Итак, большинство тех, кто посчитали нужным высказаться, проголосовало за выкладки по средам и субботам. Значит, так тому и быть.
И ещё: со следующей проды на книгу будет открыта подписка.
Ваш автор
Страстная седмица в этом году оказалась тягостной, и не в одном только строгом посте и общей сдержанно-скорбной атмосфере воспоминания Страстей Господних тут дело. В Страстной понедельник умерла Любаша, жена Вани Лапина, моего гимназического хапника, затем первого моего ученика, а потом и незаменимого помощника в обучении артефакторов. Дочку родила, а сама в тот же день и угасла. Что за беда приключилась с Любашей, я не представлял — как в этом мире обстоит дело с родильной горячкой, [1] я не знал, но почему-то считал, что лучше, нежели оно было в истории мира моего. Поговорив после похорон с Андреем Васильковым и Лидой, узнал, что по рождении у Лапиных первенца доктора настоятельно советовали супругам повременить со следующим ребёнком, однако Иван с Любой то ли не вняли, то ли так уж у них сложилось…
Как-то утешить Ивана в его горе все мы, конечно же, пытались, но не так оно оказалось и просто. И горе само по себе то ещё, и трудности за ним на парня свалятся немалые, да и после слов отца Маркела, что раз Господь прибрал рабу Свою Любовь на седмице, когда мы вспоминаем Страсти Его, то явил тем её бессмертной душе Свою особую милость, и сказать было больше как бы и нечего. Куда больше мы смогли помочь Ване делом — сестра его с мужем взяли его с обоими детьми жить к себе, а то там и старший-то ещё младенец, а тут и младшая только-только родилась, одному ему с ними не управиться, я дал двести рублей. Да, сестра с мужем у Вани более чем зажиточные, сам он тоже не бедный, но я всё-таки считал себя обязанным хоть как-то помочь. В общем, Пасху я в этом году ждал сильнее, чем когда-либо раньше, и встретил её, преисполненный ожиданий чего-то лучшего.
Уже сама погода показала, что ожидания мои не беспочвенны — если вся Страстная седмица была пасмурной и ветреной, то на Пасху весь день светило и пригревало солнышко, да и на Светлой седмице погода не раз напоминала, что лето уже не за горами.
Пасхальную службу мы отстояли, как и всегда, в храме у отца Маркела, а вот с праздничными обедами в этом году получилось совсем не так, как раньше. В сам день Пасхи обед устраивал дядя Андрей, в Светлый понедельник пировали в отцовском доме, в Светлый вторник у князя Бельского, в Светлую среду у Леонида, в Светлый же четверг очередь в этой эстафете гостеприимства дошла и до меня. К тому времени на еду, даже приготовленную в честь праздника со всяческими гастрономическими изысками, все мы смотрели уже без воодушевления, так что в Светлую пятницу царевича Леонида с царевной Татьяной мы с Варварушкой пригласили уже просто на чай.
Ну, на чай — это так, формальный повод. На самом же деле собрались мы для того, чтобы уже предметно поговорить о создании женского гимнастического общества царевны Татьяны Филипповны. Татьянка, войдя во вкус упражнений, коим научила её Варенька, и набравшись премудрости в Царицыном благотворительном обществе, уже вовсю горела желанием показать себя настоящей царевной, проявляя неусыпную заботу о красоте и здоровье прекрасной половины подданных русского царя, Леонид, имея постоянную возможность оценивать на глаз и на ощупь благотворное действие гимнастических упражнений на женскую красоту, пыл молодой супруги всячески поддерживал, про нас с Варей и говорить нечего. Итогом совещания стали сразу несколько мудрых решений и план действий по их претворению в жизнь.
