Как известно, до Мюнхена от Москвы намного дальше, нежели до Усть-Невского, однако же письма от Хюбнера и от Дикушкина пришли мне одновременно. Удивившись этакому совпадению, сперва я всё-таки взялся за письмо Хюбнера — честно говоря, толку от него я ждал меньше, вот и решил закончить с ним поскорее. Моих ожиданий господин профессор не обманул. Сам он знал только двоих таких мастеров, и уверял, что ни один из них никогда не имел дел с русскими заказчиками или покупателями. Ещё двое, кто, по мнению Хюбнера, смогли бы такие артефакты изготовить, состояли на службе — один у кайзера Священной Римской империи, второй — у французского короля, так что и они вряд ли бы взялись за иностранные заказы. В общем, тот случай, когда отсутствие результата не огорчало.
А вот письмо от Дикушкина оказалось куда как интереснее. Был, по словам Ивана Матвеевича, в Усть-Невском один умелец, некий Максим Терехов, у коего и мастерства хватило бы на изготовление такого артефакта, и жадности. Более того, Дикушкин, не ручаясь за точность своих сведений, краем уха слышал, будто оный Терехов зимою похвалялся большими деньгами, что заплатил ему какой-то московский заказчик за работу, которую, как хвастался мастер, никто бы кроме него и не сделал.
Прочитав письмо, я задумался. Да, до «Иван Иваныча», раз его забрали тайные, мне теперь не дотянуться, но кто сказал, что у меня так уж прямо и не получится размотать эту запутанную историю до сколько-нибудь вразумительного состояния? В конце концов, никакого прямого запрета и даже пожелания прекратить поиски я от тайных не получал. А раз так, надо собираться в Усть-Невский. Помнится, Дикушкин, когда мы с ним устроили эпическую пьянку по поводу защиты моей диссертации, [1] приглашал у него погостить…
Принял меня Дикушкин со всем радушием, хоть и приехал я не один. Из-за необходимости осчастливить подарками многих знакомых багаж мой оказался объёмным и увесистым, вот и пришлось взять с собой Федю, парня юного, но вполне себе рослого и крепкого. Ничего, и для него нашлось в доме Ивана Матвеевича место.
Мне у Дикушкина понравилось. Дом не сказать, что большой, зато какой-то весь продуманный и удобный. Супруга Ивана Матвеевича, Аграфена Ефимовна, женщина статная и ещё сохранившая немало от былой красоты, показала себя хлебосольной хозяйкой, сыновья Матвей и Ефим радовали родителей рассудительностью и послушанием, а супруга старшего, Матвея, Алёна, ещё и красотой, про трёх дочерей сказать ничего не могу — все они были замужем и выбраться к родителям за время моего гостевания не удосужились. Но уют уютом, а дела — делами, и проведя у Дикушкиных день своего прибытия в Усть-Невский, уже следующим утром я отправился наносить визиты и другим своим знакомым.
— Алексей Филиппович⁈— старший губной пристав Поморцев выбрался из-за стола, чтобы меня поприветствовать. — Какими судьбами? О, поздравляю с новыми орденами! Да вы присаживайтесь, сей же час велю подать чего к столу!
— И мои поздравления примите, Афанасий Петрович, — я показал взглядом на орден Михаила Архангела четвёртой степени и серебряную Михайловскую медаль на груди пристава.
— Премного благодарю, Алексей Филиппович! — довольно ответил Поморцев. — Вот, и службу мою беспорочную государь отметил, и маньяка нашего поимку, чтоб ему там с чертями не скучать! [2]
Скоро на столе появился разогретый самовар, рядом встал благоухающий свежей заваркой чайник, чашки с блюдцами и ложечками, сахарница да большое блюдо с маленькими аппетитно выглядевшими булочками с корицей. Подмигнув, Афанасий Петрович выставил по соседству с этим великолепием полуштоф анисовой и пару чарок. Выпив за встречу и за здоровье государя Фёдора Васильевича, мы под чай с булочками вспомнили былые времена, поиски маньяка, войну со шведами, немногочисленных общих знакомых. Я кратенько рассказал о своих новостях — женитьбе, рождении сына, замужестве сестры, совсем чуть-чуть — о достижениях в оружейном деле и артефакторике, заодно и вручил Поморцеву подарки, в качестве коих выступили револьверы Левского и Гаврилова с Семёновым, к обоим прилагались кобуры для скрытого ношения и по коробке с патронами. Новостями моими Поморцев впечатлился, подаркам обрадовался, пора было переходить к делу.
