Валера очень педагогично себя вел: он нажимал пальцем, как на кнопку звонка, на пуговицу пиджака Криницкого, Флейтистов сдувал и стряхивал крошки с этого пиджака. В конце разговора Криницкий сказал, что не знал о том, что мне покровительствуют достойные люди. На редкость он оказался малоуважаемым человеком.
- Спасибо, Валера, - сказал я.
- О, пожалуйста!
Дело было сделано. И не как-нибудь, а дипломатично. Я шел по коридору и радовался своей удаче: никаких признаков интеллектуального спада уже не было и в помине.
Я спустился на первый этаж. Здесь во 2-м "Б" учится Женечка Плотицын, совсем еще несмышленый человек: он не понимает, что не я должен его проведывать, а он меня.
Женечка бросился мне навстречу, я пожал ему руку и сказал:
- Здравствуй, юноша!
- Меня уже обижали! - сообщил Женечка, как только мы покончили с рукопожатием. - Вон тот, который борется, вон тот у стены и еще один - он в столовую ушел.
Я отпустил леща тому, который боролся, и тому, который у стены стоял. Первый убежал плакать в класс, а второй так и остался у стены - смотрел на меня исподлобья, как на собаку, которая того и гляди укусит.
- Ты мне скоро списки составлять будешь, - сказал я Женечке.
Его всему учить надо. Но мне не трудно. Года через два я подберу ему какого-нибудь второклашку, чтоб Женечка ему ненужные марки сбывал. Женечка мне нравится: он хоть и несмышленыш, а в человеческих отношениях неплохо разбирается. Когда мы по четвергам встречаемся с ним в сквере, он садится на скамейку рядышком, прижимается ко мне, заглядывает в глаза и доверяется во всем - ну просто родной человек! Я ни разу его не надул. У меня даже появляется желание подарить ему несколько марок: я беспомощным становлюсь, когда ко мне вот так, по-родственному, прижимаются. Папа говорит, что из всех моих инстинктов самый сильный - инстинкт родства. Однажды ко мне на перемене прижался наш пакостник Зякин - он это делает ради смеха. Можете себе представить, у меня к этому типу теплое чувство появилось. Я Зякина тут же прогнал: он таких чувств не заслуживает. Женечка - другое дело. Я только стараюсь держать себя в руках: если филателисты начнут раздаривать марки, то коллекционированию конец. О порядке в мире я никогда не забываю.
- У меня для тебя куча марок, - сказал я Женечке. - В четверг в шесть начнем наши встречи.
Я попрощался с ним за руку и пошел к себе на второй этаж. На лестнице Женечка меня догнал и сообщил, что тот, который ходил в столовую, уже вернулся и успел Женечке ножку подставить.
- Юноша! - сказал я ему на это. - Ты начинай соображать. Посмотри на этот коридор: вон человеку ножку подставили, а вон бедной девочке не дают пройти. Ты соображай! Неужели подножка - это такое событие, из-за которого стоит беспокоить занятого человека? Дай ему под ребро, и больше он тебе подножек ставить не будет.
Женечка побежал выполнять. Уверен, из меня бы получился хороший педагог. Его мама должна мне цветы носить.
Тут прозвенел звонок, и я пожалел, что нет у меня больше времени заниматься делами: после интеллектуального спада пришло вдохновение.
На третьей переменке, подгоняемый вдохновением, я сбегал в магазин "Школьник" и купил себе дневник для двоек и троек. Я прямо на уроке стал заполнять его и только закончил, как историк наш, Павел Владимирович, вызвал меня закреплять. Я мало что слышал из его объяснения, с трудом на тройку хватило. Мой второй дневник мне тут же пригодился. Так кстати я его купил! Это выглядело прямо-таки таинственно и обнадеживало после вчерашних неудач. Может, я вступил в полосу удач? Может, все сто тысяч удач (это число я без калькулятора прикинул) свалятся на меня в одну неделю? Не теряйся, Дербервиль, куй железо, пока горячо! Я решил сегодня же переговорить со Светой Подлубной. Дело в том, что при большом количестве удач случилось маленькое недоразуменьице, совсем малюсенькое, но оно меня беспокоило почему-то. Можно было подумать, что это не недоразуменьице, а самая настоящая неприятность. Света Подлубная заметила на переменке, как я дергаю головой, и сказала Вальке Сероштану:
- Смотри, какой неприятный!
И хотя я знал: она так говорит, потому что злится на меня, - я расстроился. Вот еще! Можно было подумать, что у меня душа нежная, как у Чувала. Я даже в зеркало пошел смотреться: ничего неприятного я не увидел, но головой все-таки старался больше не дергать.
