— Почтительнейше вас приветствую, Алексей Филиппович! Это Иван Фёдорович Смирнов, издатель, — я так до сих пор и не привык к тому, как здешние телефоны искажают голоса. Хорошо хоть, девица с телефонной станции говорит, откуда звонят, едва ты снял трубку. — Прошу меня простить, но я звоню вам с горестной новостью: вчера в Мюнхене скончался профессор Вильгельм Левенгаупт.
Вот это да… В начале осени нечто подобное я уже пережил — тогда умер князь Владимир Михайлович Белозёрский, по убеждению которого я и решился наконец предложить свои писания вниманию читающей публики. Князь долго противился смерти, до конца своих дней сохраняя здравый ум и твёрдую память, но лекарств от старости, увы, не существует. Я ещё успел не раз посетить князя, а он успел не только прочитать «Волшебника Изумрудного города», но и написать для «Русского слова» весьма и весьма благоприятный отзыв, до крайности полезный для продаж книги. Похвалить мои «Военные рассказы», которые, в отличие от «Волшебника», изданы под моим собственным именем, Владимир Михайлович изволил ещё раньше, что так же немало способствовало их успеху у читателей. Да и без этой помощи начинающему писателю я дружеским расположением князя очень и очень дорожил. Общаться с умным человеком, особенно общаться доброжелательно, как это всегда происходило у меня с князем Белозёрским, всегда приятно и полезно, и потому лишиться такого общения мне было тяжело и печально. За некрологом Смирнов ко мне тогда не обращался, сам написал. Ну да, он-то с князем Владимиром Михайловичем знаком был куда дольше… Кстати, именно князь меня со Смирновым и свёл.
А теперь вот Левенгаупт. Тоже в весьма и весьма преклонном возрасте преставился, и тоже от этого не легче. Даже несмотря на то, что мудрого немца я после окончания университета так больше вживую и не видел, пусть и переписывались мы с ним, особенно в последние три года, вполне себе оживлённо…
— Алексей Филиппович? — напомнил о себе Смирнов. Ну да, я как-то выпал из разговора, огорошенный внезапным неприятным известием.
— Да-да, Иван Фёдорович, я вас слушаю, — отозвался я.
— Вы бы не взялись написать для «Московского вестника» некролог любого угодного вам объёма? — спросил Смирнов. — Вы же были знакомы с великим учёным…
Хм, а издателю палец в рот не клади… Ничего, впрочем, удивительного, Иван Фёдорович не только книги печатает, но и газеты с журналами, это его дело и его доходы. Но предложение написать некролог я готов был принять. Я же и правда был знаком с основоположником магиологии и учился у него, так что не видел никакого для себя урона в том, чтобы сказать читателям «Московского вестника» несколько добрых слов о своём учителе в благодарность, пусть теперь и запоздалую, за науку. А вот пользу с того и я очень даже могу получить — всё-таки из тех, кто оптом покупает артефакты моего завода, почти все знают, кому принадлежит «Русский артефакт», и напомнить им о том, чей я ученик, будет вполне уместно. У меня, как и у господина Смирнова, тоже своё дело есть, и к нему я тоже могу приспособить этот, как сказали бы в бывшем моём мире, информационный повод…
— Да, Иван Фёдорович, я обязательно напишу, — принял я решение.
— Премного благодарю, Алексей Филиппович, — наверняка Смирнова моё согласие обрадовало, но как раз радости я в его голосе не услышал, то ли из-за особенностей здешней телефонии, то ли очень уж старательно соблюдал Иван Фёдорович приличия — повод-то и вправду печальный. — Только, покорнейше прошу простить, хорошо бы, вы скорее управились. Посыльного ко мне отправить хоть сегодня на ночь глядя можно, — обозначил издатель сроки.
Мне оставалось лишь пообещать, что сегодня сделаю, Смирнов самым почтительным образом меня поблагодарил, на том и закончили.
