— Не побьют, — сказала Антея. — (Ах ты мой Ягненочек! Тише, тише, маленький. Все хорошо, Пантяс тобой!) Они люди не злые, иначе и не подумали бы кормить нас обедом.
— Обедом?! — возмутился Роберт. — Не притронусь я к их обеду. Меня от него стошнит!
Остальные придерживались того же мнения. Однако когда обед был готов, — а дело шло часам к пяти, так что скорее это был ужин, — дети, все как один, набросились на то, что им предложили. А предложили им вареного кролика с луком и какую-то птицу вроде курицы, только мясо было какое-то жилистое, с непонятным привкусом. Ягненочек же получил кусок хлеба, который окунули в горячую воду и помазали жженым сахаром. Эта еда ему очень понравилась, и он, сидя на коленях у Антеи, позволил двум цыганкам покормить себя. Было жарко, и все это время Сирилу, Роберту, Антее и Джейн пришлось развлекать Ягненочка, а цыгане бдительно следили за ними. К тому времени, когда тени, которые падали на зеленую траву, стали длиннее и чернее, Ягненочек сделался таким паинькой, что пошел на руки к седой цыганке и даже позволил цыганятам поцеловать свою ручку. Он также вставал на ножки и, прижав руку к груди, кланялся, как «настоящий джентльмен». Короче, весь цыганский табор был от Малыша в полном восторге, а его братья и сестры даже испытывали некоторое удовольствие, демонстрируя его достоинства столь заинтересованной публике. И все же они с нетерпением ожидали заката. — У нас уже вошло в привычку ожидать заката, — прошептал Сирил. — Неужели мы не можем пожелать что-нибудь по-настоящему приятное, что-нибудь хоть мало-мальски полезное, чтобы наступления заката мы ожидали с сожалением!
Тени становились все длиннее и длиннее и наконец слились воедино, в сплошную, слабо мерцающую мглу, которая поглотила все вокруг, поскольку солнце пропало из виду за холмом, но все-таки еще не село. Когда именно солнцу следует садиться, решают те же люди, которые написали закон о велосипедных фонариках. Солнце должно ему подчиняться с точностью до минуты, и эти люди готовы объяснить почему!
Однако цыгане проявили нетерпение.
— Ну что же, молодые господа, — сказал цыган с красным платком, — вам пора отправляться спать. Малыш успокоился и теперь нас не боится. Так что отдавайте его и ступайте восвояси, как обещали.
Цыганки и цыганята обступили Ягненочка. Со светящимися дружелюбием лицами и восхищенными улыбками они протягивали к нему руки и делали «козу». Но все старания цыган расположить к себе Ягненочка оказались тщетными. Всеми своими ручонками и ножонками он обхватил Джейн, у которой в ту минуту был на руках, и зарыдал так отчаянно, как рыдать ему в этот день еще не приходилось.
— Плохо дело, — сказала цыганка. — Отдайте нам этого милашку, мисс. Мы живо его успокоим.
А солнце все никак не садилось.
— Расскажи ей, как укладывать его спать, — посоветовал Сирил шепотом, чтобы как-то выиграть время и подготовиться к решительным действиям, когда это глупое солнце соизволит все-таки закатиться.
— Хорошо, еще минутку, и я отдам его, — скороговоркой выпалила Антея, — только позвольте мне сказать, что каждый вечер он принимает теплую ванну, а утром холодную, причем в теплую ванну он берет с собой фаянсового кролика, а когда он принимает холодную ванну, пупсик Самуэль читает молитвы из фарфоровой чашечки, которая стоит на красной подушечке. А когда мыло попадает ему в глазки…
— Ягьёночек пачет, — произнес Малыш, который, заслушавшись Антею, перестал плакать.
— Ну, будто я никогда не купала малышей! — сказала цыганка и рассмеялась. — Давай его сюда. Иди к Амелии, золотко мое!
— Уходи, бяка! — тут же произнес Ягненочек.
