Глава-параграф №14. О чудесном спасении и талантливом вое
Перемещаясь между реальностями, Бро успел подумать о сложности жизни: она — жизнь — последовательно ставит все более сложные и многоходовые задачи, и это, видимо, неизбежно. Иначе людям становилось бы невыносимо скучно, и они бы тянулись к глупым и пустым развлечениям.
Телефон ждал на письменном столе, был исправен, заряжен и безукоризненно выполнил свой технический долг. Волков-старший ответил почти сразу:
— Привет, сын. Вышел из кельи или замок заело?
— Замок пока не проверял. Учу, зубрю и превозмогаю. Но жизнь, пап, достает и за запертыми дверьми. Можешь оказать одолжение, не углубляясь в расспросы и закономерную иронию?
— Гм, попробую…
Отец, нужно отдать должное, выслушал не перебивая, суть проблемы немедля выделил:
— Помочь можно, с юридической стороны проблема средненькой сложности. Но неплохо бы знать в каком, собственно, регионе происходят события. Где девчонка-то живет? Может, у нас там есть представительство фирмы, очный контакт с юристом многое упростит.
— Вот этого не знаю. Место жительства неизвестно, только номер телефона. А номер я обещал не «пробивать», — признался Бро.
Отец помолчал, потом пробормотал:
— Романтично. Девушки-инкогнито, клады, древние монеты, захватывающий авантюрный детектив. И это у занятого и изолированного молодого человека, посредством одного интернета. Тебя мама подключила, что ли? Мы тут с ней коротко переговорили, она намекала на что-то этакое.
— Нет, мама меня не подключала, она лишь йогуртов понавезла. Тут всё немного проще. И сложнее. Но я стараюсь не отвлекаться от подготовки, собственно, поэтому и позвонил, побеспокоил.
— «Побеспокоил»… гм. Нет, это правильно. Девушке постараемся помочь, адвокат с ней свяжется, есть предварительные идеи по консультантам. А ты не в курсе — монеты в деле фигурирую настоящие? Талеры ведь редкость, кажется.
— Пап, я нумизмат еще тот. Но вроде бы подлинные монеты. Это усложняет или облегчает ситуацию?
— Вот я тоже не нумизмат. Разберемся. Успокой прекрасную незнакомку и учи ЕГЭ. Если настрой окончательно не потерял.
Бро заверил, что настрой потерять невозможно — он насмерть прикипевший — и отключился.
Струи душа смыли остатки напалмовой гари и библиотечного счастья. Вытираясь, Бро смотрел на телефон. Пора, или еще выждать?
Голос Василисы, несмотря на реальный мир и телефонные искажения, оказался точно таким же, как и помнилось.
— Да?
— Это я. Задачу изложил, обещали помочь.
— Уже. Позвонил какой-то дядечка, Роман Соломонович, продиктовал, как заявление написать. Вот — печатаю.
— Это хорошо. Я немного волновался. Все ж приходится учитывать размытость твоих координат.
— Да что волноваться? У вас, у москвичей, все быстро, — было понятно, что Васко покусывает губу.
— Не агрись. Тут ритм жизни такой. Когда надо, стараемся чтобы быстро, а когда торопиться не надо, тоже стараемся. Иногда даже получается.
— Вот здесь был жутко вульгарный намек.
— Зато честный. Чудесная библиотека была, помню, ценю. Ладно, не буду мешать.
— Ты не мешаешь. Но да, мне нужно писать заявление треклятое. Тот еще жанр литературы, тысяча чертей. Если выкручусь, сразу позвоню. И деньги переведу. Этот Роман Соломонович о прямой оплате отказался говорить.
— Юрист, они такие, щепетильные. Разберемся. Пока не отвлекайся, выкручивайся. Удачи!
Полегчало, но не очень. В некотором отношении Васко уперта до невозможности. Твердый характер — это хорошо, но на данном этапе еще и жутко трудно. Ничего, главное, от претензий полиции избавиться. Обрадовались тоже, вцепились в девушку. Понятно, глубинка, когда они там еще на натуральные талеры выйдут.
Князь Волков с ненавистью посмотрел на ноутбук, учебники и исчерканные листы учебных занятий. Вот как⁈ Как, каналья их загрызи, учить и запоминать, когда тянет в библиотеку? Можно и какую попроще, без музейных ценностей и многометровых диванов, лишь бы Васко там была. Как у нее шея пахнет, уууууу…
Бро еще разок взвыл на неровно оштукатуренный потолок и пошел к холодильнику. Требовалось сбить вкус поцелуев и заправить калориями нервничающий организм.
Добивание блокированных и окруженных остатков вопросов ЕГЭ шло с переменным успехом — мысли учащегося неумолимо отвлекались. Собственно, обнаружилось, что историю ХХ века Бро знал вполне годно — просто нужно разрозненные фрагменты знаний собрать воедино и слегка упорядочить. А так предки вполне много нарассказывали в детстве — в смысле, ближайшие предки, которые мама с папой, сообщили об отдаленных славных предках, которые дедушки-бабушки, прадедушки-прабабушки.