— Э-э, кхм, — Афанасий Петрович по привычке огладил лысину, — правильно ли я, Алексей Филиппович, вас понял? Вы хотите, чтобы я взял того Терехова, вместе с вами его допросил, но, как вы изволили выразиться, неофициальным порядком? Да ещё говорите, будто тайные вмешаться могут?
— Именно так, Афанасий Петрович, — подтвердил я. — Сами же знаете — нет бумаги, нет и дела. Так меньше вероятность внимание тайных привлечь. А ваше участие в допросе заставит Терехова быть намного более откровенным, чем ежели я сам и один к нему приду.
— Хм, а ежели мы с вами к нему явимся? — предложил Поморцев.
— Не так он сильно тогда испугается, — предположил я. — А вот если его губные под белы рученьки возьмут, да к вам доставят…
— Ну так-то оно да… — Поморцев снова провёл ладонью по лысине. — Вот кому другому отказал бы сразу, но вам… Дайте мне, Алексей Филиппович, сроку до завтра или послезавтра, прикину, как лучше провернуть.
Ничего иного, кроме как принять предложение, мне не оставалось. Я оставил Афанасию Петровичу адрес Дикушкина, мы вернулись к чаепитию, по завершении коего и простились. Что же, выторгованное Поморцевым время у меня было на что потратить.
…Дом на окраине города я нашёл быстро. Что дом тот самый, видно было по двум весьма упитанным котам, серому и рыжему, устроившимся на крыльце и блаженно жмурившимся в лучах неплохо уже пригревающего солнышка.
— Здравствуйте, господин, — на крыльцо вышла молодая, лет двадцати с небольшим, женщина с непокрытой головой, одетая по-мещански — в белое с голубым ситцевое платье. — Ищете кого?
— Здравствуй, красавица, — высокая и статная, с серыми глазами и толстой русой косой, молодка вполне заслуживала такого звания, — Кошкин мне нужен, Архип Петрович.
— Так помер дедушка, Царствие ему Небесное, — на красивое лицо набежала тень грусти, — год уж, почитай, как помер. А вы, господин, по делу по какому?
— Боярин Левской, Алексей Филиппович, — представился я. — Знал я дедушку твоего по войне, всё хотел повидаться, да не успел, упокой, Господи, душу раба твоего Архипа…
— Так вы проходите, ваше сиятельство, — засуетилась женщина. — Это ж вы, стало быть, так по-доброму про дедушку в книжке вашей написали! Наталья я, Наталья Демидова Кошкина, травница да целительница здешняя, теперь вот в доме хозяйствую!
Я снял шляпу и вошёл. Перекрестившись на иконы, увидел на полке рядом с ними свою книгу, что посылал генералу Михайлову для передачи Кошкину. [3] Получить её Кошкин Дед, значит, всё-таки успел.
— Дедушка в последний год ослеп совсем, — не умолкала Наталья, суетливо убирая со стола всякие склянки, ступки и миски, — вот книжку вашу я ему и читала, а он слушал. Доволен был, о вас всё добрые слова говорил, душевный, мол, человек его благородие прапорщик Левской…
Слушая вполуха хозяйку, я осмотрелся. Обстановка в доме, по сравнению с той, что я помнил, несколько поменялась — стало больше ковриков и дорожек, в основном верёвочных, но были и шерстяные, на стенах прибавилось полок, а на них всяческой посуды, что при ремесле хозяйки и понятно, поменялись окна и занавески на них. Чего я не обнаружил совсем, так это следов проживания в доме мужчины. Зато были коты…
Помимо тех двух, что встретили меня на крыльце, в горнице имелось ещё трое, да наверняка были и другие, просто шлялись сейчас где-то по своим важным делам. Возле печки сидел в позе копилки совершенно чёрный котейка, внимательно меня разглядывавший, на лавке у стола дрых здоровенный мохнатый котяра народной масти «серый тигр» и, не открывая глаз, отмахивался пушистым хвостом от котёнка той же расцветки, старательно на этот самый хвост охотившегося.
— Неужели Васька? — кивнул я на спящего зверя.
— Нет, — вздохнула Наталья. — Васька, как дедушка помер, в тоску смертную впал, две седмицы с места не сходил да не ел ничего, вот и тоже ушёл… А это Мурзик, сынок Васькин.
