- Не знаю, смогу ли я выразить все, что хочу, так, чтобы стать понятной для вас. Я не знаю, когда эта история началась и где ее середина, и то, что я чувствую, о чем думаю теперь, мне, пожалуй, тоже будет трудно объяснить. Когда я прошу окружающих помочь мне разобраться в том, что есть правда и что есть ложь, меня поднимают на смех, а иногда и попросту гонят прочь от себя.
Только два человека на всем свете хотя бы иногда выслушивают меня и на свой лад пытаются мне помочь. Один из них — мой дедушка, сэр Энсор Дун, другой — мой дядя, мудрый человек, которого все у нас зовут Каунселлором, то есть советником, человеком, способным дать совет. Мой дедушка очень стар и ведет себя грубо со всеми, кроме меня. Я уверена, он мог бы ответить мне, что есть правда и что есть ложь, но он и думать об этом не хочет, а дядюшка Каунселлор считает, что такие вопросы вообще не стоят того, чтобы давать на них ответы.
Среди женщин у меня также нет ни в ком опоры, и после кончины тетушки Сабины, которая пыталась хоть чему-то выучить меня, я осталась совсем одна. Много лет убеждала она местную молодежь выслушать ее, она пыталась рассказать ей о Боге, давшем начало всему и вся, она пыталась внушить ей понятие о чести, но, увы, все было напрасно. Честь! Бедная женщина, это было ее любимое слово. Ее даже прозвали — «Старая Тетушка Честь». Она часто говаривала, что я — ее единственное утешение, и теперь я вижу, что и она была для меня тем же, и когда ее не стало, я почувствовала, что потеряла в ней больше, чем мать.
Родителей своих я не помню, но мне сказали, что моим отцом был старший сын сэра Энсора Дуна, храбрейший и лучший из всех сыновей. Вот почему меня считают наследницей этого разбойного гнезда, и иногда — в шутку — называют принцессой или королевой.
Живущие здесь, да и я сама, должны были бы быть счастливы. Наша долина защищена и от зимнего холода, и от летней жары; и трава здесь сочная, и родники здесь чистые, а цветов — каких душе угодно — видимо-невидимо. Утром мне легко и весело, но наступает вечер, и небо гнетет меня своей печалью, и каждое облако сулит мне безысходное одиночество.
Кто я? Почему я здесь? Никто не говорит мне об этом. А вокруг — насилие и разбой. И никто-никто не возьмет меня за руку и не поведет за собой, никто не научит уму-разуму. Господи, за что мне это вечное проклятие!
Она заплакала. Я не знал, что ей сказать. Я почувствовал, что сейчас мои утешения совсем некстати, и поэтому молча вытер ей слезы.
— Мастер Ридд,— всхлипывая, продолжила Лорна,— простите мне мою слабость. Со мной это бывает нечасто, и это тем более непростительно, что вы у меня в гостях и я должна бы вас развлекать. У вас есть матушка, которая заботится о вас, есть сестры, есть родной дом,— как это мило! Они — Дуны — грабят и бесчинствуют, и пытаются скрыть это от меня, и не могут, а у меня от их медвежьей деликатности, — если понятие «деликатность» вообще уместно в отношении Дунов,— становится все чернее и гаже на душе.
Я часто думаю и не могу понять, за что мне выпала такая доля — унаследовать это преступное логово. И еще: я всего лишь молодая, ничем не выдающаяся девушка, а между тем сын дядюшки Каунселлора страстно желает на мне жениться и считает это для себя великой честью,— и это мне тоже непонятно.
Нам бы с вами, мастер Ридд, не было бы здесь так спокойно, если бы я в свое время не оговорила для себя одно преимущество: нижний ярус долины, где находится моя каменная беседка, считается как бы моей собственностью и сюда, кроме меня, могут заходить только дозорные, а также мой дедушка сэр Энсор, дядюшка Каунселлор и его сын по прозвищу Карвер, что означает «резчик» и «жестокий человек».
Вижу по вашему лицу, Мастер Ридд, вы слышали о Карвере Дуне. По силе и храбрости ему нет равных среди наших молодых людей, и в этом смысле он вполне достоин быть сыном дядюшки Каунселлора, но от своего отца он отличается какой-то особой необузданностью и безрассудством.
Когда наши люди, оседлав коней, покидают долину, никому из них, - понимаете, никому! — я не желаю, чтобы он воротился целым и невредимым, но Дунам все нипочем, потому что округа боится их, как огня, и никто не смеет встать у них на пути. Никого из старших я не люблю и никого не уважаю, за исключением дедушки Энсора, которого я и люблю, и боюсь одновременно. Нет здесь ни одной женщины, на которую я могла бы положиться, кроме одной девочки, которую я когда-то спасла от голодной смерти.
