12.
— Знаешь, как зовется этот цвет?
— Нет.
— Фиолетовым.
Стена стояла перед ними, обещая завершение долгого пути и предвещая начало следующей дороги. Великая стена Ромуро, великая тварь, самая большая особая Сиаль, граница-града между обиталищем людей и ничьей, лишенной защиты Полога, территорией.
Никто не селился там, на белой земле Плата. Никто оттуда не приходил и не возвращался. Никто не знал, как глубоко сама Стена уходит в землю. Людям хватало спинного гребня, высотой превышающего граду любого Городца.
Основу его слагали тела всех живших некогда на спине Хома Сиаль — заеденных нуждой; сдохших от голода и болезней; погибших в бою; умерших в постели и с почетом захороненных в стеклянных ларцах; преступников, заживо отданных на медленную казнь — поглощение каменными губками.
Все, рано или поздно, какую бы жизнь ни вели, и какая бы смерть их ни выбрала, оказывались здесь, кукленками, навсегда застывшими в густо-фиолетовом, на ярком Пологе едва просвечивающем, гребне.
Все, кроме облюдков. Их особая не принимала.
Никогда.
Парни закинули головы, стараясь не касаться тени особой.
— Думал, что когда-нибудь здесь окажешься?
— Нет.
— И я тоже.
Стена тянулась на многие, многие длины пути, окаймляя жилую землю, ныряя и вновь вытягиваясь по поверхности. Иные храбрецы-безумцы-бездумцы насмеливались выпиливать, выкалывать из гребня маленькие яркие кусочки фиолета. Стоило это действо больших усилий, большого страха и великих дарцов. У султаны, помнится, был целый ворот, расшитый этим цветом.
Когда-нибудь, подумалось пастуху, стена заберет себе такую силу и мощь, что допрет до Полога. И что после случится, ему уже не узнать-не дождаться.
Юга хлопнул его по плечу и вплотную приблизился к Ромуро. Ключ Гаер ему доверил, пока за косу тягал. Строптивый ты, но сообразительный, сказал тогда.
Ключ — одно название. В стеклянной плоской коробочке рыжий маркировщик вручил ему устройство, тварьку крылатую из Провала. Юга часто там плескался, но таких не видывал. Будто совсем прозрачная, только кайма крыльев огнем горела, а сами косточки и цвета не имели.
Гаер наставлял: до стены не открывать.
Как к Ромуро подойдете, так сажай ее на стену. К душке с той стороны, с обратной, друг прилетит, он стенку и прошибет.
— Ну, поглядим, насколько тут все у вас серьезно, — пробормотал Юга, вытряхивая душку.
Та словно прилипла к Ромуро, сонно водила усами.
Кайма крыл перестала вдруг огнеть, замерцала прерывисто.
Юга, не сводя взгляда с устройства, попятился, ухватил за рукав Выпь.
— Давай, не тупи. Еще обломком заденет.
Выпь недоверчиво поглядел на маленькую, в половину ладони, душку, но смолчал. Молчал и Юга, поглядывал на стену. Долго ничего не происходило, надоело ему ждать. Только выпрямился, высунулся, как участок стены надулся фиолетовым пузырем и лопнул.
— Видно, и впрямь — очень надо было, — сказал на это Юга, поднимаясь и вытряхивая из волос блестящее крошево.
***
Если на Сиаль они вымокли и вымерзли до костей, то на земле Плата испеклись с потрохами.
Такой горячки не запомнили бы и старожилы старого мира, не то что новички мира нового, Третий да Второй. Полога не было. Было сплошняком вылинявшее в бель синее, да крупно-желтое нечто. Оно-то и повинно казалось в жаре, на него даже смотреть было невмочь, в слезу резало глаза.
Прозар да веко — слиплись в одно, перемены парни не чуяли. Выпь предполагал, что миновало два полновесных ока, с того момента, как они заступили на свежую территорию. Заступили, потому что тахи остались с другой стороны Ромуро. Сюда им ходу не было. В пролаз — узкий, тесный — только они вдвоем и протиснулись.
