Ладно, хорошо, дело будет раскрыто, бумаги найдутся и вернутся… А куда, кстати? Ну, куда-нибудь да вернутся, пока не возьмусь гадать, куда именно. В кабинет Смирнова, если Иван Фёдорович от удара оправится, или в Палату тайных дел, если исход для издателя окажется неблагоприятным, может, и в какой тайный архив. Хорошо бы, конечно, те бумаги перед этим их возвращением неведомо куда почитать самому — наверняка что-то интересное для меня в них найдётся. Но вот что?
Помнится, Мякиш говорил, что там и моя скромная особа может быть упомянута. Не удивлюсь, если так оно и окажется, но хотелось бы всё-таки убедиться лично. Неплохо было бы и с другими вопросами касательно тех записей Смирнова разобраться. С какими? Ну, прежде всего, предполагает Михаил Дорофеевич, что обо мне там что-то написано, или же знает. А ежели знает, сразу встаёт вопрос: а откуда, собственно? Вроде Павлов, секретарь Смирнова говорил, что содержание записей ему неизвестно, а он-то сам как раз из тайных… Хотя чин у Мякиша всяко повыше, нежели у Павлова, стало быть, Михаил Дорофеевич может иметь какое-никакое представление о том, что там написано, и без того, чтобы те записи видеть. В любом случае, есть тут, над чем задуматься.
Вот только какой, спрашивается, вообще смысл в этих моих умствованиях, если тайные ограничили моё участие в розыске какими-то совсем уж неопределёнными рамками? Просят иногда узнать что-то у госпожи Красавиной, рассказывают мне новости розыскных действий, но меня самого к тем действиям если и подпускают, то на слишком уж почтительное расстояние и крайне редко. Зачем я вообще им при таком-то раскладе? Но нет, понимаешь, тот же тайный исправник Мякиш заходит время от времени, делится известиями… Надо будет в следующий раз вытащить его на откровенный разговор, если, конечно, Михаил Дорофеевич опять не спрячется за приказы начальства, в суть тех приказов меня вовсе не посвящая. Ладно, пёс бы с ними, с тайными, мне и без них есть чем заняться.
Да уж, есть. Архитектор Клингофер закончил проект строительства в Сокольниках. Я и Васильковы пришли в полный восторг — Антон Адольфович в очередной раз показал, что светилом зодчества в Царстве Русском его считают с полным на то основанием. Да, в его исполнении будущая больница смотрелась больше похожей на дворец, но для здешней архитектуры оно вполне нормально. В бывшем моём мире, кстати, дело с этим обстояло точно так же — вспомните хотя бы институт Склифосовского. Тоже ведь сразу как больница и строился, а на вид — дворец дворцом. Конечно, следовало показать проект ещё царевне Татьяне и царевичу Леониду, как и Варе с Оленькой, но я взял на себя смелость дать дозволение на начало земляных работ, благо, снести старые постройки на выкупленной земле уже успели. Вот вернутся в Москву мои и Леонид с Татьянкой, тогда и утвердим, но копать-то можно уже сейчас, а раз можно, то и пора. Впрочем, Антон Адольфович уверял, что при правильной организации работ к наступлению зимы уже можно будет начать возводить стены, а будущим летом строительство к общей радости благополучно и завершить. И одними уверениями тут не обошлось — план работ Клингофер сам же и составил, и даже согласовал его со старостами артелей землекопов и строителей, как и с городскими властями. А уж кому следить за тем, чтобы план соблюдался, найдётся — если что, я и сам смогу, но, думаю, хватит и Васильковых.