— Это еще не все, — продолжала Антея. — Я расскажу, как его надо кормить. Вы просто обязаны знать: каждое утро ему дают яблоко или банан, а еще молочную тюрю, а еще яйцо за чаем, а еще…
— Я вырастила десятерых! — оборвала Антею цыганка с копной черных кудрявых волос. — И это только своих. Давайте, мисс, давайте его сюда. Мне уже все это надоело. Сейчас я просто обниму его покрепче.
— Эстер, мы еще не решили, кому он достанется, — вмешался один из цыган.
— И достанется он не тебе, Эстер. У тебя своих семеро за юбку цепляются.
— Это мы еще посмотрим, — вмешался муж Эстер.
— А меня ты уже ни во что не ставишь? — рассердился муж Амелии.
— А меня? — спросила молодая цыганка Зилла. — Я девушка одинокая, ухаживать мне больше не за кем. Он должен быть моим.
— Помолчи!
— Сам помолчи!
— Ну, ты, поосторожней!
Цыгане уже были готовы разругаться не на шутку. Их смуглые лица были взволнованы и сердиты. И вдруг в них произошла какая-то перемена, словно невидимая губка стерла сердитые морщины и мрачное выражение с их лиц — ничего не осталось.
И дети поняли, что солнце наконец-то село. Но они боялись двинуться с места. А цыгане пребывалив некотором недоумении, потому что эта невидимая губка заодно стерла в их сердцах все чувства, которые обуревали их в последние несколько часов. Они не знали, что сказать, и молчали.
Дети затаили дыхание. А ну как цыгане, обретя дар речи, разозлятся из-за того, что вели себя так глупо?
Всем было неловко. И тут Антея набралась храбрости и протянула Ягненочка цыгану с красным платком.
— Вот он, берите! — сказала она.
— Да ладно, я, пожалуй, оставлю его вам, — произнес цыган хриплым голосом и отступил назад.
— А я уступаю свои права на него всякому, кто пожелает, — заявил второй цыган.
— Если честно, мне и своих хватает, — вздохнула Эстер.
— Но мальчик-то замечательный, — улыбнулась Амелия, единственная из табора, кто по-прежнему с любовью смотрел на всхлипывающего Ягненочка.
— Должно быть, я просто перегрелась на солнце, — всплеснула руками Зилла. — Мне он не нужен.
— Тогда мы, пожалуй, заберем его, — осторожно сказала Антея.
— Пожалуй, забирайте, — с легким сердцем разрешил Фараон. — И весь разговор!
И цыгане дружно принялись готовить свои шатры к ночлегу. Все, кроме Амелии. Она проводила детей до поворота и, прощаясь, сказала:
— Позвольте мне поцеловать его, мисс. Уж и не знаю, отчего мы вели себя так глупо. Мы, цыгане, детей не крадем, что бы вам там ни говорили, когда вы шалите. Нам и своих хватает. Только я вот всех своих детей потеряла.
Она склонилась к Ягненочку, а тот, против всех ожиданий, глядя ей в глаза, протянул к ней свою чумазую ручонку и погладил по щеке.
— Лапа-лапочка! — произнес он.
И позволил цыганке поцеловать себя, и мало того, в ответ сам поцеловал ее смуглую щеку. Это был нежнейший поцелуй, как и все поцелуи Ягненочка, и он совсем ее не обслюнявил, как это часто бывает с другими малышами. Цыганка поводила пальцем по лбу Ягненочка, словно что-то писала на нем, затем сделала то же самое с его грудкой, ручками и ножками.
— Пусть он будет храбрым, — сказала она. — Пусть голова его будет крепкой, чтобы думать, а сердце сильным, чтобы любить. Пусть руки будут крепкими, чтобы работать, а ноги сильными, чтобы держать путь и всегда возвращаться домой целым и невредимым.
Потом она произнесла что-то на непонятном языке и добавила:
— Мне пора сказать «прощайте» и «рада была познакомиться».
Она повернулась и пошла к себе — в шатер, что стоял на траве у обочины дороги.
Дети стояли и смотрели ей вслед, пока она не пропала из виду.
— Странное дело, — заметил Роберт. — Даже после заката она не образумилась. Что за чушь она городила?