На последнем уроке у меня появился план: я решил недоразумение со Светой Подлубной исправить. Пусть этот день состоит из одних удач. Вдохновение мне поможет проделать все гладко и успешно.
О том, как, продолжая устраивать свои дела, я почувствовал
усталость и потерял интерес к науке
План мой был хитроумный и тонкий, и осуществлять его было радостно. Правда, он требовал терпения, которого у меня лично достаточно, но вот ноги мои часто торопятся и начинают действовать вопреки задуманному. А задумал я пойти к Люсеньке Витович. Я знал, что вскоре после занятий к ней приходит делать уроки Света Подлубная. Нужно было часа полтора выждать. Но уже через час ноги мои начали своевольничать. Когда я появился у Люсеньки, Светы там еще не было. Люсенька мне радостно удивилась:
- Это ты, Быстроглазик? Ой, как хорошо!
Она всем говорит только приятное, и когда разговаривает с тобой, то можно подумать, у нее большей радости в жизни не было. Как-то на каникулах мы всем классом ездили на экскурсию в крепость-герой Брест. Люсенька несколько раз забегала в то купе, где я лежал и почитывал, и все угощала меня - то пирожком, то лимонадом. Я уже решил, что она в меня влюблена, но потом увидел, что она и Мишеньке Теплицкому полбутылки лимонаду принесла. Зря она этого типа обслуживала.
Я сказал Люсеньке, что у меня нет расписания, не знаю, какие уроки на завтра делать.
- Сейчас мы все устроим, - сказала Люсенька.
Она усадила меня за письменный стол, достала дневник, раскрыла. Никто в классе не умеет так аккуратно вести дневник и тетради. Люсенька собирается стать учительницей и по-учительски требовательна к себе - она школу организовала на лестнице (я еще об этой школе расскажу). Люсенька и со мной вела себя как учительница. Только в той игре, которую она затеяла, уж очень маленьким учеником я ей представлялся: первоклассником.
- Достань-ка, Быстроглазик, дневник, сосредоточься и пиши аккуратно.
Оба мои дневника были заполнены.
- Я на листке сперва, Людмила Викторовна, - сказал я. - Боюсь наляпать.
Я раскрыл портфель, чтоб поискать листок бумаги. Я не учел, как может повести себя учительница с первоклассником. Люсенька сама достала дневник из моего портфеля.
- Зачем же, - сказала она, - эта непроизводительная затрата времени. Сосредоточься - и ты напишешь без помарок.
Уже она начала раскрывать дневник. Я вырвал его и сделал вид, что страшно рассердился.
- Хватит! - сказал я. - Я тебе не первоклассник - не командуй! Я четвероклассник, поняла? Ко мне в портфель лазить нельзя!
Люсенька растерялась.
- Ну извини, - сказала она.
Она вышла в другую комнату - наверно, чтоб прийти в себя после моей выходки. Вернулась она с конфетницей, в которой карамельки лежали, поставила конфетницу передо мной:
- Ешь, Быстроглазик.
- Ты извини, - сказал я. - Понимаешь, терпеть не могу быть первоклассником: меня в первом классе по голове портфелем сильно ударили, с тех пор реакция.
- Ладно, Быстроглазик, - сказала Люсенька. - Я же не знала.
Мне повезло: Света появилась, когда я еще писал. Только можно ли это считать везением? Люсеньке она улыбнулась, а в мою сторону так повела глазами, что стало ясно: теперь я для нее - тьфу! Она мне начала выказывать знаки неуважения. И откуда у нее взялось столько этих знаков! Она села на диван рядом с Люсенькой, а получилось: Люсенька не то что ты. Она стала Люсеньке что-то шептать на ухо, а получилось: вот с ней-то я разговариваю. А когда Света засмеялась каким-то своим словам, то можно было не сомневаться: о ком бы эти слова ни были, смеется она надо мной. Умеет, ничего не скажешь. Света взяла Люсеньку за руку, притянула к себе еще ближе и шептала еще долго с очень обидными для меня смешками. И как она заботилась о том, чтобы я ничего не услышал! Как будто я такой человек, что подслушивать стану.
- Хотела делать уроки с тобой, да расхотелось. - Света брезгливо посмотрела на меня - и дурак бы понял, почему ей расхотелось.
Я растерялся: никто еще с Дербервилем так не обходился.
Люсенька и не подумала скрывать, что она поняла, почему Света ушла.
- Вот так, Быстроглазик, - сказала она. - Света тебя осуждает. Ты плохо с Вовиком обошелся. А он такой добрый.
- Расхваливай, - сказал я. - Разве ты поймешь, какой это человек?
- Какой?
- На многое способен, - сказал я. - Если хочешь знать, он клин способен между сыном и отцом вбить. В семейные дела суется!