Уже сообразив, как мне переиначить запланированные на сегодня дела, и устроившись за столом с бумагой, пером и чернильницей, я вдруг понял, что не помню, говорил ли когда-либо со Смирновым о своей учёбе в Мюнхене, знакомстве с Левенгауптом и прочих моих делах в Баварии. Напрягая разум и так, и этак, вспомнить всё равно не смог. А поскольку до сего дня поводов жаловаться на память у меня не имелось, выходило, что ни о чём подобном с Иваном Фёдоровичем разговоров не было. Но откуда тогда господину Смирнову известны такие подробности моей биографии? Само по себе оно и не страшно, выйдет завтра газета с некрологом и о моём знакомстве с Левенгауптом узнают многие, и узнавание это поспособствует моей же пользе, но Смирнов-то знает уже сейчас! Выглядеть, пусть даже только в своих же глазах, параноиком вовсе не хотелось, но прояснить источники столь обширных познаний издателя желание появилось, и весьма большое. Придётся опять к дяде Андрею обращаться, он если сам и не знает, уж точно подскажет, у кого спросить, а заодно очень убедительно попросит знающих людей быть со мною откровенными. И ещё: если, как сказал Смирнов, Левенгаупт умер вчера, то в мюнхенских газетах известие напечатали сегодня утром, то есть за пару часов до того, как Иван Фёдорович мне позвонил. Хм, с той скоростью прохождения информации, к которой я успел за эти десять лет привыкнуть, такое как-то не особо вязалось. Кажется, очень и очень многого я о человеке, выпустившем в свет мои сочинения, не знаю…
Чтобы выразить свою признательность мудрому учителю, поделиться охватившей меня скорбью и поведать будущим читателям, сколь огромный вклад внёс Левенгаупт в современное понимание магии и сколь много мировая наука потеряла с его уходом в мир иной, мне хватило чуть более полутора часов. Ещё столько же я провёл с Варварушкой, чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей. И не просто так провёл, а половину этого времени мы с супругою и бояричем Андреем Алексеевичем Левским погуляли по двору.
…Я осчастливил этот мир созданием более-менее нормальной детской коляски ещё когда родился сын у Василия с Анной. Вообще, тут нечто подобное имелось, но когда я это убожество впервые увидел, мне чуть плохо не стало. Ладно бы, речь шла только о массивной деревянной конструкции, крайне тяжёлой и неудобной для перекатывания, но в этой коляске ребёнка можно возить исключительно в сидячем положении, то есть для младенцев она не подходит вообще! Нет, я, конечно, понимаю, алюминиевого проката тут нет, с прочими лёгкими материалами из бывшего моего мира тоже полное отсутствие всякого присутствия, но даже на местной ресурсной базе моему домашнему мастеру Никите Пашкову и отцовскому умельцу Пахому Загладину удалось под моим мудрым руководством сделать нечто похожее на коляски из прошлой моей жизни. Плетёная люлька, складной кожаный верх, подвеска на ремённых петлях, колёса с литыми каучуковыми шинами — всё это позволяло катить коляску в одно лицо, хотя, конечно, переносить её по лестнице слугам приходилось вдвоём. Но я же умный и предусмотрительный, поэтому пандусы приделать к уличным лестницам велел ещё в ходе перестройки дома. Коляска, изготовленная для первенца Юрия и Александры Азарьевых, стала ещё более совершенной, но привилегию я оформил уже на третий, доведённый почти что до ума, образец, который мы с Варенькой сейчас и катали по расчищенному от снега двору. Упускать из своих рук обещавшее неплохие доходы дело было бы глупо, и мы с отцом и братом решили, что заводик по выделке колясок отдадим в руки Пахома. Он уже не молод, и самому работать ему не так легко, а так и ему будет доходное дело, и мне денежка капать станет, и всему роду Левских в пользу пойдёт. Пахом, пусть и не член семьи, человек для нас однозначно свой, денег на открытие дела мы ему дадим, потом вернёт, когда разбогатеет, с головой у него всё так же хорошо, как и с руками, так что появится скоро в Москве купец третьей тысячи и заводчик Пахом Еремеевич Загладин.