— Вот она, неразделимая связь времен, — пробормотал Бро, допивая кефир. — Сражались, работали, голодали, но детей на ноги ставили, учили, поили-кормили. Такова и наша основная стратегическая задача. Но зачем ее втискивать в головы столь занозистым образом, обязательно через ЕГЭ? Можно же как-то доходчивее, человечнее, от жизни…
Живая жизненная жизнь напоминала о себе переполненными пакетами с мусором и жарким томлением всего тела. Бро ощущал себя слегка ненатуральным, чисто литературным существом, ибо до такого образовательного изнурения в сочетании с бездонной глубиной влюбленности редкий романный герой докатывался. Но выручила, как всегда классика.
'Четыре деревни одна за другой однообразно вытянуты вдоль улицы. Пыль. Садов нет. Нет близко и леса. Хилые палисаднички. Кой-где грубо-яркие цветные наличники. Свинья зачуханная посреди улицы чешется о водопроводную колонку. Мерная вереница гусей…
… по деревне этой, каких много и много, где и сейчас все живущие заняты хлебом, наживой и честолюбием перед соседями,'
Учащийся застонал — тема-настроение текста воспринимались абсолютно чуждо и нелепо, словно метровый зуб из картона и пластика, выставленный в витрине стоматологической клиники. Ну неестественно же, жизнь она совсем иная. Понятно, пыль, палисадники и свиньи в ней присутствуют — уж не надо опытному, повидавшему двоечнику это доказывать. Но они не унылые,а требующие внимания, заботы и любви. Особенно свиньи. Свинья, она — ого! Особенно в сметане или с хреном. Нужное животное. И почему «живущие» заняты исключительно наживой и честолюбием? Живущие, они очень разные, они выращивают и засаливают изумительные огурцы, куют надежные дуэльные топоры, а в свободное время заваливаются с подругами на сеновалы, и… Нельзя же так однобоко и пренебрежительно судить о живущих. Сомнительный, однако, это классик.
— Пойду, одежду постираю, — решил князь. — Каторжные работы иной раз спасительны для интеллекта.
Весело шумела вода в ванной, уносила липкость классического текста. Бро с удивлением встряхнул грязные джинсы — что-то тяжеловаты. В кармане обнаружились спецназовский угловатый орден и эльфийский кляп. В смысле, не эльфиского происхождения, а предназначенный для эльфийский хищных ротиков. То-то в библиотеке на правом боку все время ногу давило.
Воспоминания о библиотеке привели к новому приступу давления. Бро поспешно сполоснул трофейную регалию и килограммовую драгоценную садо-мазо игрушку (куда ее кстати, девать, непонятно — вещь безусловно ценная, но такую только покажи постороннему человеку), замочил одежду. Усилием воли вернулся к повторению последнего текста — классическая угрюмость немедля отогнала плотский жар.
— Не текст, а истинная химическая кастрация, — пробурчал князь. — Да цены такой литературе нет, если по нужному месту применять.
Джинсы сохли, задания решались и уточнялись, Бро вернулся к самому началу ХХ века — там зияли очевидные пробелы в двоечных знаниях. Телефон молчал.
Василиса позвонила лишь в середине следующего дня.
— Привет! Отбрыкалась, дело возбуждать не стали. Твой Роман Соломонович — истинный гуру дистанционных консультаций и Ктулху юридического отмазывания. Скинь реквизиты и общую сумму, деньги переведу. Я теперь богатая, сданный «клад талеров» оценили, грозятся на днях выплатить законное вознаграждение. Правда, удалось только двадцать пять процентов выжать… Эй, Бро, почему молчишь? Ты вообще здесь?
Князь был здесь, но не совсем. Видимо, частично растворился в бесконечных сотах телефонной связи.
— Эй⁈ — с некоторой тревогой воззвала графиня.
— Здесь я. Просто слушаю твой голос, — пояснил Бро.
— Ладно-ладно, не начинай, — голос Васко все-таки чуть заметно дрогнул.
Двоечник улыбнулся:
— Я ничего не начинаю, я совершенно стабильно продолжаю. Насчет реквизитов и оплаты не волнуйся, не ипотеку брала, выплатишь все до рубля, хотя и без процентов. Но для начала неплохо бы мне самому те реквизиты получить. Я-то в отличие от некоторых с Романом Соломоновичем вообще не общался. Придется подождать.
— Жду. Только не очень меня подвешивай. За помощь искреннее спасибо, но в долгах оставаться не люблю.
— Да понял я. Это единственное, что хотела сказать?
— Нет. Еще по учебе… — Васко явно колебалась. — Пересдача через два дня. В принципе, мы почти готовы…
Бро представлял, как она сидит, уперев колено в край стола, машинально гладит свою стриженную, чуть колючую голову. Интересно, носит она модно-драные джинсы и шикарно-свободные футболки? Или сейчас в стареньком, хорошо обжившем фигуру халатике? Ух… Ладно, узнаем, будет время.
…— так вот, раз в целом готовы, имеет смысл обратить внимание на слабые места… — Васко очевидно забуксовала, не решаясь сказать.
— Да, я вот тоже думаю — где у меня цепь слабовато заточена? — признался Бро, продолжая глупо улыбаться.
