Фермер тяжело опустился на траву.
— Господи, спаси и помилуй! — пробормотал он. — Наверное, это и называется знамением. Но монетка… — Он вытащил ее из кармана и попробовал на зуб. — Настоящая! Отныне я буду другим человеком, лучше, чем был. Такие вещи действуют отрезвляюще. Хорошо еще, что это были всего-навсего крылья. Уж лучше эти невиданные птицы, пусть и говорящие, чем кое-что другое, чего я и называть не стану. Тяжело кряхтя, он встал на ноги и пошел в дом. И весь день он был так любезен со своей женой, что та не знала, куда деваться от радости, и подумала, дескать, наконец-то он взялся за ум. И надела свое лучшее платье с голубым бантом у ворота, и так в нем похорошела, что муж ее стал еще любезнее. Таким образом, не исключено, что в тот день крылатые дети сделали доброе дело. По если это и так, то это доброе дело было единственным, потому что, чтобы навлечь на свою голову неприятности, нет средства более верного, чем крылья. Но с другой стороны, если неприятности так и сыплются вам на голову, то, чтобы избежать их, нет средства более верного, чем те же крылья.
Именно так и получилось со злой собакой, которая бросилась на детей, когда у дверей какой-то фермы, сложив крылья до минимально возможных размеров, они собирались попросить корочку хлеба и кусочек сыру, потому что вскоре, несмотря на съеденные сливы, есть им захотелось пуще прежнего.
Будь это обыкновенные, бескрылые дети, эта злющая черная собака наверняка откусила бы изрядный кусок от коричневого чулка и от ноги Роберта, который был к собаке ближе всех. Но едва она зарычала, дети взмахнули крыльями, и та осталась внизу рваться на цепи, словно тоже задумала взлететь.
Дети несколько раз пробовали просить еду на других фермах, но там, где не было собак, хозяева только охали и громко вскрикивали от страха. В конце концов, часам уже к четырем, когда крылья у всех изрядно устали и отяжелели, дети уселись на церковной колокольне и стали держать военный совет.
— Не лететь же всю дорогу домой без обеда и чая! — сказал Роберт с отчаянной решимостью в голосе.
— Но никто не хочет кормить нас ни обедом, ни ужином, не говоря уже о чае, — вздохнул Сирил.
— А может, здешний священник? — предположила Антея. — Он должен все знать об ангелах…
— Всякий поймет, что мы не ангелы, — возразила Джейн. — Стоит только взглянуть на ботинки Роберта или на клетчатый галстук Сирила.
— Хватит! — твердо сказал Сирил. — Если в стране, где ты находишься, тебе не продают провизию, ты берешь ее силой. Я имею в виду — на войне. Именно так и поступают. Да и в других книжках ни один порядочный брат никогда не позволяет своим младшим сестренкам голодать посреди изобилия.
— Посреди изобилия? — удивился Роберт, у которого сильно сосало под ложечкой. — Где оно, твое изобилие?
Все стали хмуро оглядывать голую свинцовую кровлю колокольни.
— Прямо здесь, — твердо продолжил Сирил. — Вон там, в доме священника, я вижу окно кладовой, там полно всякой еды: сливочный пудинг, холодная курица и язык, пироги и джем. Это окно довольно высоко, но у нас крылья…
— Ты умница! — воскликнула Джейн.
— Не стоит благодарности, — скромно улыбнулся Сирил. — Любой прирожденный военачальник, скажем Наполеон или герцог Мальборо, наверняка обратил бы внимание на это окно, так же как и я.
— Но это нехорошо, — сказала Антея.
— Чепуха! — возразил Сирил. — Когда один солдат не дал сэру Филипу Сидни глотка воды, тот сказал: «Мне он нужнее, чем ему».
— Тогда, наверное, надо собрать все наши деньги и оставить их в уплату, — предложила последовательная в своих поступках Антея, едва не плача, потому что ужасно тяжело в одно и то же время испытывать страшный голод и боязнь совершить страшный грех.
— Не все, — последовал осторожный ответ.
Дети вывернули свои карманы на свинцовую кровлю колокольни, на которой посетители, побывавшие здесь за последние сто пятьдесят лет, оставили свои инициалы и инициалы своих возлюбленных, вырезав их перочинным ножиком на мягком свинце. Набралось пять шиллингов и семь с половиной пенсов, и даже исключительно щепетильная Антея согласилась, что этого многовато за обед на четверых. Роберт предложил оставить полтора шиллинга.