Дороги — осмысленной — не существовало вовсе. Не было и ориентиров, зато под ногами развертывалась немыслимая красота, белое с серебром, собранное из мельчайших крупиц. И вроде не песок, слишком тонкий, да цветом чудной. Ноги в этом диве изрядно вязли, а голой рукой тронуть больно было, жглось.
— У меня эта штука сыпучая колючая везде, везде! — злился Юга, остро страдающий без привычного избытка воды Провалов.
Выпь к суши был более привычен, но поддерживал спутника сочувствующим молчанием. Того это только пуще из себя выводило:
— Ай, ты хотя бы звук какой в ответ издавай, я же с тобой говорю, ну?!
— Ага.
— Что «ага»?!
— Издал звук.
— Ну, спасибо, уважил так уважил!
— Пожалуйста. Обращайся.
Юга рычал опасно низко, нехорошо щурил глаза, на запавшем лице резче обозначались скулы. Цепь, однако же, не спускал. Плотно укутывал волосы, воли им не давал.
Спали в очередь. Стереглись. Место было совершенно новым, не названным, кто здесь водился и чем питался, они не знали.
Сам Выпь голодом не маялся, приучил себя долго без еды обходиться. Хом Сиаль, стеклянно-каменный их мир, был расточительно беден на съедобное. Люди с детства привыкали к брикетам-концентратам, кои умельцы ладили из смешанных, часто сорных, ингредиентов. Выпь как-то подрабатывал в одной из лавочек, и сам убедился, что в ход шло все, включая заморские приправы.
— Есть хочешь? — спросил друга.
Тот мотнул головой. Не знали, сколько им предстояло идти через Плата, запасы следовало беречь.
Юга тряхнул перед носом спутника мелкой склянкой с белыми плотными горошинами.
— Мой завтрак, обед и ужин.
Выпь нахмурился. Подобное охотно глотали работники Веселых Домов, разбойные люди и простые богатые бездельники. Растирали на тыле ладони, вдыхали или слизывали. Горошек шел готовым, из-за Сухого Моря, стоил много дешевле обычных концентратов. Отлично гнал усталость и голод, поднимал настроение, но Выпь видел, что делалось с людьми после долгого, обильного употребления.
То, что от них оставалось.
Юга знал меру.
Вроде бы.
С ним никогда нельзя было быть уверенным.
Но лучше это, чем тот же каменный порох…
— Эй, да хватит уже киснуть! Вон, мерцает что-то впереди, не иначе вода?
Выпь напряг зоркие глаза.
— Или морочится…
— Проверить все одно стоит, — Юга ускорил шаг, балансируя руками, сбежал с холма.
Серебристое с шорохом струилось под подошвами. На мгновение Выпь помстилось, что складывается рисунок какой, моргнул — переменилось. Расстояние обманывало. Юга, только что бывший в десятке шагов, вдруг рывком отдалился.
— Юга! — крикнул Выпь. Кольца на шее остерегли холодом. — Юга! Стой, обожди меня!
Тот на ходу обернулся, вскинул руку, укрывая глаза от разжаренного света. Остановиться не подумал, блеснул зубами в ответ:
— Нагоняй!
Выпь шепотом выругался, почти сбежал с горки, оскальзываясь и увязая.
Юга стоял у гладкой кромки воды, жадно вдыхал свежий запах, но пить, тем паче — лезть в нее — не спешил. Оглянулся на спутника:
— Как думаешь, испробовать?
Вода лежала в словно бы специально приспособленной выемке, вся какая-то причесанная, тонко убранная бликами. Прозрачная. Выпь видел дно, застеленное белым сыпучим. Никаких особых не приметил.
— Думаю, можно, — ответствовал, про себя недоумевая, с чего бы облюдку его мнения-дозволения испрашивать.
Юга радостно гикнул, вмиг разделся до исподнего, кинулся — Выпь окатило холодным крошевом.
Проморгался.
— Эй, давай сюда, нечего каменной бабой выстаивать! — Третий махнул рукой, взметнув брызги.
— Ага.