— Хорош уже эвфемизмами меня путать, — запротестовала двоечница. — Опять «цепи, вспилы-запилы, валка», не вздумай эту лесную терминологию в тестовые ответы впихивать. Ты хоть помнишь, что такое «эвфемизм»?
— Нейтральное по смыслу и эмоциям слово, используемое для замены неприличного. Это я усвоил. Немного беспокоит меня поэзия Серебряного века. Почитать — почитал, но толстокож я для символистов-футуристов.
Было понятно, что у Васко перехватило дыхание.
…— так что неплохо было бы эти «ананасы в шампанском» поближе глянуть. А тебе имеет смысл осознать, что такое Петербург и где он вообще находится.
Пауза вышла многозначительной, потом двоечница признала:
— Вот все же ты отъявленная каналья. Манипулятор. Это ты от Ола-Олечки набрался, «разводишь» людей в легкую.
— Мы все учились понемногу, — удачно процитировал Бро. — Наверняка и от фон Штайн нам перепало, но наверное, я просто знаю, куда тебя тянет.
— Знает он… — фыркнула Васко. — Учти, ни о чем личном мы болтать не станем. И бессмысленно, и отвлекаться сейчас никак нельзя. Всего два дня осталось, нужно полностью сосредоточиться на тестах.
— Несомненно, — согласился князь.
Сверили часы. Необходимость в этом едва ли была, но для уверенности пригодится. Бро натянул джинсы — увы, довольно мятые. Ладно, разгладятся, будет же какая-то одежная метаморфоза (тоже нужное литературное слово). Экран компа послушно высветил задание:
18. Термин, в переводе с латинского языка обозначающий «упадок»?
а) декаданс б) акмеизм, в) имажинизм
Чья декларация отображена в сборнике «Пощечина общественному вкусу»?
а) футуристы б) акмеисты, в) символисты
Иной раз слова телефонных разговоров, формулировки тестов, да и все остальное поверхностное не имеет значения. Важно понимание жизненного смысла. Главного и основополагающего. Допустим, неких двух людей уже не особо интересует досдача ЕГЭ. Им просто хочется увидеться, сжать ладонями прекрасную колкую голову (ну, или еще что-то) и убедиться, что всё это взаправду, а не баг компа и учебного задания. Безусловно, сдача экзаменов, новые квартиры, глупые уголовные дела и загадки-парадоксы тестовых реальностей тоже существуют, но во вторую очередь. Или в третью. Но человек — существо сложное, непредсказуемое, иной раз такое глупое вытворит, что сам себе изумится. Есть такая опасность. Так что нужно надежно удерживать в руках рукоять бензопилы своей жизни.
Цифры часов в углу экрана компа дотащились до «14:00», Бро щелкнул «мышью».
Прохладно. Гулко. Высокохудожественно. Шикарно. Поскольку подъезд-парадная огромен, а здешние кованые перила любой художественный музей охотно примет в экспозицию. Безусловно Петербург и, судя по слабости кошачьего амбре и отсутствию десятков коммунальных звонков на высоченных дверях квартир — еще буржуйский, дореволюционный. Не ошибся двоечник. Впрочем, эпоха не важна — с Васко в любом времени было бы хорошо, так что ищем.
Бро бегло оглядел себя: темное пальто, отлично сшитый костюм, начищенные штиблеты. Часы с цепочкой в жилетном кармашке, глубже вполне мускулистый торс. Усы — на ощупь в меру тонкие и ухоженные, запах неплохой туалетной воды. Да, реакция Васко будет сложной. Определенно не лесоруб, в лучшем случае лесоторговец. В кармане пальто оказался шипастый бронзовый кастет, а в заднем кармане брюк плоский браунинг с перламутровыми «щечками» на рукояти. Да, откровенный буржуй. Впрочем, как нам говорит нелитературная классика — «имидж — ничто, жажда свидания — всё!».
Князь взбежал по лестнице, безошибочно шагнул к нужной двери и крутанул звонок. Дверь без промедления распахнули…
Ого!
О Петербурге начала ХХ века написано изрядно, подробно и великолепно. Мрачная роскошь дворцов и пламенный кумач просыпающихся революционных настроений, холод набережных Невы и порочный жар блудуарных будуаров, пряное декадентство, влажный кирпич, «мерзавчики» водки и «бомбы» ледяного шампанского, удушливые витые шнуры самодержавных аксельбантов и револьверов, «Кресты» и Летний сад — всё отражено незабвенной школьной литературой, а то и бессмертными балетными постановками. Но роль прислуги в этих шедеврах отражена крайне недостаточно.
Показалось, что горничная вообще ненастоящая. Таких мраморно-безупречных лиц вообще не бывает. И ресницы… безусловно настоящие, не-клееные, но волшебно длинные. Все остальное, подчеркнутое накрахмаленным передником, тоже разило наповал.
Князь осознал что декаданс, крушение нравов и империй начиналось с вот таких горничных. Это же не девушка, а дьявольское наваждение. Приходилось про одну подобную читать, но та была в Москве проездом и гораздо легче одевалась на службе.
Но у двоечника имелся опыт учебных заданий. И была цель. Эти составляющие позволили не одеревенеть, не превратиться в столб, а отдать безупречной чертовке шляпу и пальто.