Нам с Варварой вменялось в обязанность обеспечить теоретическую базу, создав инструкцию по выполнению упражнений, питанию и гигиеническим мерам, а также оформить на имя боярыни Варвары Левской привилегию на гимнастический обруч, как и иные гимнастические снаряды, ежели и когда таковые будут изобретены. Татьянка с Леонидом брали на себя составление устава общества и его заверение Палатой внутренних дел. Приискивать для общества подходящее здание должны были и мы с Варей, и Леонид с Татьянкой, тут уж кому первому повезёт. Прикинули и перечень тех, к кому стоило в первую очередь обратиться за деньгами или помощью в их сборе. Что надо будет привлечь Ангелину Красавину, нам с Варенькой было ясно ещё раньше, у Леонида и Татьянки эта идея вообще вызвала восторг. Да, Красавина вернулась на сцену, вернулась, как и ожидалось, с блеском и триумфом, поэтому использование её имени для сбора пожертвований и продвижения самой идеи женской гимнастики, как не особо простого, но верного пути к красоте и здоровью, обещало делу пусть и не триумф, но уж точно определённые успехи. Кстати, на сцене Ангелина Павловна действительно оказалась великолепной актрисой, куда лучше, чем это получалось у неё в повседневном поведении, даже я остался в полном восторге от её игры. [2] Впрочем, кое-какие соображения относительно сбора денег имелись и у Татьянки.
Намеченный нами план вызвал и некоторые изменения в жизни сразу двух домов Левских — отцовского и моего. Из первого во второй перебралась на жительство Оленька. А кому, спрашивается, мы бы доверили рисовать иллюстрации к инструкциям по гимнастике? А как бы Оленька их рисовала, не умея сама эти упражнения делать? Нет, вот как раз названая моя сестрица с её-то способностями и смогла бы, ей и просто посмотреть было бы достаточно, но лучше же, если она упражнения те будет не просто видеть, а и понимать на собственном опыте? Правильно, лучше. Но всё это требовалось от Оленьки не в ущерб её учёбе в гимназии, так что пусть пока поживёт у меня, всё равно же поблизости. Ну да, от меня до гимназии ей лишние пять минут идти, но всё меньше, чем если бы каждый день и в гимназию, и от отцовского дома к моему, а потом ещё и обратно. Родители эти мои соображения поняли и приняли, а вот сама сестрица меня несколько озадачила — я, по опыту нашего с ней общения, ожидал, что она чуть не завизжит от радости, даже внутренне к тому приготовился, чтобы не вздрогнуть от неожиданности, а она… Нет, рада она вроде и была, но именно что вроде. На загадочную историю с «Иван Иванычем» поведение Оленьки, конечно, не походило, но призадуматься было над чем. М-да, кажется, год с лишним без расследований и загадок аукается мне с изрядною лихвою… Что ж, будем теперь и с этим разбираться, раз уж больше пока всё равно не с чем…
Нельзя, кстати, сказать, что за две седмицы необъяснимое поведение таинственного «Иван Иваныча» прямо совсем уж вылетело у меня из головы, но придумать сколько-нибудь внятные предположения на сей счёт я так и не сумел. Что он ещё такого натворил, что его забрали тайные, я и подозревать не пытался, после того как в голову полез почти что химерический бред, который я сейчас и пересказывать не возьмусь. В конце концов, раз предвидение сказало, что с тайными я ещё успею пообщаться, тогда у них и поинтересуюсь. Если, конечно, получится.
…Вышло, однако, так, что уже вскорости мне стало как-то не до «Иван Иваныча». Явился как-то ко мне Андрей Васильков, основоположник дактилоскопии, и что-то в его поведении меня сразу озадачило. Какой-то он был… даже не подберу нужного слова. Он затеял разговор о поверхностно-следовых преобразователях, но в глаза бросалось, что не это его заботит по-настоящему, что очень он хочет что-то мне сказать, что ему самому представляется важным, но и отчаянно боится это произнести. Хм, меня, было дело, трое уже называли страшным человеком, в том числе и сам царь наш государь Фёдор Васильевич, но не до такой же степени я ужасен!
— Андрей Семёнович, — когда предвидение уверило, что поговорить Васильков, слава Богу, хочет вовсе не о том, что у меня было когда-то с его супругой, — давайте уже, рассказывайте, с чем на самом деле пришли. Видно же, что не преобразователи вас сейчас занимают.