Нашел, с кем равнять. Бабы эти, каменные, появлялись на просторах Сиаль частенько — грубо-округлые изваяния, приблизительная видимость живой женщины. Никто не ведал, мастерил ли их неведомый стукан, или сами нарождались, да для чего появлялись. Но по темноте держаться от баб старались подальше, слишком тягостную жуть наводили отшлифованные лица.
До этого Второй думал, что нажрался воды на год вперед, а тут, когда липла к спине рубашка и зудела голова, только о купании и помышлял.
К счастью, глубиной здесь не баловались. Выпь осторожно шарахался по мелководью, а потом Юга это надоело, и облюдок решительно ухватил друга за руку. Крепко сомкнул сильные пальцы, потащил за собой.
Выпь уперся пятками.
— Ты чего?!
— Да научить тебя кой-чему хочу. Чтобы уж если тонуть без меня доведется, то красиво, с толком, с выдумкой. Гляди сюда!
И, невместно упрямый, добился-таки своего. По крайней мере, на воде держаться Выпь наловчился.
После выбрались на берег, обсыхать. Облюдок не удержался, спросил:
— Что же тебя так колотит? Или в детстве притопили?
— Нет. Другое тут…
— Не расскажешь?
— После.
— Смотри, я слушатель хороший…
Лениво обернулся на живот, подставляя узкую, крепкую спину огненному шару. Выпь откинулся на руках, закрывая глаза. От непривычной усталости чуть дрожали пальцы да познабливало.
Ошейник тепла не перенимал, стылым оставался.
Вздрогнул, когда шеи сзади коснулись чужие ладони.
— Не трепыхайся. Глянуть хочу, можно ли штуку эту от тебя избавить.
— Ты разве в замках понимаешь?
— Не без этого, приходилось из браслетов выкручиваться, — Юга изучал Гаерову сработку, ощупывал; после расстроено отодвинулся, — нет, не пойму, хоть убей.
— И ладно, — успокоил Второй, — не больно-то и мешается.
Облюдок вновь растянулся подле, с хижей усмешкой молвил:
— А справный из тебя мужчина вытянется, пастух. Годок обождать, и готово, сухота девичья.
Второй смутился, почесал облупившийся нос, дернул плечами.
— Там поглядим.
— Да, — Юга отчего-то помрачнел, — поглядим… Ладно, одежда вроде просохла, давай сбираться.
***
Шлось ходко, жар донимал меньше. Юга помалкивал, Выпь тем более языком зря не чесал. Смотрели в оба.
— Я лишь надеюсь, мы не кругами бродим, — бросил Третий.
Пастух споткнулся. Мысль такая и ему в голову приходила.
— Я тоже.
Теперь запнулся Юга. Вскинулся:
— Что?! Разве не ты у нас путешественник многоопытный?
— Я эту местность в первый раз вижу, ровно как и ты. Откуда бы мне знать? — устало огрызнулся пастух.
Сориентироваться, взглядом зацепиться было не за что, холмы гладко перетекали один в другой, плавно горело сыпучее серебро. Бродить можно было до смерти.
Опустил сердито голову, и — словно мелькнуло под блестящим сором матово-белое, твердое. Пригляделся.
— Смотри, будто дорога.
Юга ковырнул носком, нагнулся, сметая серебряный прах, обнажая слой новой поверхности.
— Ай, твоя правда! Ну, теперь проще будет.
И проще — стало. Ноги больше не увязали по щиколотку, не стирались в кровь, дорога постепенно выпросталась, пошла широкая да пригожая.
Юга ткнул в бок.
— Глядишь, скоро к корабелле Гаеровой выйдем.
Выпь не стал пугать удачу, сдержанно кивнул в ответ.
— Любопытно, из чего она здесь сработана, — облюдок на ходу нагнулся, коснулся пальцами, — ишь ты, холодная, упругая да гладкая.
Выпрямился. Задумчиво упер руки в бедра. Поднял глаза на спутника.
— Как особая, — осторожно додумал общую мысль Выпь.
Не успел и двух шагов сделать, как вспучилось слева, фонтаном фыркнула сыпучка, а за голень ухватилась белая, тонкая ручка. По крайней мере, выглядело это нечто точь-в-точь истончившейся, белейшей человеческой дланью, обросшей веером дополнительных пальцев. Пастух, не думая, с хрустом придавил ее ногой, но прежде ровная дорога пошла крупными пузырями.