— Благодарю. Где наши повелители Пегаса?
Горничная указала чуть заметным движением ресниц. Ну и манеры. Наверняка по крови княжна какая-то, глубоко внебрачного происхождения.
Бро, стараясь не оглядываться, направился в глубины квартиры. Идти на звук оказалось просто.
Вьюга злобно лает,
Лает-подвывает
И с парадных жалких
Узкий след срывает.
Месяц тихо хнычет,
Сумрачна Фонтанка
Умирает осень,
Стынут слезы волка…
— мрачно подвывал бас где-то в квартирной полутьме.
Князь отдавал себе отчет, что в стихах разбирается крайне слабо, а эти и вообще оказались категорически внепрограммными. Но выразительными и проникновенными. Даже немного страшновато. Маньяк какой-то — вернулся с сахалинской каторги и сеет мрачное и недоброе.
Вообще квартира производило примерно такое же впечатление: мрачное, не столько недоброе, как запутанное. Бро миновал комнату, явно приготовленную к ремонту — с полуободранными стенами и пятнистой лепниной на потолке. Стояли строительные «козлы», на них висел корсет и пустые сабельные ножны. Нет, ремонт дело житейское, но тут, похоже, к ремонту начали еще в прошлом веке готовиться, при декабристах. Видимо, бурные политические события и обломали благие планы по обновлению дизайна. Следующая комната оказалась вполне обжитой: ковры, густо усыпанные подсохшей и свежей апельсиновой кожурой, письменные столы, шкафы, плотно упиханные книгами и журналами. За столами сидело двое господ, наперегонки что-то пишущих в свете неярких бра.
— Пардон, не подскажите — её сиятельство уже здесь? — осторожно поинтересовался Бро.
— Не мешайте, ради всего святого, только не мешайте! — взмолился увлеченный господин и яростно зажевал седоватый ус. — Видите же — у нас дуэль!
— Пардон, пардон, — с уважением пробормотал Бро.
Творческие личности производили сильное впечатление. Перья так и неслись по бумаге, с пулеметной скоростью ныряли в чернильницы и продолжали галоп-аллюр. Очевидные таланты, видимо, поэтические или литературно-критические. Отвлекать бесполезно.
Князь шагнул к двери и чуть не наступил на даму — тоже что-то энергично пишущую, но почему-то сидя прямо на ковре, в тени стола. В зубах поэтической особы была зажата пара карандашей.
Бро присел на корточки и шепотом осведомился:
— Вам не темно? Могу лампу подвинуть.
Мадам — при ближайшем рассмотрении не очень юная — отрицательно помотала пышно и небрежно причесанной головой. Бро тактично заглянул в блокнот на ее коленях — не пишет, рисует. Два дуэлянта, оба в античных тогах, и не за столами, а средь импозантных античных развалин. Сходство и экспрессия так себе, но кипарис на пейзаже определенно удался.
— Я вас не очень отвлеку, если спрошу о некой особе… — осторожно начал Бро.
Художница выхватила изо рта карандаши и яростно указала в сторону двери. Указуя место нахождения искомой графини или просто в смысле «пошел вон!» осталось не совсем понятно, но уточнять князь не решился.
Бро неожиданно оказался в прихожей с большим, но тусклым окном. Князь оценил открывшуюся панораму: снаружи царствовал классический петербургский сумрак, полная неопределенность времени суток, тронутые ржавью крыши, голый сад и купола собора. Где-то у Шпалерной гнездилась эта смутная творческая квартира.
Уж не ты ли, Голод,
Друг мой ненасытный,
Страсть свою хоронишь
С гимном погребальным?… — продолжал грозить каторжный бас.
Да, нужно на звук идти. Там центр событий, наверняка Васко вслушивается в волшебные строки, млеет и преклоняется. Если она уже здесь, конечно.
Бро миновал комнату с бедуинским шатром (сделанным, видимо, из портьер). На полу скучал табун винных бутылок и бокалов, на стуле, уютно сцепив пальцы на пухлом животике, мирно спал очередной деятель культуры. Похрапывающий лик показался князю знакомым, но угадать личность не получилось. Ничего, вопросы в тестах все равно больше по стихам идут, храп гения допустимо и не знать.
— Это где же воют?
Кто же завывает?
Обок с Голодом угрюмым… — взрычал невидимый стихотворец и окончил трагическим воем:
— Плачет, плачет, плачет!
Мгновение стояла тишина, потом некая женщина темпераментно крикнула «браво!», многоголосо заговорили, заспорили.
Бро вздрогнул — кажется, один из голосов узнал. Василиса… Хорошо, что уже здесь, но как бы не увлеклась. Говорят, аура поэтов и художников практически неотразимо действует на девушек — валит быстрее того боевого газа «Новичок». Хорошо, что гении хоть храпят иногда, а то бы у простых князей вообще оставались ничтожные шансы на личное счастье.
Бро решительно двинулся на голоса, но не угадал и оказался в тупиковом будуаре. Темнота была полна запахов хорошего табака, духов, шоколада и звука поцелуев.