Провёл я целый день и на заводе, лишний раз убедившись, что дела идут вполне неплохо. Да, столь больших заказов, как недавно от Палаты казённых имуществ и братьев Антифеевых, пока не было, но мы и с исполнением названных ещё полностью не закончили. Зато заказов небольших Келин сумел набрать немало, да и выпуск артефактов попроще и подешевле тоже себя оправдывал — долго они у нас на складе не залёживались. Управляющий тем не менее на лаврах отнюдь не почивал, продолжая искать и, что особенно приятно, находить выгодные заказы. Мы с Павлом Сергеевичем прошлись по всем цехам, заглянули в заводскую контору, не обошли своим вниманием склады и прочие заводские помещения, убедившись, что всё работает, как оно и нужно, отобедали в заводской столовой, где тоже обнаружили полный порядок, обсудили за долгим чаепитием дела на ближайшее будущее, и с завода я убыл в самом прекрасном расположении духа. В том же благостном состоянии я проснулся следующим утром, с удовольствием позавтракал и даже явление тайного исправника Мякиша воспринял как событие не то чтобы совсем уж приятное, но и определённо не плохое.
От вина тайный исправник снова отказался, не иначе как по привычке, по той же привычке предложение кофею принял с благодарностью, кажется, даже искренней.
— Скорого улучшения состояния Ивана Фёдоровича доктор Шиманский не обещает, — начал Мякиш с новостей о виновнике, если можно так выразиться, торжества, — но об избежании опасности для его жизни говорит вполне уверенно. Боюсь, однако, дожидаться, пока сам Смирнов сможет отвечать на наши вопросы, мы возможности не имеем.
— А куда вы так спешите? — поинтересовался я. — По-прежнему полагаете, что Родимцев передаст бумаги за границу?
— Пока что таковой возможности исключать не следует, — Мякиш неопределённо качнул головой, — однако чем дальше, тем сложнее ему будет это сделать. За посольствами и консульствами мы уже самым внимательным образом наблюдаем, как и за их служащими, здания дипломатических миссий покидающими. Встретиться с ними незаметно для нас Родимцев не сможет, и наши люди в такую встречу немедленно вмешаются. Не в том тут беда, Алексей Филиппович…
— В чём же тогда, Михаил Дорофеевич? — поспешил я воспользоваться словоохотливостью собеседника.
— Найти Родимцева мы пока никак не можем, — посетовал Мякиш.
— Мне кажется, Михаил Дорофеевич, по поводу Родимцева я вам могу кое-что подсказать, — Мякиш показал самый неподдельный интерес, даже чашку на стол поставил. — Но прежде хотелось бы прояснить у вас несколько важных для меня вопросов.
— И каких же, Алексей Филиппович? — похоже, в голос тайный исправник вложил всю доброжелательность, какая на сей момент у него имелась, но и некоторой настороженности скрыть не смог.
— В каком качестве видите вы моё участие в деле? — упоминание трудностей, с коими столкнулись тайные, представлялось мне более чем подходящим поводом для разговора начистоту. — Простите, Михаил Дорофеевич, но я пока не наблюдаю настоящей вашей заинтересованности в этом моём участии. Не о вас лично я говорю, прошу ещё раз прощения, но о Палате тайных дел в целом. И, опять-таки простите, если вы пожелаете отговориться приказами свыше, будьте лучше так добры промолчать, я это уже не раз слышал. Не посчитайте мои слова проявлением невежливости, но складывается у меня впечатление, что начальство ваше желает использовать меня втёмную, а я такого отношения к себе не приемлю.
— Строго между нами, Алексей Филиппович, — ответил Мякиш не сразу, но и сильно долго над ответом своим не думал, — но моё начальство не вполне себе представляет, как вас применительно к этому делу воспринимать. С одной стороны, не хотелось бы оставлять без пользы для нас неоднократно проявленные вами выдающиеся способности к розыску, с другой же, вы в деле этом лицо заинтересованное, причём расценивать ваши интересы можно по-разному. Опять же, родство ваше с семьёю государя Фёдора Васильевича не забываем. Что именно государь по поводу вас его светлости сказал, мне, как вы сами понимаете, неведомо, но я имею указание препятствий вам в ознакомлении с ходом розыска не чинить, однако к самому розыску вас без крайней на то необходимости не привлекать.