— Юга, с полотна!
— Да что ты, а сам бы я не сообразил, конечно, — выщерил клыки облюдок, пятясь.
Выпь отмахнулся испытанным ножом от загребущих рук, удачно обрил пальцы, вцепившиеся в одежду, крутанулся, без жалости ломая вылезающие из туго лопающихся пузырей руки.
Юга смачно выругался, когда в волосы впились сразу несколько охотников, потянули к товаркам. На беду себе, цепь тоже стащили — черная волна хлынула враздоль, ломая руки и с корнем выдергивая их из дороги. Выпь пробился к другу, встали спина к спине.
Пузыри лопались, выстреливая извивающимися, словно поганые черви, конечностями.
— Они нас не выпустят.
— Да пусть только попробуют!
— Уже. И у них получается.
— Да чтобы меня, да до смерти залапали… Ай, не бывать тому! — Юга взъярился.
Выпь помалкивал. Чего зря голосом играть, ушей у тварей этих не было, а вот железо они какой-то хитростью чуяли. Близко не совались, крутили петли вокруг да около. Юга стискивал цепь, ждал, когда рискнет кто лапу протянуть.
Рискнули. Облюдок — где только сноровку взял — хлестнул наотмашь, ломая руки, как пересохшие ветки. Силы в них немного было, брали количеством.
Пастух действовал ножом, стараясь не отходить далеко от спутника. Вместе, не сговариваясь, медленно двигались прочь с дорожного полотна.
Нападавшие что-то для себя уяснили. На миг прервали череду атак — и согласно ухватились друг за друга, сплелись, разрастаясь в диковинное белое древо.
Выпь сглотнул, соображая, как бы донести неприглядное известие до Третьего. Не нашелся, просто двинул в бок, понуждая глянуть через плечо:
— Вот же подстава коварная! Пригнись!
И, едва пастух успел согнуться, послал в образину цепь.
Подарок твари пришелся не по нутру. Сочиненное орудие перехватили десятки рук, дернули на себя — Юга зашипел, обжегшись о звенья, разжал пальцы. Встретился с ошалевшим взглядом Выпь.
— Ну, промазал. С кем не бывает?!
Пастух хотел сказать, с кем, да не поспел, его схватили, подняли и бросили. Приземлился так, что отшибло дыхание, а в глазах потемнело.
Подняться сумел не сразу, и дорого бы ему встало это промедление, если бы не Юга, заслонивший существу дорогу.
— Куда прешь, сволочь-бестолочь?! Я тебе на поиграть не гожусь?!
Многорукое дерево широко махнуло «ветвями» — Третий увернулся чудом, отскочил, попадая в мелкую ловушку новых пузырей.
Выпь рванулся — сцапали за ноги, возвращая в исходное положение. Парень, отчаянно извернувшись, попробовал удержаться, наугад ударил ножом и тот легко вошел в дорогу, прочертил клювом длинную борозду и мертво встрял.
На мгновение все замерли. Несколько ручек торопливо занырнули обратно, парочка сникла… А полотно мелко задрожало и сдвинулось. Вздыбилось. Встряхнулось, словно пытаясь сбросить народившиеся на ней нечистоты и — понеслось.
Выпь, припав на колено, цеплялся за нож, встречный ветер резал глаза, верх и низ то и дело менялись местами. Юга орал что-то бессмысленно-восторженное, и как он держался, пастух сообразить не мог.
Закончилась дикая скачка-полет так же внезапно, как и началась. Дорога сначала сбилась, пошла медленнее, а затем вытянулась и улеглась. Замерла. Будто вновь заснула.
Выпь поднял голову, всматриваясь, вслушиваясь всем телом. Сообразил разжать слепившиеся на рукоятке ножа пальцы.
А Юга все смеялся.
— Что? — хрипло окликнул его Выпь. Поднялся, упал, снова встал, кое-как добрался до Третьего, блаженно валяющегося на спине. Требовательно встряхнул. — Да что с тобой?