— Пардон, — в очередной раз извинился князь. — Все здесь, значит?
— А где нам еще быть, mon cher? — удивилась сидящая на коленях подруги д’Обиньи. — Между прочим, ждать заставляете, ваше сиятельство.
— Слегка заблудился в богемном лабиринте, — оправдался Бро. — А…
— Тут твоя Васко, — заверила фон Штайн, оправляя шелк французского платья. — Иди, присмотри за дамой сердца, а то уведут. Наглейший народ эти поэты.
— Только не увлекайтесь, у нас деловая встреча назначена, — предупредила француженка, нежно сжимая ладошками гладкие щеки авантюристки.
— Понял. А вы, кажется, определились, — отметил Бро.
— И кто в этом, князь, виноват? — саркастически вопросила фон Штайн, но ей закрыли рот поцелуем.
Бро не особенно удивился. У женщин, даже самых странных и выбравших путь скверных экспериментов, в любом случае останется виноват мужчина. Ничего с этим не поделаешь, приходится признать данность, тем более эти две личности глубоко испорченные, с давно сдвинутыми набекрень криминально-безнравственными мозгами, весьма несчастливые в личной жизни. Эх, бедолаги-бедолаги. Нет, должны одуматься, это у них временное помрачение, должны превозмочь и вырулить. Нет же у них серьезных психологических травм, обязательно опомнятся.
Впрочем, про логику и травмы Бро немедленно забыл, поскольку наконец вышел к обществу и к Ней.
Гостиная зала, густо заставленная креслами, стульями и диванами, была не столь уж велика, да и общество едва ли можно было назвать многочисленным — десятка два гостей, может чуть больше. Но, безусловно, здесь присутствовали незауряднейшие личности. Чтец свежей поэмы — еще пылающий и грозно двигающий бровями — жадно пил из большого бокала. Внешность его оказалась не столь уж брутально-каторжной, как казалось на слух: скромного роста, полноват, румян. Но темперамент и крайне выразительные брови производили неизгладимое впечатление. Руку пьющего творца яростно тряс длинноволосый господин, восклицающий:
— Метафорично! Теофелично!
— Отнюдь не метафорично, скорее, посконно-зоологично,– возражал человек в великолепном жилете и заляпанном галстуке.
Все говорили почти одновременно, расчленяя и выворачивая глубокие смыслы «метафоричной теофеличности». Насмешливо курила страшноватая женщина, одетая в яркие янычарские шальвары. Были и еще удивительные люди, частью женского пола, весьма хорошенькие, но на них князь смотреть отказывался.
Ибо была Васко.
Двоечница сидела, обнимая гитару-семиструнку. Улыбалась, темное платье с узким треугольным вырезом, неглубоким, но чрезвычайно дразнящим, необычайно ей шло. Медальон на тронутой загаром коже. Стрижка-каре, достаточно короткая, резкая, но отнюдь не «под машинку», казалась весьма вызывающей в окружении пышных причесок творческих муз начала знаменитого сокрушительного века. Бро захотелось страдальчески перевести дух — ведь виделась и грезилась круглая и гладкая библиотечная голова подруги. Но вздохнуть и выдохнуть князь в этот миг не был способен — Васко была истинно прекрасна.
Неудивительно, что двоечница являлась центром мужского внимания. Видимо, она была самой юной из присутствующих. Но дело не в этом. Она была хороша той легкой экстравагантностью, той обаятельностью, что излучают молодые, но уверенные, что уже находятся на своем месте, увлеченные и талантливые девушки. Не чья-то муза, а юная магичка, что ходит сама по себе, независимая даже среди высших авторитетов.
Но смотрела волшебница с гитарой на князя. Из-под ресниц, тайно и скрыто, но определенно.
Ждала все-таки.
Бро смог дышать. Знал, что ничего не решено, что будет еще сложнее и труднее, но все-таки…
— О, князь! Запаздываете, пожалеете. «Вой войный» был потрясающ. Изволите вина? — спросил кто-то.
— Слышал, проникся, — пробормотал Бро, беря слегка липкий бокал.
Вино было красным, пахло крымской безумной курортной страстью. Бывала ли Васко на полуострове? В любом случае нужно будет слетать, хотя бы на два-три дня. Из соображений упрочнения географических знаний и романтических настроений. Но это потом когда-нибудь.
Девичьи пальцы начали перебирать струны, негромко, но голоса поэтической критики утихали.
— А это Анатолий Крупнов, господа и дамы. Еще неизвестный, но безмерно талантливый поэт, — Василиса божественно облизнула накрашенные губы.
А мы опять стоим и в трюме вода,
И ты опять твердишь, что надо бежать,
И ты опять твердишь, что надо туда,
Где не качает, сухо и есть чем дышать.
Но ведь и здесь есть шанс, пускай один из десяти,
Пусть время здесь вперед не мчится — ползет.
И пусть остаться здесь сложней, чем уйти…
Она пела с чуть заметной хрипотцой, проявляющейся только под гитару. Этой особенности голоса подруги Бро раньше не замечал, да собственно и когда было замечать? Знакомые строфы, знакомые аккорды, но песня казалась совсем иной. Васко, безусловно, не могла дать мужского, брутального напора, как в оригинальном исполнении. Звучало мягче и трагичнее.