— Я… Я, Алексей Филиппович, денег у вас попросить хотел, — виновато признался он.
— Вот как? — удивился я. Такого я и правда не ожидал.
— Да, — похоже, удивился и Васильков. — И вы даже не спросите, сколько? — ну да, вот и причина его удивления. Денежные вопросы всегда, насколько я помнил, вызывали у него некоторую неуверенность.
— Сказать по чести, меня более занимает, на что вам деньги, — пояснил я. — От этого и будет зависеть, сколько. И да, Андрей Семёнович, я уже вижу, что немало. Денежные возможности супруги вашей мне, как вы, возможно, знаете, известны, вас, помимо ордена и дворянства, казна и премиальным жалованьем не обидела, так что… — я развёл руками.
— Лида говорит, беда, что с женою Ивана случилась, не такая уж редкость, — начал Васильков. — Вот ей и захотелось в память о невестке своей учредить в Москве лечебницу для женщин, чтобы такое реже бывало.
— А разве в обычных больницах женщин не лечат? — я, конечно, прекрасно понимал суть идеи, но нарочно своё понимание не показал, чтобы побудить Василькова более подробно изложить замысел Лиды, а заодно убедиться, что он и сам понимает тот замысел правильно.
— Лечат, конечно же, — признал Васильков, но тут же пустился в пояснения: — Но беременным, получается, особо и негде лечиться. Родильные дома и палаты уже для рожениц, а обычные больницы беременных берут с неохотой, да и сами женщины туда ложиться не сильно и хотят. А вот была бы особая лечебница по женской части, туда бы их и клали. Лида уверена, что при надлежащем уходе и постоянном наблюдении невестка её очень даже могла бы живою остаться.
— А такое дело требует денег, и денег больших, — что ж, Андрей Семёнович всё понимал правильно, но пусть уж договаривает до конца.
— Именно так, Алексей Филиппович, — согласился он. — Да, Лида не бедная, я тоже, но наших с нею денег только и хватит, чтобы под лечебницу здание построить, а чем лекарям и сёстрам платить, на что больных содержать…
— Построить? — перебил я. — Не выкупить?
— Именно что построить, — уже вполне уверенно говорил Васильков. — Поверьте, Алексей Филиппович, жилой дом под лечебницу приспособить не так-то просто, да и дома такие большие продают нечасто… И всё равно переделка дома обойдётся дорого, едва ли не столько же, как и покупка. Заново строить тоже недёшево, зато сразу всё по уму сделать можно, как оно для лечебного заведения надобно.
Спорить тут даже на мой взгляд было не с чем. Пахому Загладину здание под выделку детских колясок мы выкупили, дешевле вышло, чем новое строить, но так мы и купили у разорившегося владельца экипажную мастерскую, там ещё и кое-что из оборудования в дело пустить можно. А лечебницу действительно проще построить заново, чем переделывать из особняка. Да и денег свободных у меня сейчас не столько, чтобы я мог Васильковым помочь… Хотя…
— Вот что, Андрей Семёнович, — ещё раз подумав, я всё-таки решился. — Денег я вам прямо сейчас не дам, нет у меня их свободных. Но! — я сделал паузу, давая Василькову возможность сменить охватившее было его разочарование на надежду. — Но не далее, как на Светлой седмице мы с царевичем Леонидом Васильевичем, царевной Татьяной Филипповной и моей супругой решили учредить женское гимнастическое общество под покровительством царевны Татьяны Филипповны. Согласитесь, Андрей Семёнович, правильно устроенная гимнастика ведёт к укреплению здоровья, и её таким образом можно рассматривать как действие лечебное…
— Женская гимнастика? — Васильков изумился настолько, что позволил себе меня перебить. — Даже не слышал никогда о такой!