— Ох, Выпь, я все думаю, или ты особо везучий, или я безумно притягательный, или вместе мы так срабатываем, что мимо нас ни одна чуда не проходит. Что там, что здесь, — и вновь захлебнулся смехом, откидываясь на спину и закрывая лицо ладонями.
Ногти у него оказались изрядно сорваны, одежда подрана. Видно, держался как мог, да и руки-ветки постарались. Выпь удачливее оказался.
Самих цепких тварей не было видно, словно вовсе сгинули.
— Эй, хватит. Пошли. Неизвестно, куда нас вообще затащило… — ухватил спутника за плечо, сволок с дороги — теперь теплой, мягкой, словно падаль под светлым Пологом.
Юга послушался, только задержался, чтобы выдернуть из скованных посмертной судорогой бледных ручек цепь.
***
— Как думаешь, какой он из себя, Хом Кинтары этот? — вдруг спросил Юга.
— Не знаю. Имя красивое.
— Я надеюсь, там тепло, много воды и люди говорят по-нашему, иначе тяжко будет приспособиться…
— Ты будешь скучать по Сиаль?
Облюдок строптиво фыркнул, оскалил зубы.
— С чего бы? Мы друг о друге и вспоминать забудем, не то что скучать.
— А я буду.
— Ну и дурак. Глупо томиться по прошлому, надо жить настоящим.
Выпь упрямо нагнул голову.
— Но прошлое — оно же как бы продолжается в настоящем? Тогда, выходит, надо забыть самого себя…
— Вы-ы-ыпь, тебе голову напекло, да?
— Нет, — Выпь нахмурился, — но я отдаю должное миру, где родился и вырос. Без него меня бы не было.
— Тебя бы не было без тех причиндалов, на обслуживании которых я подвизался!
Выпь не ответил.
Облюдок же, вымолчав немного, с сердцем произнес:
— Мы опять ругаемся.
— Ага.
— Ладно, скоро уже выйдем…
— И тогда ругаться не будем?
Хотел пошутить, но Юга лишь глянул искоса — без злобы, с неприемлемой тоской — и вовсе отвернулся.
***
— Темнеет, — сказал Выпь с удивлением.
Слепящий шар исчез, наверху сделалось смурно.
Юга раздраженно вздохнул.
— Ну, вообще замечательно. Если нас темнотой закроет, как мы корабеллу увидим?
— И огня нет.
— Ты это нарочно, да?
Выпь счел за благо смолкнуть. Так и шли, покуда видна была дорога. И потом еще немного. И еще чуть.
А затем объяла тьма, да такая глубокая, такая настоящая, что Выпь невольно коснулся лица, убедиться, что сам он — здесь.
— Все, дальше только на ощупь, — обреченно вздохнул Юга, закинул голову — да так и застыл, позабыв закрыть рот.
— Что? — Выпь тоже глянул наверх и тоже омер. — Что это?
Юга лишь растерянно сглотнул. Слова закончились, или не было слов для подобного…
Словно глядело сверху неизмеримое множество глаз особых. Ярчайших, светлейших, нежнейших, неистощимого света и… И горело крупным больным огнем бледное блестящее око.
— Красиво как…
— Ага.
Смотрели так долго, надышаться не могли. Дивились — каждый сам про себя. Юга, беспокойный и до новых впечатлений жадный, ладонью огладил мягкую здешнюю землю.
— Ай, чудно, будто трава, а мягкая и мокрая какая-то. И… ломается с кровью… Дух приятный.
Даже земля здесь была другая. Податливая, остро пахнущая. Веко оказалось пропитано звуками и запахами: незнакомыми, тревожными. Когда взобрались на очередной взгорок — застыли оба.
— Корабелла, — хрипло опознал Юга.
— Она самая, — подтвердил Выпь, разглядывая затаившуюся в расселине между холмами дивницу.
Она стояла черная, почти не видная, словно из черного железа выкованная. Никто из них допрежде корабелл не видел.
Но оба признали ее сразу же.
— Как я узнаю? — упрямо переспросил Выпь у рыжего маркировщика.
— Что узнаешь?
— Как пойму, что передо мной именно она? Корабелла?