Общение с женой и сыном, пусть Андрюшенька по большей части сладко спал в коляске, вернуло меня к нормальному душевному состоянию, и возвратившись в кабинет, я уже спокойно и деловито перечитал отлежавшийся текст, внёс в него небольшие правки и отдал секретарю, велев переписать набело и отправить с посыльным Смирнову, да дать посыльному для скорости денег на извозчика. Потом мы с Варей отобедали, и я отправился к дяде Андрею.
— Странно, Алексей, что ты этого не знал, — мягко попенял мне дядя, — но господин Смирнов не только книги печатает да газеты с журналами. Лет восемь тому назад открыл он Русское телеграфное агентство. Его агенты сидят и по всему Царству Русскому, и во всех странах, куда телеграф проложен, и присылают оттуда свежие новости. Он эти новости и в своих газетах печатает, и другим нашим газетчикам продаёт.
— Я, дядя Андрей, восемь лет назад вообще-то в Мюнхене обретался, — напомнил я.
— Обретался, — согласился дядя. — Да только сейчас-то ты не в Мюнхене, и со Смирновым видишься часто, мог бы и знать.
Мне оставалось виновато развести руками. Что же, вопрос о скорости, с которой к Смирнову поступило известие из Мюнхена, дядя закрыл, но вот откуда всё-таки Смирнов знал те подробности моей жизни, о коих у меня с ним разговора не было, оставалось пока непрояснённым.
— Ну, Алексей, что ты в Мюнхене учился, то ни для кого в свете не секрет, — дядя даже плечами пожал, не желая принимать такую мою непонятливость. — Пусть Иван Фёдорович и не дворянин даже, человек он в Москве всё не последний, так что тоже слышать мог. Впрочем, университет университетом, а что ты с Левенгауптом личное знакомство водил, а не просто на лекциях его штаны просиживал, это уже мало кто знает… Я пока что ума не приложу, у кого бы поспрашивать, но постараюсь. Да, постараюсь и как только что-то разузнаю, сразу тебя извещу, — задумчиво закончил он.
Такой подход понравился мне уже больше. Мы ещё поговорили с дядей о моих заводских делах, о наших делах оружейных, выпили по чарочке да легко закусили, на том я и откланялся.
Не прошло и седмицы, как я угощал в ресторации «Полная чаша» некоего господина Лямцева, столоначальника Московской городской управы. Выпить, закусить и покушать господин Лямцев оказался большим умельцем, сам я употребил за разделённым с ним столом куда меньше и яств, и напитков.
— Видите ли, ваше сиятельство, — тихо говорил Лямцев, — что господин Смирнов всегда прилагает усилия к прояснению жизненных обстоятельств лиц, с коими имеет дело, знают многие. Но вот как ему такое удаётся, в точности не знает никто. Однако же мне доподлинно известен случай, когда к некоему, поверьте, довольно значительному лицу, пытавшемуся в свою очередь узнать кое-что о господине Смирнове, пришли с Никитникова и дружески посоветовали умерить любопытство. Я, ваше сиятельство, имею определённые обязательства перед персонами, кои попросили меня сюда прийти, и понимаю, что неосмотрительно было бы с моей стороны просить ваше сиятельство делать вид, будто вы ничего сейчас не услышали, однако же со всею почтительностью прошу ваше сиятельство не разглашать, что не слышали вы это именно от меня.
Трапезу мы закончили в молчании, под десерт поговорили о чём-то отвлечённом и расстались. Что ж, пусть Лямцев сказал мне всего ничего, главное я от него услышал. Или не услышал, выражаясь его же словами. В неприметном Никитникове переулке, который и найдёшь-то не сразу, если не знаешь, где искать, располагается Палата тайных дел. И именно оттуда кому-то, как не особо изящно пошутил Лямцев, дружески посоветовали умерить любопытство в отношении Ивана Фёдоровича. И что, спрашивается, могло бы связывать Смирнова с тайным ведомством?