Упомянутая Мякишем «его светлость» — это, надо полагать, князь Свирский, главнозаведующий Палатой тайных дел. Значит, указание ограничить меня в действиях при отсутствии ограничений в знаниях, дано тайному исправнику с самого верха палатной иерархии. Но, должен сказать, вышло занятно — ответ Мякиша на первый вопрос побудил меня вторым задать вопрос совсем не тот, что я заранее собирался.
— Что ж, Михаил Дорофеевич, я очень вам благодарен и признателен за вашу откровенность, — благодарность моя была непритворной, столь честного и прямого ответа я от тайного исправника не ожидал. Теперь пришло время и непредвиденного вопроса: — А вы лично, Михаил Дорофеевич, хотели бы, чтобы та самая крайняя необходимость, без коей меня к розыску привлекать не следует, наступила?
— Не скажу, Алексей Филиппович, чтобы так уж сильно хотел, но, честно говоря, было бы, пожалуй, неплохо, — Мякиш еле заметно улыбнулся. — Вы умеете находить решения даже в крайне затруднительных случаях. С супругой майора Лугового вы, помнится, вывернулись до крайности ловко, узнав всё, что вам нужно было, однако же моё условие ничуть не нарушили. [1]
— И снова примите мою искреннюю признательность, Михаил Дорофеевич, — я уже начал опасаться, не скрывается ли за неожиданной искренностью тайного исправника какая-то неведомая мне пакость, но останавливаться было поздно. — Вместе с последним вопросом: почему вы полагаете, что моё имя названо в пропавших записях Смирнова?
— Вот тут, Алексей Филиппович, мне бы промолчать, как сами вы в начале нашей беседы и просили, — намёк на начальство вышел у Мякиша не особо изящным, зато более чем понятным, — но вы же должны понимать причины такого интереса Ивана Фёдоровича к вашей особе.
— Как и то, что в удовлетворении этого своего интереса господин Смирнов вышел за установленные вами границы? — с самым невинным видом спросил я.
Мякиш молча кивнул — медленно и многозначительно. Ну да, нечто подобное я и раньше предполагал, да и сам же тайный исправник мне то же самое в прошлый раз дал понять, а теперь вот подтвердил, пусть и снова без слов. Честно говоря, с чего бы вдруг Мякиш так разоткровенничался, я и близко не представлял, однако же столь небывалая для него открытость явно заслуживала поощрения. Вот я и пересказал, причём весьма обстоятельно, Михаилу Дорофеевичу свои соображения относительно Родимцева — и о том, что записи Смирнова он забрал не просто с дозволения самого Ивана Фёдоровича, но почти наверняка по его прямому распоряжению, и о том, что выгоду от тех записей искать будет Родимцев не за границею, а в Москве, и что выявление истинных причин хозяйского благоволения к Родимцеву даст ключ как к розыску его самого и вынесенных им из хозяйского дома бумаг, так и к выявлению цели и смысла произошедшего.
— Никакого изъяна в ваших, Алексей Филиппович, рассуждениях я не вижу, — на сей раз задумчивость тайного исправника продолжалась довольно долго. — Однако вынужден заметить, что выявить эти причины у нас получится, лишь дождавшись возвращения к господину Смирнову рассудка и речи. Столько ждать, боюсь, мы не сможем.
— Ну почему же лишь так? — Я тоже не терял времени, пока Мякиш раздумывал, и пришла мне в голову интересная мысль. Если тайный исправник клюнет на мою задумку, то и как поднести её начальству своему так, чтобы оно дозволило ему поступить именно таким образом, придумает. — Есть и другой способ…
— Какой же? — оживился Мякиш.
— Не буду гадать на кофейной гуще, — ага, это я, пожалуй, неплохо придумал упомянуть кофейную гущу за распитием кофею, — но кажется мне, что вашему, Михаил Дорофеевич, ведомству сподручнее шпионов и заговорщиков ловить, нежели по делам частных лиц проводить розыск. У вас и людей в городе меньше, и привычки у них работать с такими делами нет, даже осведомители ваши совсем к иной публике принадлежат.