Гаер рассмеялся, откинув яркую хитрую голову. Будто Второй что до смешного нелепое молвил.
— Узнаешь и поймешь сразу, поверь. Глазами не поймаешь, так сердцем, кишками разберешься. Так всегда бывает, не ты первый…
Я не Первый, мысленно согласился Выпь и больше ни о чем его не спрашивал.
И только теперь, наблюдая сквозь прозрачную черноту корабеллу, понял Гаера.
— Идем, хорош зенки пялить, — встряхнулся Юга, сбрасывая оцепенение.
Выпь молча последовал за ним, про себя дивясь неказистой охране. Вроде как и не было ее, хотя рыжий предупреждал, что с ними человек будет, хороший, но «не капитан».
Что подразумевал под этой характеристикой Гаер, Второй так до конца и не разобрал.
Вблизи корабелла показалась пастуху еще красивее. Матовая, гладкая ладья, дышащая ровной уютной прохладой. По бокам, ближе к носу, были приспособлены чудные плоские крылья, еще одни держались на самом хвосте, а ровно посередине палубы вздымался сплошной плоский гребень.
Когда Выпь робко коснулся пальцами бока корабеллы, гребень вдруг из черного сделался киноварным.
— А-а, гости наши, ебврт, — хрипло приветствовали их сверху. Парни задрали головы, и по самые глаза заросший мужик, перегнувшись через борт, осклабился им навстречу. — Мы уж заждались. Карабкайтесь, отходить будем.
Взбираться на корабеллу, как оказалась, следовало прямиком через боковое крыло — встретивший их незнакомец обозвал эти придатки «рулями высоты». Юга скакнул на них первый. Подпрыгнул, легко подтянулся на руках и, припав на колено, уже протягивал Выпь руку.
А дальше махнули через борт и оказались на узкой, пустой палубе, чуть подсвеченной срединным тонким гребнем.
Мужик окинул их быстрым, но цепким взглядом, сплюнул за борт. Было в нем росту порядочно и весу, как в зрелом кармине.
— Меня зовите Эльриком, а на ваши кликухи мне срать с перехлестом. Валите под арфу и чтобы по палубе не шатались. Лут до новичков жадный, я из-за вашего дерьмячьего любопытства в жопе какой-нибудь застрять не хочу.
— Да ты там живешь, судя по всему, — огрызнулся Юга, прежде чем Второй сообразил его уволочь.
Эльрик хмыкнул, нехорошо сверкнул глазами, но на выпад не ответил. Видимо, получил на их счет от Гаера какие-то немудрящие наставления.
Парни устроились прямо под спинным гребнем, так называемой «арфой». Спать хотелось невыносимо, голова казалось тяжелой, словно овдо. Юга взялся разбирать измочаленные волосы. С шипением раздирал пряди.
— Помочь? — подавив зевок, спросил пастух.
— Помоги, — нехотя согласился Юга, вручая покоцанный гребешок Выпь.
Сам пристроился у него в ногах, удерживая спину прямо.
Выпь отложил гребень. Осторожно вдел в пряди пальцы, потянул, разделяя.
Волосы казались смирными, не обвивали запястья, не стремились петлей лечь на шею. Наверное, тоже устали.
Постепенно расслабляясь, Юга прижался к колену пастуха. Задумчиво улыбнулся.
— Что? — спросил Выпь, почувствовав перемену настроения.
— Мне раньше только мамка волосы разбирала. Никого не допускал.
— О как, — смутился Выпь.
Оба помолчали. Юга, кажется, задремал, и пастух слегка вздрогнул, когда облюдок со смешком проговорил:
— Ты все же поешь себе под нос.
— Вовсе нет.
— Да. Рычишь что-то без слов. Что за песня?
— Мне пели ее те, что воспитали, — нехотя признался Выпь.
— Родители?
— Не думаю. Не думаю, что они были моими родителями.
— А кем они были?
— Приходимцами.
— На людей совсем не похожи, ай?
— Ага. Совсем.
— И ты их не боялся?
— Я любил их, — сказал и тяжело замер на мгновение, на внутренней стороне глаз видя их последнюю встречу.