Кот открыл глаза, с некоторым недоумением уставившись на чужого. Я протянул к нему руку, дождался, пока зверь её обнюхает и, прикрыв глазищи, дозволит мне себя погладить. Мелкий, видя такое дело, прекратил попытки поймать большого за хвост и с любопытством разглядывал происходящее. Его я тоже захотел погладить, но малыш решил, что поохотиться теперь можно и на меня, точнее, на мою руку, и схватил её лапами, выпустив маленькие острые коготки.
— Барсик, скотинка грешная, а ну брысь! — прикрикнула Наталья, и маленький хищник моментом исчез, нырнув под лавку. — Тоже Васькин потомок, — хозяйка виновато улыбнулась. — С пониманием, но мал совсем, вот и балует вовсю.
— А остальные? — спросил я. — У Архипа Петровича их много было…
— Так дедушка их со всего околотка собрал тогда, — напомнила Наталья. — А как шведов побили, хозяева вернулись и всех обратно разобрали, мыши-то никому дома не надобны. Но какие-то котейки и остались. У меня вот восемь их живёт, да ещё трое приходят иной раз по старой-то памяти.
Я улыбнулся, вспомнив популярный на излёте моей прошлой жизни мем про Наташу и её котов, но хозяйка, похоже, расценила мою улыбку иначе.
— Не хотите, ваше сиятельство, котика взять? Того же Барсика? Не смотрите, что мал, всё соображает, ходить в одно место приучен, гадить где попало не станет. Всё веселее вам будет, а уж деткам-то вашим…
— Возьму, — решил я. — Буду из города уезжать, зайду за ним. А сейчас, Наташа, проводи-ка меня на кладбище, — велел я. — Хоть так с Архипом Петровичем повидаюсь.
Идти до кладбища пришлось почти через весь околоток, и как я понимаю, поход наш надолго дал местным пищу для пересудов. Всю дорогу то тут, то там поднимались над заборами любопытные лица здешних обывателей, кто-то наверняка и в окна глазел. Встречные, с коими Наташа любезно раскланивалась, тоже провожали нас взглядами, по большей части завистливыми. Саму Наташу такое внимание, кажется, даже забавляло — уж с больно довольной улыбкой вышагивала она рядом со мной.
Постояв у скромной ухоженной могилки, мы вернулись в дом с котами. Выпили хлебного вина [4] — я чарку, Наташа шкалик, потом хозяйка, извинившись, что сегодня ещё не стряпала, угостила меня совершенно чудесным квасом с травами и ягодами. То ли кто-то из здешних (или нездешних) мужчин к ней всё-таки хаживал, то ли и правда коты выбирают женщин сильных и независимых, но никаких поводов заподозрить себя в доступности Наташа мне не давала. Да и ладно, я теперь человек женатый, портить жизнь себе и любимой супруге ради сиюминутного удовольствия не собираюсь.
Ещё один день я провёл в уютном доме Дикушкина, прежде чем старший губной пристав Поморцев исхитрился-таки придумать, как и мне помочь, и самому тайным дорожку не перебегать. Выяснив, что предмет моего интереса проживает на земле, подведомственной в плане охраны порядка Крестовой губной управе, он и спихнул дело её заведующему старшему исправнику Горюшину. С Дмитрием Ивановичем у меня при розыске маньяка отношения сложились хорошие, и подкрепив его добрые воспоминания теми же подарками, я получил от старшего исправника столь нужную мне помощь.
От идеи схватить Терехова и притащить его в губную управу Горюшин меня отговорил, объяснив, что в этом случае скрыть дело от тайных уж точно не выйдет. Он взял двоих надёжных урядников и мы вчетвером нанесли господину Терехову неожиданный и совсем не обрадовавший его визит.
— Вы, Максим Аникеевич, не представляете даже, в какую историю вляпались, — со всею строгостью внушал Горюшин перепуганному артефактору. — Изготовленный вами артефакт был задействован против очень и очень влиятельной персоны, которую лишний раз лучше всуе не упоминать, и вам, и мне так спокойнее будет. А потому давайте-ка, рассказывайте всё, что вы о вашем заказчике знаете, может, и пронесёт вас мимо больших неприятностей.
Что ж, если с мастерством и жадностью у Терехова всё было неплохо, то со смелостью дело у него обстояло куда как хуже, а потому молчать он не стал.