— Супруга моя, боярыня Варвара Дмитриевна, стала её открывательницей, — не моргнув глазом, выдал я версию появления женской гимнастики, которая отныне станет официальной. — Пока только сама она, царевна Татьяна Филипповна, да некоторые княжны и боярыни в Москве ею занимаются, но все довольны. Потому как и красоте телесной, и здоровью гимнастические упражнения изрядно способствуют. Обещать я вам ничего пока не стану, кроме того лишь, что постараюсь убедить царевну обратиться к царице Марии Георгиевне с просьбою об учреждении общества женского здоровья, чтобы при оном состояло и женское гимнастическое общество. Вы же понимаете, что такое общество смогло бы собрать деньги, потребные как на учреждение женской лечебницы, так и на её содержание?
— Вы, конечно, правы, Алексей Филиппович, — согласился Васильков. — Но послушает ли вас царевна?
— Знаете, Андрей Семёнович, — усмехнулся я, — до сего дня я полагал, всей Москве известно, что царевна Татьяна Филипповна родною младшею сестрою мне приходится. Вижу, ошибался…
— Простите, Алексей Филиппович, я и правда не знал, — стушевался Васильков. Ну да, он и во дворянском-то состоянии толком пока не освоился, а тут дела ещё более высокие.
— Супруга ваша, кстати сказать, и сама с Татьяной Филипповной знакома, — вывалил я ещё одну подробность на слегка ошарашенного собеседника. — И я, Андрей Семёнович, буду очень вам признателен, если вы с Лидией Ивановной подготовите письменное обоснование, сколько и на что может потребоваться денег. Имея такое, я смогу говорить с царевной уже предметно.
Ничего удивительного, что ушёл от меня Васильков хоть и озадаченным, зато обнадёженным. Обо мне такого сказать было бы, однако, нельзя. Нет, я, конечно, поведение своё продумал, но… Собственно, главную сложность я тут видел вовсе не в том, удастся ли вообще продвинуть саму идею царицыного попечения над женским здоровьем. Татьянку научить я сумею, она у меня и так-то не глупая, Васильков со своей умной головой и Лида с её опытом тоже постараются, но… Но отказываться от учреждения женского гимнастического общества я не собирался, а для этого придётся знакомить Вареньку с Лидой. На то, что супруга моя не поймёт, кем была для меня Лида, я даже не надеялся, и с уходом Василькова продумывал, как мне избежать вполне возможных в таком случае затруднений или хотя бы, как в таких случаях говорилось в прошлой моей жизни, минимизировать ущерб.
Впрочем, насколько я себе представлял, тут не всё выглядело так уж плохо. Всё-таки Лида во время нашей с нею связи была мещанкой, то есть о каком-то серьёзном увлечении говорить не приходилось — мои родители согласия на такой брак уж точно не дали бы, а я не сильно похож на бунтаря, что пойдёт против родительской воли. [3] Вот о Кате, баронессе фон Майхоффен, я супруге даже не заикнусь, пусть и было это давно и вообще в Баварии.
С другой стороны, историю первоначальных планов своих и моих родителей относительно моей женитьбы я Варварушке рассказал, так что она прекрасно знает, что выбор я сделал по любви, да и то, не против воли двух семей пошёл, а умом своим всё устроил. Опасаться после такого каких-то соперниц Варваре смысла не было, ни разу после нашей свадьбы супруга моя подобных опасений не выказывала, и я не видел ничего, что могло бы внести в эту картину изменения. Тут, конечно, немало зависело и от того, как и что скажет Лида, когда Варенька начнёт её расспрашивать, но от этой неглупой и, как сказали бы немцы, практичной, женщины я никаких подвохов не ждал. Впрочем, женщины есть женщины, и нет в мире такой силы, что смогла бы удержать их от непредсказуемых поступков, ежели к тому сложатся обстоятельства. Как нет в мире и такого ума, что мог бы оные обстоятельства предвидеть.
[1] Инфекция, в большинстве случаев стафилококковая или стрептококковая, вызванная отсутствием стерильности при родах, в XVIII-XIX вв. нашей истории основная причина материнской смертности. С распространением асептики и антисептики при родах сошла на нет.
[2] См. роман «Доброе дело»
[3] См. роман «Семейные тайны»