Впрочем, подумав получше, я признал, что такую связь вряд ли можно посчитать противоестественной. В самом же деле, информация, на которой сидит господин Смирнов, и тайна, которую оберегают люди князя Свирского, это две стороны одной медали. И не медали даже, а скорее монеты, поскольку и знания, и тайны дают такие же возможности, как и деньги. Более того, здешний мир развивается сходным образом с тем, который я десять лет назад оставил, а значит, сила знаний и тайн будет только возрастать.
От общих закономерностей я перешёл к частному вопросу, непосредственно касающемуся меня, любимого. Исключать вероятность того, что Смирнов оказывал некие услуги Палате тайных дел, вовсе не следовало. Более того, такие услуги он оказывает наверняка и до сих пор, и будет оказывать их в дальнейшем. Ну и почему бы тогда подчинённым князя Свирского не оплачивать помощь Ивана Фёдоровича в их нелёгкой службе той же монетой, делясь со здешним медиа-магнатом, как обозвали бы господина Смирнова в бывшем моём мире, некоторыми подробностями из жизни людей, имеющих с ним дела? Вполне себе взаимовыгодный обмен интересующими друг друга сведениями…
Кто другой на том бы и успокоился. Успокоился и я, но в той лишь части, что касалась меня. Зато мне вдруг стало жутко интересно, как мой издатель, что называется, дошёл до жизни такой. Конечно, тут особых секретов могло и не быть, и дядя Андрей, обратись я с этим к нему, мне бы наверняка посодействовал, но я же сам умный, вот сам и поищу. М-да, похоже, долгое отсутствие розыскных занятий — это совсем не то, в чём нуждается мой разум. Что же, вот мне такое занятие и нашлось.
Дурная голова, как известно, ногам покоя не даёт. Менее известно, что голова умная в этом деле дурной ничуть не уступает. В данном случае моя голова заставила переставлять ноги лошадку, что везла карету, в каковой я приехал к величественному зданию Царской библиотеки. По пути вспомнилось, что ссылки на Русское телеграфное агентство мне в том же «Московском вестнике» попадались, но почему-то я никогда не думал, что и агентство, и печатающая его сообщения газета принадлежат одному и тому же владельцу. Похоже, Иван Фёдорович это хоть и не скрывал, но и не сильно афишировал, прямо как я свои особые отношения с профессором Левенгауптом. Тоже, знаете ли, интересная деталь…
Просматривая подшивки «Московского вестника» за последние лет двенадцать, я установил, что тираж газеты начал неуклонно и довольно-таки быстро расти семь лет назад. Получалось, что за год господин Смирнов сумел наладить работу открытого им телеграфного агентства и раскрутить на поставляемых агентством свежих новостях газету. Ну что, всё логично. Жаль, конечно, что я совершенно не помнил, когда именно появились такие агентства в истории бывшего моего мира, нелишне было бы сравнить. Хотя… Телефон тут изобретён однозначно раньше, так что и такое новшество могло появиться быстрее.
Проверка этой догадки привела меня к ещё более интересному открытию — оказывается, Русское телеграфное агентство в этом мире стало первым, подобные агентства в европейских странах открылись годом-двумя-тремя позже, и везде их, как и у нас в Царстве Русском, открывали частные лица. Есть чем гордиться, однако — я веду дела аж с целым первопроходцем передовых методов работы с информацией!
Конечно, настоящие основания для гордости были у меня иными. Мне удалось прояснить для себя вопросы относительно источников настороживших было меня познаний господина Смирнова, как установить и то, что опасности в этих познаниях для меня нет. Последнее, кстати, подтверждалось и тем, что сам же Иван Фёдорович и показал своё обладание теми самыми знаниями. Хотел бы как-то использовать их мне во вред, уж точно бы не проговорился.
Проговориться, что ли, и мне Смирнову относительно моей осведомлённости о его особых отношениях с тайными? Да нет, пока точно не стоит, а там поглядим, может, когда и понадобится…