей, а заодно и мишеней.
— А раскладушка тогда откуда? — не унимался я. — Тоже из тира?
— Во чудак! — засмеялся Щипахин. — Где это ты в тире раскладушки видел? Да в трудовом отпуске я сейчас, если знать хочешь. Но ведь скучно без дела, скучно. Вот и хожу кругом да соображаю, что можно в дело пустить.
— А стекло дадите? — напомнил я о цели нашего с Борькой визита. — Нам стекло срочно нужно.
— Какого размера?
Я перевел взгляд на Самохвалова. Про размер я и не подумал. Борька пожал плечами:
— А кто его знает — какой размер. Самый обыкновенный… Мы в школе стекло разбили, теперь надо другое вставить.
— Вот и вставляйте, коли надо! — сухо молвил дядя Сидор. — Разбили — вставляйте. Я-то тут при чем, у меня все стекла целы.
— А… стекло? — растерянно повторил я. — Ведь вы обещали стекло…
Щипахин смерил меня презрительным взглядом, встал:
— Тебе, браток, я ничего не обещал. Было бы — и то не дал бы. Потому как язычок твой больно мне не понравился. С перчинкой он у тебя. С горчицей. Обидел ты меня своими глупыми вопросиками, и потому катись отсюда, браток, колбаской!
Я покраснел и поднялся со скамейки. Наверное, я не на шутку обидел дядю Сидора своими подозрениями и вопросами, если он решил меня просто-напросто вытурить. И чтобы сказать что-нибудь напоследок, в дверях спросил:
— Какой колбаской катиться-то? Вареной?.. Копченой?
— Сервелатом! — рявкнул Щипахин и я заключил, уже сбегая вниз по лестнице:
— Понятненько теперь, куда вы собираетесь после тира!
У выхода из подъезда я подождал Самохвалова. Велико же было мое удивление: минуты три погодя он вышел, осторожно держа в руках… стекло. Борька сиял: — Гляди! Дал! И чего ты к нему пристал? Не понимаю… Видишь, если с ним по-хорошему, то и он добрый. Правда, говорит, оно три рубля стоит. Ладно, вечером что-нибудь придумаем. Отдадим трешку…
— Добрый, говоришь?! — Я едва не задохнулся от негодования. — А ты знаешь, что это у него за стекло?
Борька опешил:
— Стекло как стекло. Стеклянное…
— Хорош добряк — ворованное стекло подарил. Неси его обратно.
— А с чего ты взял, что оно ворованное? На нем же это не написано. Подобрал он его где-нибудь. Ты же сам видел — он отовсюду в дом несет…
— Ага! Все! — перебил я Самохвалова. — И газированную будку… И телефон-автомат… Все видел. А контрольно-пропускной автомат из метро тоже, по-твоему, на мусорке валялся?
Борька пожал плечами:
— Откуда я знаю, где он его нашел. Но ведь все равно здорово, скажи! В коридоре — автомат! Нигде такого не видел. Хочешь войти — бросай пятак. Хоть ты гость, хоть сто раз хозяин. Иначе не пустит. Суперкопилка! Интересно, а как он проходит в квартиру, если у него у самого пятака вдруг не окажется? — говоря все это, Борька хитровато поглядывал на меня. Ясное дело — зубы заговаривал.
— Тащи стекло назад! — повторил я.
— Вот еще… — Борька обиженно надул губы. — Я же, чудак, для тебя старался. Надо же окно починить — слыхал, что Натальюшка сказала? К директору поведет. Она ведь у нас еще и классный руководитель…
— Все равно… — вздохнул я. — Тащи его назад. Я другое найду. А этим пусть сам подавится.
Самохвалов уныло поволок стекло наверх, но скоро весело сбежал ко мне. Глаза его озорно посверкивали.
— Володь, ты в тире стрелять любишь? — спросил вдруг он.
Я выжидающе поглядел на Борьку. Что за странный вопрос.
— Ну, так слушай, — сказал он. — В тир к дяде Сидору лучше и не заглядывай.
— Это почему еще?
— Просил передать, что, если заглянешь, он тебя свяжет и вместо движущейся мишени поставит. Так и знай…
— Все ясно! — усмехнулся я. — Меня поставит, а сам мишени на память прихватит. Память-то у него, похоже, бездонная.
Как говорит Акрам — «Якорь красть — с ним же и утонуть».