Она корнуоллка по имени Гвенни Карфекс. Отец ее, углекоп из Корнуолла [27], явился в Эксмур в поисках работы. Она видела его в последний раз, когда он, дав ей хлеба и сыра, спустился по приставной лестнице под землю (она не помнит, где это было), а она осталась ждать его на поверхности. Отец не вернулся к ней, а она, проблуждав по окрестностям три дня (а может, и долее), легла на землю, чтобы умереть.
В тот самый день я возвращалась от тетушки Сабины. Она доживала свои последние дни в жалкой хижине, стоявшей в маленькой безлюдной долине недалеко от нас. Туда, незадолго до ее кончины, отвезли ее Дуны, и перед смертью она пожелала увидеться со мной. Мне было позволено навестить ее, потому что даже Дуны не смеют нарушать последнюю волю умирающего. Я возвращалась от тетушки, исполненная великого горя, и случайно обнаружила Гвенни в густой дубраве. Скрестив руки, она лежала на голой земле, и дыхание в ней еле теплилось. Я попыталась поднять ее, но это мне оказалось не под силу и тогда я, приподняв ей голову, стала кормить ее из рук. После этого девочке стало лучше.
Гвенни, глупышка, приняла меня за ангела, и всю дорогу, пока мы шли домой, она ожидала, что я вот-вот взмахну крыльями и улечу. Я привела ее в долину, и она стала моей служанкой. Она, похоже, не боится даже самых буйных из наших мужчин, и, глядя на их безобразия, говорит, что разбойникам лучше знать, как себя вести, раз уж они избрали для себя такое ремесло. Задорная и бойкая на язык, она каким-то непостижимым для меня образом заставила этих чудовищ считаться с собой, и как-то само собой получилось, что она стала пользоваться в долине большей свободой, чем многие и многие в этих местах. Иногда, когда луна светит особенно ярко, Гвенни выбирается из долины на поиски своего отца. Она до сих пор верит, что он жив, и только ждет подходящего случая, чтобы прийти за своей доченькой.
Знаете, о чем я часто думаю? Я думаю о том, чтобы бросить все и убежать подальше от этого страшного места. Я знаю, мне это может стоить жизни, но я готова рискнуть. Если бы не дедушка, я давно бы это сделала, и лишь мысль о том, что он останется здесь в полном одиночестве, удерживает меня в Долине Дунов.
Я читала и почти готова поверить в то, что есть на свете страны, где люди живут в мире и согласии со своими соседями. Они идут на работу утром, уверенные в том, что и вечером будут живы и встретят детей под родимым кровом, а когда отходят ко сну, густеющая тьма не вызывает в них ни страха, ни отчаяния.
Увы, мастер Ридд, я не знаю, где искать эти блаженные края! Однажды я чуть было не выбралась отсюда, но история эта закончилась так ужасно, что я содрогаюсь при одном лишь упоминании о том, что тогда произошло.
С минуту она молчала, а потом продолжила:
- Нет, не буду я вам ничего рассказывать, иначе этот кошмар встанет у вашего изголовья, и вы на долгие годы потеряйте покой и сон.
Отказ, однако, лишь подстегнул мое любопытство (глупых мальчишек хлебом не корми, но дай выслушать историю пострашнее!), и я упросил Лорну продолжить свой рассказ, не подумав о том, скольких душевных мук ей может стоить моя просьба.
- Как-то вечером — это случилось летом прошлого года, — начала Лорна,— я гуляла здесь, в нижнем ярусе долины. Я плела венок для дедушки: он очень любит, когда я возвращаюсь к ужину веселая и с цветами. Над венком пришлось изрядно потрудиться, но он получился таким, каким я его задумала, и мне очень понравилась моя работа. Когда стало смеркаться, я заспешила домой, чтобы тьма не застала меня в дороге. Я шла по узкой тропинке, как вдруг на повороте из-за деревьев вышел какой-то мужчина и шепотом попросил меня остановиться. Я была так напугана, что у меня не достало сил даже на то, чтобы закричать.
Мужчина был мне совершенно незнаком, но он – я это сразу почувствовала – был так вежлив и обходителен, что я быстро успокоилась и приготовилась выслушать то, что он мне скажет. Он сообщил мне, что зовут его Алан Брандир и что он - мой двоюродный брат и опекун, хотя он всего лишь на три года старше меня. Я попросила его говорить потише, чтобы, не дай Бог, разбойники не услышали его. Алан был хрупкого телосложения, и я подумала, случись что, любой Дун переломит его легко, как тростинку.
- Я предпринял путешествие единственно ради вас и прекрасно знаю, куда попал, но за мою безопасность можете не беспокоиться: я отменно владею холодным оружием и к тому же я лучший бегун Шотландии,— заверил Алан. — Отец мой приходится родным братом вашей матушке, он лорд и пользуется большим влиянием при дворе короля Карла II [28]. Он велел мне изучать законы, но мне это скоро прискучило и я решил отправиться на поиски приключений. По шотландским законам, мой отец является вашим опекуном, и поскольку, к несчастью, он потерял слух, право опекунства перешло к его сыну, то есть ко мне. Вот я и явился сюда, чтобы вытребовать вас и забрать с собой.