В итоге сошлись на том, что полкроны, то есть тридцать пенсов, будет «вполне достаточно».
В кармане у Антеи оказался ее последний школьный табель с оценками, и, предварительно оторвав от него полоску со своим именем и названием школы, она написала на обратной его стороне следующее послание:
— Заканчивай скорее! — поторопили Антею остальные, и та поспешно приписала:
Упомянутые пол кроны были завернуты в послание, и дети твердо рассчитывали на то, что, когда священник прочтет его, он все поймет, по крайней мере, настолько, насколько может понять человек, который не видал никаких крыльев.
— Дело, конечно, рискованное, — заметил Сирил. — Мы, пожалуй, спустимся с другой стороны колокольни, а через церковный двор пролетим низом, и дальше через кусты. Там, похоже, никого нет. Но никогда не знаешь. Окно выходит прямо в кусты и почти скрыто листвой, как это описывают в книжках. Я залезу в окно, возьму еду и передам ее Роберту с Аптеей, а Джейн будет стоять настороже, у нее зрение острое, и в случае чего она свистнет. И не возражай, Роберт! Уж как-нибудь свистнет. Настоящий свист тут ни к чему, так будет больше похоже на птичий посвист. А теперь пошли!
Я не стану утверждать, что воровать хорошо. Я хочу только сказать, что в глазах четверых голодных детей это вовсе не выглядело воровством, наоборот, они усматривали в этом совершенно разумную и честную сделку. Ведь у них не было случая убедиться в том, что язык, от которого отрезано совсем немного, полторы курицы, буханку хлеба и сифон с газированной водой никак не купишь в магазине всего за полкроны. Именно эти жизненно важные вещи никем не замеченный Сирил передал остальным без всяких приключений. При этом он считал, что совершает самый настоящий подвиг, отказываясь от джема, яблочных рогаликов, печенья и разноцветных цукатов, и я разделяю его чувства. А кроме того, он был особенно горд, что не взял сливочный пудинг, но тут, я думаю, он гордился напрасно, потому что, возьми он его, возникли бы сложности с возвратом блюда, поскольку даже самый что ни на есть голодный человек не имеет права присваивать себе дивное фарфоровое блюдо с красными цветочками. Совсем другое дело — сифон с газировкой. Надо же было что-то попить, а поскольку сифон имел маркировку с именем производителя, дети были уверены, что сифон ему вернут, где бы они его ни оставили. А если найдется время, они и сами его вернут. Этот производитель газировки живет, похоже, где-то в Рочестере, а это почти по пути домой.
Всю еду подняли на крышу колокольни и разложили на листе оберточной бумаги, которую Сирил нашел на верхней полке в кладовой. Едва Сирил развернул бумагу, Антея заявила:
— Не думаю, что это жизненно необходимая вещь.
— А я думаю, — возразил тот. — Все эго нам нужно хоть на чем-нибудь разложить, чтобы разрезать на куски. А я слыхал от папы, что от микробов, которые живут в дождевой воде, можно заболеть. Дождевая вода тут была повсюду, а когда она высохла, микробы остались. Они запросто могут попасть в еду, и тогда все мы умрем от скарлатины.
— А кто такие микробы? — Это такие малюсенькие ползучие твари, которых видно только в микроскоп, — ответил Сирил, приняв ученый вид. — Они вызывают все на свете болезни. Так что не сомневайтесь, бумага — предмет первой необходимости, так же как хлеб, мясо и вода. Приступим! Я голоден как волк!
У меня нет особого желания подробно описывать этот пикник на крыше колокольни. Вы и сами отлично можете себе представить, каково это — разрезать на куски курицу и язык перочинным ножиком с одним-единственным лезвием, да и то слишком коротким. Но дети справились. Однако есть руками не очень-то удобно, кроме того, руки становятся безобразно жирными. Да и бумажные тарелки вскоре покрылись отвратительными жирными пятнами. И все-таки одного вы себе представить не можете — как ведет себя газировка, когда пытаешься пить ее прямо из сифона, да к тому же еще и полного. Если воображение вам откажет, попробуйте провести эксперимент. Достаточно уговорить кого-нибудь из взрослых дать вам целый сифон газировки. Если вы хотите, чтобы эксперимент был максимально приближен к реальности, возьмите трубку в рот и надавите на ручку, желательно резко и сильно. Рекомендуется проделывать все это в одиночку, а еще лучше на улице.