— И с кем это вы, Алексей Филиппович нас сравниваете? — ревниво спросил Мякиш. Конечно же, всё тайный исправник уже понял, и понял правильно, но вот надо ему зачем-то, чтобы это сказал именно я. А я что, я скажу, ничего со мной от того не сделается…
— Как это с кем? — подчёркнуто деланно удивился я. — С губною стражею и губным сыском, разумеется!
— И как вы это себе представляете? — Мякиш недоверчиво ухмыльнулся.
— Есть такой очень толковый сыщик, старший губной пристав Шаболдин Борис Григорьевич, — начал я. — Впрочем, вы, Михаил Дорофеевич, и сами с ним знакомы. И, кстати, в некотором долгу у него. Да, я понимаю, что дом Смирнова не на той земле стоит, где Елоховская губная управа закон охраняет, но кто помешает вашему начальству договориться с Московской городской губной управой, чтобы она именно Шаболдину розыск поручила и соответствующие распоряжения на место дала? Лучше ведь будет, если совсем новых людей в дело посвящать не придётся, не так ли? Я, кстати, тоже с Борисом Григорьевичем совместно действовать привык…
— А Шаболдин ваш с меня «Иван Иваныча» себе затребует, — недовольно буркнул Мякиш.
— И правильно сделает, — подтвердил я. — Потому как в отношении названного вами лица имеются вполне обоснованные подозрения в совершении им убийства. — Подумав немного, я решил пойти на риск и представить тайному исправнику способности Шаболдина в наиболее выигрышном свете: — Внимание его светлости князя Свирского к следованию законам нравственности вызывает, несомненно, должное почтение, однако есть и закон писаный, перед которым господин Тихонов должен ответить в суде.
— Тихонов⁈ — изумился Мякиш. — Откуда вы знаете?
— От Бориса Григорьевича, — только бы всё вышло по-моему, иначе с Шаболдиным мы рассоримся насмерть, только бы вышло! — Розыск Ефросинии Крюковой, простите, теперь уже Тихоновой, служившей в доме моего отца и неведомо куда пропавшей, как раз Шаболдин и вёл.
— А как вообще, Алексей Филиппович, вы себе представляете отдачу под суд такого человека? И заодно отправку его на каторгу? — вкрадчиво осведомился Мякиш.
— А что, начальство ваше не сумеет убедить Судебную палату провести суд над ним в закрытом заседании? — парировал я. — И заодно разъяснить Тихонову, какие неприятности последуют для него, если он в суде позволит себе наговорить лишнего? И почему же обязательно на каторгу? Можно же и к тюремному заключению приговорить, а отбывать его он у вас же и будет. И делать то же самое, что делает сейчас. А молодая жена подождёт, потому как перед Богом клялась мужу в верности. Кстати, за хорошее поведение можно им время от времени и свидания дозволять…
Мякиш поглядел на меня, как будто увидел вдруг на моём месте какую-то неведому зверушку. Впрочем, сам я смотрел на него точно таким же слегка ошалелым взглядом — Тихонов что, ничего им про сталинские «шарашки» [2] не рассказывал⁈
Молчал и думал тайный исправник минут, наверное, пять. Я терпеливо ждал и никаких попыток поторопить его не предпринимал. Пусть дозреет, пусть решение его будет осознанным и продуманным. Хорошо бы ещё, конечно, и правильным, но это уж как получится. Я, по крайней мере, искренне полагал, что сделал для того всё, что мог.
— Обещать вам, Алексей Филиппович, я могу то же самое, что и тогда с Татьяной Луговой, — я даже вздрогнул, когда Мякиш наконец заговорил. — Я доложу ваше предложение начальству и буду просить его это предложение принять. Вы меня убедили. И прошу прощения, но откладывать я не стану, а потому прямо сейчас вас и покину. Благодарю за кофей, он был превосходен.
Ради такого случая я не стал важничать и проводил гостя аж до ворот.
[1] См. роман «Семейные тайны»
[2] Жаргонное название закрытых научно-исследовательских учреждений и конструкторских бюро в системе НКВД СССР во времена правления И. В. Сталина, где осуждённые учёные, конструкторы и инженеры работали по специальности