Пока мы говорили, поднялась буря, сверкнула молния, и в этот момент я вспомнила о своем дедушке, сэре Энсоре Дуне.
- Без разрешения сэра Энсора я никуда не уйду,— сказала я. — Алан, пожалуйста, покиньте долину как можно скорее тем же путем, каким пришли сюда.
- Да, мне пора возвращаться,— согласился Алан Брандир,— но ничего: скоро я снова навещу вас.
- А вот этому не бывать! — раздался вдруг громовой голос и из-за ближайшего дерева выдвинулась громадная фигура Карвера Дуна.
Бедный Алан вскрикнул от неожиданности, но тут же, вспомнив о моем присутствии, устыдился своей растерянности и двинулся на Карвера, а тот, охватив его тонкое тело, словно гигантский паук, даже не дал ему выхватить шпагу из ножен. Тщетно бился Алан в его объятиях: с тем же успехом ребенок, похороненный заживо, мог бы попытаться сдвинуть собственный надгробный камень. Карвер утащил Алана Брандира вглубь леса и убил его. Эго было год назад, но мне кажется, что после того случая я прибавила в возрасте сразу на десять лет.
Лорна заплакала. Тут только до меня дошло, что я вообще не должен был задавать ей никаких вопросов. Я видел, что страх уже овладел ею, и рассказ лишь усугубил его. Чем я мог помочь ей? Сказать несколько ободряющих слов, чтобы она почувствовала, что есть на свете кто-то, кто понимает ее и кого заботит ее состояние? Но она, — я видел это, — думала сейчас как раз не о себе, а обо мне, о моей безопасности. А я... Мрачнел вечерний небосвод, и мрачнела моя душа, потрясенная рассказом Лорны, и пока я убеждал Лорну, что ей не из-за чего волноваться, ее страх в какой-то мере передался и мне.
Я возвращался домой совершенно подавленный, потому что знал теперь истинное положение Лорны, и это лишь прибавляло мне беспокойства за ее судьбу. Кроме того, думал я, она племянница самого лорда Брандира, так зачем ей нужен сын простого фермера? Сейчас я ужасно злился на себя за то, что не открылся ей до того, как она начала рассказывать о себе. Но, с другой стороны, что бы это изменило? Мы не виделись целых семь лет, и потому, будь я даже сам лордом в десятом колене, глупо было надеться, что в ней теплилось хоть какое-то чувство ко мне со дня пашей самой первой встречи, когда она была совсем девочкой. Но — какое высокое происхождение, какая изумительная красота! Пройдет совсем немного времени, и кто-то другой, равный ей и с благородными манерами, завоюет ее сердце раньше меня. При мысли об этом я невольно сжил кулаки.
Нет, самую большую глупость я совершил тогда, когда из великой жалости к плачущей Лорне пообещал ей, что не стану слишком часто досаждать ей своими визитами. На деле эго означало, что я должен появиться в Долине Дунов никак не раньше, чем через месяц. Однако я договорился с ней, что если ей понадобится моя помощь, она положит свою черную шаль на белый камень у входа в свою беседку. Это место не было видно из долины, но хорошо просматривалось с того места, где мы однажды побывали с дядюшкой Беном.
Между тем работа на ферме продолжалась своим чередом. Большую часть марта и в начале апреля дул сухой ветер, а потом па целых две педели зарядил теплый дождь. Много весен встретил и проводил я с той поры, но такой весны я уже не пережил никогда: она была прекрасна! Как знать, быть может, это моя любовь сделала ее такою?
Нет нужды говорить о том, что последовавший вслед за тем месяц показался мне томительным и медленным, как никакой другой. Ни поле, ни ферма, ни тревога матушки, ни мои собственные думы о судьбе сестры,— ничто не мешало мне ежедневно подниматься на вершину заветного утеса с единственной мыслью — нет ли какой весточки от Лорны. Сердце мое не знало покоя ни в расцветающих долинах, ни у прозрачных ручьев, ни тогда, когда я смотрел на овечьи стада и на телочек, пасущихся на взгорье. Копался ли я в борозде среди первых побегов будущего урожая, останавливался ли на минуту, чтобы поглядеть, как солнце золотит гранитные утесы, колеблющиеся в далеком мареве, снимал ли шляпу, чтобы вытереть пот со лба, когда солнце погружалось в море, катившее свои серые воды ниже уровня эксмурских полей,— мысли мои занимало одно и то же, и чувство, что я испытывал, было почти похоже на страх.
Корнуолл — графство на юго-западе Англии.
Карл II (29.05.1630, Лондон,—6.02.1685. там же) — король из династии Стюартов. После казни его отца Карла I (1649) был провозглашен королем Шотландии. В мае 1660 г. взошел на английский трон. Его правление характеризовалось феодальной реакцией и стремлением к восстановлению абсолютной монархии.