…Но я, я остаюсь.
Там, где мне хочется быть.
И пусть я немного боюсь,
Но я, я остаюсь…
Легли тонкие пальцы на струны, заставляя умереть последний отзвук, Васко прикрыла блестящие глаза.
Звякнули наполняемые бокалы, лишь потом автор грозного «Воя войного» молвил:
— Что сказать? Банально, до зубовного скрежета наивно, этакие тающие миражи дремучего, косматого прошлого. Ретроградно-с. Но искренен автор, да-с, безыскусен, но искренен. А это дорогого стоит, господа! Графиня, приведите нам этого мальчика, он небезнадежен.
— Когда-нибудь непременно, — попыталась улыбнуться Васко.
Какой-то хлыщ с породистым лицом арабского скакуна поцеловал ей руку:
— Как удивительно вы поете! Я погиб, решительно погиб!
— Посланница сибирского дикого Эроса, гибельная дриада золотых кедров рощ, — отчетливо сформулировала мрачная баба-яга с папиросой.
Общество дружно зааплодировало. Судя по физиономиям, «погибшими» считали себя не только элитный жеребец. Вот же ковбои неугомонного Пегаса, в отцы-деды годятся, а очами как засверкали.
Бро по праву считал себя не особо ревнивым, но некоторые поползновения нужно пресекать сразу и безоговорочно. Всем лучше будет.
Раздвинув творцов уверенным лесорубским плечом, князь приблизился к избраннице, опустился на колено и поцеловал у двоечницы руку. Запястье чуть подрагивало, еще храня глубину отзвука гитарной бесконечности. Васко освободила руку, закинула на княжеское плечо и подставила губы.
Поцелуй вышел глубоким, не очень приличным, но всё предельно объясняющим.
— Вот и разгадка, господа! — вздохнул кто-то за спиной.
— Увы, это рок и планида, господа, — пояснила Васко и глаза у нее были счастливые.
Они сидели в одном кресле, конский волос из прорех обивки покалывал даже сквозь штанины, вокруг читали дробящие мозг стихи, и Бро догадывался, что это одно из лучших мгновений его жизни. Порой Васко шептала имена творцов, читающих свои творенья. По большей части имена местных гениев ничего не говорили двоечнику, но вообще-то было интересно. Когда рядом любимая девушка, жизнь вообще чрезвычайно увлекательна.
Васко сияла и манила. Мастера символизма и овеществленного цветения не были чужды зависти — чувству откровенно пошлому, обывательскому, но удивительно широко распространенному. Несколько раз литераторы интересовались мнением князя по поводу «онтологизма обозначенной сферы», формулировали вопросы весьма провокационно и иронично — явно норовили обидеть.
— Увы, ничего глубокого сказать не могу. Я человек московский, толстокожий и лесной, — ответствовал князь Волков. — Но я учусь, господа, учусь и познаю.
Честность и прямота нейтрализуют любые творческие провокации. Да и графиня такую прямоту одобряла.
Заполночь в зале стало совсем уж тесно, вновь пришедшие сидели прямо на ковре, дымили папиросами, в запахах турецкого табака, французских духов и русского символизма рождались и витали обрывки гениальных поэтических воззрений, яды критических замечаний и опьяняющих дамских смешков. Примкнувшие к обществу блистательные фон Штайн и д’Обиньи забирали свою законную долю внимания и были дьявольски хороши.
У ней следы проказы на руках,
У ней татуированные знаки,
И вечерами джигу в кабаках
Танцует девушка из Нагасаки… — печально перебирала струны Васко.
— Но это же ваше? — допытывался арабско-конный красавец. — Не отрицайте, я угадываю женскую манеру. Все эти томные нюансики, прошу вас, не обижайтесь, ваше сиятельство.
— Ничуть, — улыбалась Васко. — Почти угадали. Но совсем не мое. Утверждают, что в основе стихи некой Веры Инбер, дописанные бухим народом и гениями. И плевать на нюансики, они мне нравятся. Никто мне не запретит любить то, что люблю.
— Далек от мысли запрещать, но согласитесь, что… — настаивал человек-кентавр.
— Соглашусь, мне не жалко, — легко сказала Васко. — Князь, мне нужно вдохнуть свежего воздуха. Проводите меня…
Из приоткрытого окна тянуло снежной сыростью Северной Пальмиры.
— Значит, это и есть та хваленая северная столица, — прошептала Васко, пуская струйку душистого папиросного дыма.
— Она, — князь обнимал подругу сзади, уткнувшись носом в четкую линию каре. Млел. — Ты чудесна.
— Но оболваненная-нулевая нравилась больше?
— М-мм… Я от тебя любой дурею.
— Это не ответ.
— Ладно. Совсем стриженная ты убийственно хороша. Но и так… — Бро нежно куснул открытый затылок.
— Волк… — томно констатировала Васко.
Князь плотнее укутал ее плечи в шубку и оставил объятья крайне тесными.