Для начала с Максимом Аникеевичем обстоятельно поговорил я, доподлинно установив, что именно его изделие обеспечило Мартышке с Плюхой проникновение ко мне на двор, и записав все характеристики глушителя. Затем настала очередь Горюшина задавать вопросы.
И почему я не удивился, узнав, что заказывал Терехову глушитель охранных артефактов некий Иван Иванович Иванов, по данному исполнителем заказа описанию один в один Мартышкин наниматель и посетитель Курдюмова? Сам не знаю… Говоря откровенно, меня это поначалу разочаровало, потому как опять всё упиралось в человека, дотянуться до которого не давала Палата тайных дел, но уже очень быстро я понял, что в Усть-Невский приехал не зря. Терехов вспомнил, что запрошенных им денег у заказчика не было, он испросил отстрочку, чтобы их найти, но уже к концу следующего дня явился за заказом с нужной суммой на руках. Горюшин мне при этих словах Терехова хитро подмигнул и тут же свернул допрос, настрого наказав Максиму Аникеевичу молчать о нашей беседе, если не хочет беды на свою голову.
Когда мы вернулись в управу, Дмитрий Иванович пояснил, что ежели на поиск денег приезжему заказчику понадобились сутки с лишним, то, скорее всего, он телеграфировал кому-то в Москву и получил недостающие деньги переводом. Возможность узнать, кто и сколько перевёл денег на имя Ивана Ивановича Иванова, у Горюшина, по его словам, имелась, но на это он попросил ещё два-три дня.
Так оказалось даже лучше — можно было нанести ещё несколько визитов. К генерал-поручику Михайлову я не попал, он отбыл по служебным делам в Выборг, зато встретился с майором, прошу прощения, уже подполковником Степановым. Револьвером моей системы Иван Данилович уже обзавёлся, но револьвер Гаврилова и Семёнова принял с благодарностью, ему же я оставил подарки и сопроводительную к ним записку для генерала. Повидался с товарищами по ополчению — капитаном Паличем и поручиком Ломовым, с капитаном Туганбековым встретиться не вышло, он полтора года назад получил наследство в Астрахани, куда и перебрался.
Дмитрий Михайлович Палич, мой командир в ополчении, искренне обрадовался и мне самому, и подаренным револьверам, и тому обстоятельству, что знаком теперь не только с изобретателем колючей проволоки, но и создателем новых винтовок для армии. Засиделся я у Палича допоздна, и к Дикушкину вернулся, прямо скажу, не совсем твёрдой походкой. С Ломовым встреча вышла более скромная, но мы на войне особо и не сближались. Тем не менее, и ему достались всё те же подарки, а к ним ещё и охотничья двустволка с серебряной инкрустацией, про страсть бывшего сослуживца к охоте я помнил.
Последним, кого я посетил, стал штаб-лекарь Труханов. Фёдор Антонович, конечно же, со всем вниманием выслушал мой рассказ о нынешнем состоянии раненой ноги, но от осмотра по всем правилам меня это не избавило. Итоги осмотра Труханова удовлетворили, так что дальше мы беседовали за кофием. За бывшую старшую сестру в госпитале, а теперь дворянку и зачинательницу большого благотворительного проекта Фёдор Антонович от души порадовался, саму идею учреждения женской лечебницы поддержал, выразившись в том смысле, что раз есть медицина военная, отличная от обыкновенной, то и медицина женская с её специфическими особенностями должна быть, а также добавил, что Усть-Невскому такая женская лечебница тоже не помешала бы.
Я ещё раз встретился со старшим исправником Горюшиным и получил от него листок бумаги с именем и адресом человека, что перевёл деньги из Москвы в Усть-Невский на имя Ивана Ивановича Иванова. Ни имя, ни адрес ничего мне не говорили, но у меня же есть возможность навести справки, так что Дмитрия Ивановича мне оставалось лишь сердечно поблагодарить. Ещё я купил большую и цветастую персидскую шаль, каковую вручил Наташе Кошкиной в обмен на мелкого хищника, и, тепло попрощавшись с Дикушкиными, отбыл в Москву. В общем, поездка в Усть-Невский мне явно удалась.
[1]См. роман «Доброе дело»
[2] См. роман «Царская служба»
[3] Народный обычай — хранить памятные вещи рядом с иконами
[4] Водка крепостью 25 градусов, распространённый в простонародье алкогольный напиток