Юга вздохнул. Зачем-то потерся о его колено щекой.
Выпь заплетал косу, посматривал на открывшуюся шею. Невольно подумал, сколько слипшихся пластов взглядов лежит на ней, на лопатках, на плечах, как часто разглядывали Третьего — вот так вот, со спины.
— Сколько тебе, Юга?
— Хэй, да я старше тебя, пастух!
— Это едва ли. Шестнадцать хоть есть?
— Само собой! — возмущенно фыркнул облюдок. — А тебе-то сколько сравнялось?
— Я не знаю.
— Как так?
— Или не помню. Там, где я рос… Странное было место. Его как будто не было совсем. Словно в узел скручено, око-веко, едино. Не умею лучше объяснить.
— Да как всегда, — хмыкнул Юга, — долго еще?
— Все почти.
Заплел косу. Облюдок сдержанно поблагодарил, не сдерживаясь, поругал — как без этого.
А потом наступил Лут.
Вдруг — цветком раскрылся вокруг — как будто всегда здесь был.
Выпь молча поднялся, немой до костей, от дивной, влекущей, неутомимой красоты, распавшейся округ на тысячи и тысячи взглядов. Все было черным. Все сияло красками. Все было безмолвие. Все пело и звучало.
Теплый сухой ветер трепал ворот куртки, и корабелла плыла по этому ветру, как листяной кораблик.
Пастух, не слушая друга, шагнул к борту, заглянул под тулово корабеллы и Лут глянул в ответ. В самое сердце, в самый центр головы — пробил до боли, до короткого спазма средостения. Выпь покачнулся, ухватился за борт.
Ухнуло в ушах.
— Гляди, пацан, — проговорил Эльрик, стоявший тут же, — гля-яди, любуйся, да только Лут всегда мягко стелет, а спать на кинжалы укладывает…
Второй молчал.
Не родилось еще слов, могущих описать ту многонравную, бескрайнюю красоту, заполняющую его грудь — словно вода, хлынувшая в пробоину.
Выпь прикрыл глаза, стараясь дышать глубже. Юга молчал рядом, и глубокая тьма его глаз легко спорила с чернотой Лута.
***
Уже когда лежали в темноте, грелись друг от друга, Выпь заговорил:
— Юга. Если нас все же найдут и растащат…
— Не растащат. Мы им интересны вместе.
— Дослушай сначала. Если разделят, я… Я все равно тебя найду. Где бы ты ни был. Обещаю.
Юга рвано вздохнул. Ткнулся холодным носом в плечо друга.
— Очень мило, пастух. Давай спать уже.
Выпь кивнул, устроил подбородок на черной макушке и закрыл глаза.
***
Выпь проснулся на рассвете.
Мутным, еле проедающим себе путь сквозь рыхлую плоть здешнего неба. Вчерашних острых глаз Лута над головой не было, ощущение движения тоже куда-то подевалось.
Прибыли.
Сел, оглядываясь. Дул ветер, мелко сеялся пыльный дождь. Хрипло ругался с кем-то Эльрик, шумно харкал за борт. Юга не было, как не было его когда-то, очень давно, в прошлой жизни.
Левое запястье холодили зеленые бусы. Выпь улыбнулся, пригладил шарики. И как умудрился?
Старая куртка исчезла.
Обмен вполне честный. На память. На запах.
Гаер как-то сказал ему: «В одиночку у вас шансов больше». Выпь тогда просто кивнул, давая понять, что к сведению мысль принял, но обсуждать это не собирается. Он не хотел снова заделываться одинцом — хватило.
Но видимо, Гаер тоже не смолчал.
А Юга всегда был скор: на слова, на дела, на расправу.
Выпь выдохнул через теснившую грудь боль. Поднялся, лег локтями на борт корабеллы, оглядывая новый Хом и катая в руке эдр.
Не так далеко виднелась плоская черноспинная дорога, по которой дружно и вразнобой пролетали дальние родственники тахи — мускулистые, шумные, крепко пахнущие.
Выпь проверил, плотно ли сидит новый браслет и махнул через борт на «руль высоты». Навстречу Хому Кинтара.
Больше книг на сайте - Knigoed.net