Впрочем, как их ни ешь, курица, язык и свежий хлеб хороши, и не велика беда, если в погожий жаркий день вы забрызгались газировкой. Так что на самомделе обед всем очень даже понравился, и дети съели все без остатка — во-первых, потому, что они были страшно голодны, а во-вторых, потому, что, как уже было сказано, курица, язык и свежий хлеб — вещи очень вкусные.
А теперь я обращу ваше внимание на то, что вы, наверное, замечали и сами. Когда обед задерживается и приходится долго ждать, а потом съедаешь значительно больше обычного, а потом еще сидишь на жаре на крыше колокольни — или где-нибудь в другом месте, — вас вскоре неумолимо начинает клонить в сон. А Антея, Джейн, Сирил и Роберт во многом были очень похожи на вас, и когда они съели все, что могли, и выпили все, что было, их начало неумолимо клонить в сон. Особенно Антею, потому что проснулась она очень рано.
Один за другим дети замолкали и ложились на бочок, так что не прошло и четверти часа после обеда, как все они, свернувшись калачиком и прикрывшись своими большими крыльями, мягкими и теплыми, крепко заснули. А солнце меж тем медленно садилось на западе. (Мне обязательно следует уточнить, что именно на западе, потому что так обычно пишут в книжках, чтобы некоторые легкомысленные люди не подумали, что оно садилось на востоке. Вообще-то, садилось оно не точно па западе, но довольно близко к тому.) Так вот, я повторяю, солнце медленно садилось на западе, а дети всё спали и спали, в тепле и блаженстве, потому что куда уютнее спать под крыльями, чем под стеганым одеялом на гагачьем пуху. Тень от колокольни пересекла уже церковный двор, и дом священника, и лежавшее за домом поле. И вот уже тени стали неразличимы, солнце село и крылья исчезли. А дети всё спали. Но недолго. В сумерках очень красиво, но прохладно. Сами знаете, как бы ни хотелось вам спать, вы быстренько проснетесь, если ваш брат или сестра, встав чуть раньше, стащит с вас одеяло. Так что четверо бескрылых детей, озябнув, проснулись. И проснулись дети на крыше колокольни, в густых сумерках, когда голубоватые звезды высыпали в небе над их головами — одна, две, десять, двадцать. И проснулись они далеко от дома, имея в карманах три шиллинга и полтора пенса на всех, причем после совершения весьма сомнительного поступка по части добычи жизненно необходимых вещей, за который, наверное, придется отвечать, если кто-нибудь обнаружит их с сифоном для газировки на руках.
Дети молча смотрели друг на друга. Первым, взяв в руки сифон, заговорил Сирил:
— Нам надо спуститься и поскорее избавиться от этой проклятой штуки. Уже темно, и можно незаметно оставить его на крыльце у священника. Пошли!
На краю крыши была башенка, а в башенке — дверь. Дети заметили ее, когда ели, но они не открывали ее, что, наверное, обязательно сделали бы вы на их месте. Потому что, само собой разумеется, если у вас есть крылья и перед вами открыто все небо, зачем вам открывать какую-то там дверь?
Дети подошли к двери.
— Я думаю, спускаются здесь, — сказал Сирил.
Так оно и было. Однако дверь оказалась запертой изнутри!
А вокруг становилось все темнее и темнее. И дети были далеко от дома. И на руках у них был злополучный сифон.
Я не стану говорить вам, заплакал ли кто-нибудь из них, а если заплакал, — кто именно и на сколько голосов. Вы лучше подумайте, как повели бы себя вы, окажись вы на их месте.
Плакал ли кто-нибудь или нет, но какое-то время дети пребывали в полном смятении. Потом, немного успокоившись, Антея положила свой носовой платок в карман, обняла Джейн и сказала:
— Не расстраивайся, это только до утра. А утром мы помашем носовыми платками — к тому времени они просохнут. И кто-нибудь поднимется сюда и выпустит нас…
— И увидит сифон, — мрачно добавил Сирил. — И нас отправят в тюрьму за воровство.
— Ты же говорил, что это не воровство.