— Господи, какие же мы вульгарные, — прошептала возлюбленная. — Как я могла петь перед столь талантливыми и неординарными людьми⁈ И это пошлая соболья шуба? И эти мысли животные…
Подтверждать вслух, что мысли животные, Бро не стал. Поскольку мысли были не просто животные, а дико-дико животные, и Васко это чувствовала.
— Почему я от тебя так с ума схожу? — чуть слышно пролепетала графиня.
— Судьба. Вульгарность, дикость, мех… Мы обречены, и это счастье.
— Ничего подобного! Просто я тебя хочу как кошка. Дворовая зашкварная кошка.
— Скифы мы, с голодными и жадными телами, — путано продекламировал Бро. — Но мы учимся. И сейчас до пошлости не опустимся. Хотя тянет невыносимо. Только к тебе. Но не сейчас. Потом всё будет.
— Не будет.
— Будет.
— Не будет.
Содержательный спор, ничуть не отодвигающий опасность предаться приступу дикости на подоконнике, заваленном баночками из-под монпансье и богемными окурками, прервали шаги. Пришлось срочно отпустить пушистое сокровище.
— Князь, барышня… — перед двоечниками стояла давешняя пугающая тетка с лицом некромантки-рецидивистки. — Пора ехать. Я провожу.
— Мы с незнакомыми тетеньками не ездим. Нам маменька не велели-с, — нервно сказала Васко.
Дама усмехнулась. Довольно жутковато. И протянула визитную карточку:
— Молодые господа, вы ведь хотите узнать разгадку?
Заслонивший напарницу Бро взял тесненный прямоугольник и с некоторым трудом прочел в полутьме: —
«Д-р Я. В. Брюс. Вопросы философии и смысла, консультации по генерал-фельдцейхмейстерскому и линейному артиллерийскому делу».
Мадам, передайте доктору наше искренне почтение и благодарность, но от визита мы воздержимся. Не надо нам разгадок, мы уже и так все осознали. К чему напрасно время тратить?
— Mon cher, надо бы съездить, — сказали из коридора.
— Жюли, да с какой стати⁈ — возмутилась Васко. — Нам определенно не нужны консультации по артиллерийскому смыслу жизни. Ни от колдунов, ни вообще. У нас и так всё сложно.
— Вася, откуда этот эгоизм⁈ — изумилась невидимая фон Штайн. — Вам, возможно и не нужно, но о людях-то можно подумать. Приличный человек приглашает, неужели вам часа времени жалко?
— Нет, если вам это очень нужно, то другое дело, — сказал Бро. — Как думаешь, Васко?
— При такой постановке вопроса особых вариантов не остается, — мрачно признала подруга. — Поехали.
В прихожей князь невольно заозирался.
— Там пальто ищи, — француженка указала на груды одежды на вешалке.
Бро подумал, что ситуация с горничной с самого начала показалась подозрительной. Не бывает такой великолепной прислуги, даже в том легендарном столичном Петербурге не случалось таких чудес.
На углу была аптека, извозчики ждали под фонарем, кружил редкий осенний снег — все как положено. Дамы сели в передний экипаж, двоечники во второй. Бро укутал ноги графини теплой полостью.
— Как-то немного грустно, — призналась Васко. — Сейчас доедем, этот мортирный маг откроет тайну, и все кончится.
— Едва ли. Во-первых, магу и мадмуазелям от нас что-то нужно, во-вторых, главная тайна отнюдь не в Брюсе и нашей странноватой экзаменовке. Вот честно.
— Да? А руку почему убрал?
Бро вернул руку под полость, в тепло и магию.
Доехали быстро, даже губы от поцелуев не успели распухнуть. Но еще бы пара минут, и пассажиры определенно соскользнули в скифскую дикость и разнузданность (ватная спина извозчика все равно выглядела сугубо неодушевленной).
«Гостиница 'Бодрый фельдцейх» — гласила небольшая, но стильная вывеска над дверями.
— Докатилась, — вздохнула Васко. — Питер, культурная столица. А я вместо Эрмитажа по номерам с озабоченным князем шляюсь.
— Мы по делу. А Эрмитаж все равно до утра закрыт, — напомнил Бро.
Швейцара не было, мрачная проводница ухватилась за бронзовую рукоять тяжелой двери, но не осилила.
— Позвольте… — князь потянул дверь. — Однако! На тормозных пружинах она, что ли?
Дверь все же поддалась, Бро впустил дам, самого чуть не придавило.
— Будьте осторожны, господа. Это место со странностями, — предупредила проводница.
— Мы уже догадались, — процедила фон Штайн, озираясь. — Где Сам?
— Позовет. И не дерзите! — прошипела баба-яга, отряхивая мех ворота.
— Успокойтесь, дамы, сейчас мы все немного нервны, — призвал князь. — Мадам, вас не затруднит представиться? А то как-то неудобно.
— Анна Рудольфовна, секретарь доктора, — сухо отрекомендовалась неприятная особа.
По-видимому, «Бодрый фельдцейх» был абсолютно пуст. Опытная фон Штайн заглянула за стойку портье, извлекла бутылку хереса и рюмки — по счастливому стечению обстоятельств их было ровно пять.
— Нам, наверное, нельзя, — сказал Бро.
— Да уж, вид у вас, mes chers, и так откровенно пьяноватый, — засмеялась француженка. — Ах, l’amour, l’amour!
— Похоже, определенность настигла не только вас, — парировал князь.
— Так кто виноват⁈ — вновь возмутилась фон Штайн. — Вы, ваше сиятельство, совратитель.
Двоечники переглянулись в некотором недоумении.
— Дамы намерены эмигрировать в эту вашу деревенскую Австралию и начать новую, благонравную и тихую жизнь — насмешливо пояснила жутковатая Анна Рудольфовна.
— Твое какое дело, карга старая⁈ — хором слаженно окрысились благонравные авантюристки.
— Это кто тут старый? — вкрадчиво ответствовала Рудольфовна.
Изменение произошло столь плавно и естественно, что оказалось неуловимо взгляду. Перед присутствующими сидела, весьма вольно закинув ногу на ногу, давешняя горничная-ангел. Правда, сейчас на ней не было накрахмаленного передника, лишь строго-порочное шелковое платье, эротичность которого смягчалась многочисленными витками жемчуга на шее.
Бро чего-то подобного ждал, поэтому не вздрогнул. Васко не ждала, вздрогнула и немедля потребовала:
— Вы эти фокусы прекратите! Серьезная вроде бы женщина, и до дешевого фотошопа опускаетесь.
— До дешевого? — божественно улыбнулась Рудольфовна. — Да вы, душечка, уж будьте откровенны, тут все совершеннолетние. Нравится, волнует, так и скажите. Кстати, хотите научиться? Это не так сложно.
— Анна Рудольфовна, голубушка вы наша, ну к чему тут намеки и троллинг? — прямолинейно намекнул князь. — Прекрасно знаете — экзамены у нас на носу, нервничаем. Ну как тут отвлекаться? К тому же Василиса и так натура многогранная, талантливая и чрезвычайно милая.
Помолодевшая Анна Рудольфовна высокомерно усмехнулась.
— Нет, не поведусь, — сообщила Васко. — Выглядите супер-обложечно и стервозно, но завидовать не собираюсь. Кстати, мы сюда тащились отнюдь не для наблюдения за вашими метаморфозами. Будет аудиенция или не будет?
Анна Рудольфовна, сверкнув неброскими, но крупными бриллиантами колец, указала на настенные часы:
— Как назначено. Хозяин неизменно точен.
Часы показывали без трех минут три ночи.
— Видимо, налью дамам, — Бро принялся разливать благоуханный херес и продолжил светскую беседу. — Значит, Австралия? Действительно чувствую себя слегка виноватым.
— Отчего же, mon cher, «слегка»⁈ — фыркнула д’Обиньи. — Так намекал, так расписывал, совращал зверьками и вольностью. Мы узнавали — жуткое захолустье. Но спокойное. А нам нужно осесть, остепениться. Хватит приключений! После того вашего лифтового дымного вояжа бедная Оло так жутко кашляла.
— Тебе и самой там не понравилось, — заметила фон Штайн. — Не культурное будущее мира, а сортир, шумный и миазменный. Собственно, и реальное обывательское будущее ничуть не лучше. Князь прав — дом в сонном австралийском городке и соседство просторных кенгуриных пустошей — лучший из вариантов. Подумывали о более цивилизованных местах, но арабский Париж или Нью-Йорк с миллионными дамскими демонстрациями протестующих писек на головах нас не привлекает. Уточняли, но Вася ничуть не преувеличивала — там все так и есть. Пожалуй, не будем мы через век прыгать и не надо нас уговаривать…
— Действительно, Бронислав, ну что у вас за будущее? — неожиданно поддержала Анна Рудольфовна. — Нельзя же так — изгадили абсолютно все. Дамам приходится самим тяжелые двери открывать и за шофера сидеть. И это ежедневно. Черт знает что такое!
— Увы, — вздохнул князь. — Мы там привыкли, не замечаем. Предлагаю тост за взвешенные, неторопливые и верные решения.
Рюмки издали нежный звон, Бро сделал глоток ароматной жидкости. Недурно.
— Мы, кстати, завязываем с… э-э… околозаконными действиями, — объявила француженка. — Хватит шалостей, скоро эти вездесущие видеокамеры введут и тотальное распознавание личностей. Совершенно неромантичные ужимки прогресса.
— Да, прямо с сегодняшнего дня и завязываем, — подтвердила Ольга. — Утром посадка на «Магнолию-Норд», билеты едва купили, скучное плаванье через два океана, однообразные завтраки в каюте. Что ж, приходит пора предаться скуке. Конечно, если удастся удержать за собой приличную каюту и пансион. В этом надеемся на вашу помощь, князь.
— Несомненно, все что могу, — слегка обеспокоенно заверил Бро.
Ударили часы на стене. Одновременно сверху донесся голос:
— Анечка, проси гостей.
— Извольте, ваши сиятельства, к хозяину, — Анна Рудольфовна вознамерилась поправить гостю воротник, но Васко довольно однозначно оттерла красавицу плечом и сама привела в порядок одежду напарника.
— Пошли знакомиться. А вы, Анна Рудольфовна, не провожайте. В вашем-то возрасте по лестницам… Мы сами найдем.