А далее произошло событие, подвергшее мою любовь к Лорне серьезнейшему испытанию. Я готов был встретиться лицом к лицу с Карвером Дуном и его отцом, я мог бы заглянуть в пасть голодного льва, но, честное слово, никогда, будучи в здравом уме и твердой памяти, — никогда не решился бы я на встречу с сэром Энсором Дуном, перед которым трепетали даже самые отчаянные им Дунов. И все же я был вынужден пойти на это. Вот как это случилось.
Однажды утром я отправился, как обычно, на то место, откуда я считал грачиные гнезда, и — Боже, что это? — обнаружил, что верхнее гнездо исчезло: на дереве осталось только шесть гнезд. Снова и снова вглядывался я в дерево, тер глаза и вглядывался снова,— нет, никакого сомнения: Лорна зовет меня, Лорна в опасности, с Лорной что-то случилось.
Что делать? Явиться в долину открыто, средь бела дня? Погибнуть глупой смертью? Но кому от этого станет легче? Господи, что же делать, не сидеть же сложа руки! Я добежал до ближайшего места, откуда, оставаясь незамеченным, можно было часами наблюдать за долиной, и залег в кустах, с нетерпением ожидая, что будет дальше
Увы, мое нетерпение не ускорило хода событий. В той части долины, что просматривалась с моего места, не двигалось ничто, кроме речки да нескольких похищенных коров, у которых был такой печальный вид, словно бедные твари взаправду осознавали беззаконие, учиненное над ними. Мне в моей засаде только и оставалось, что дуть себе на пальцы, потому что начинался мороз, великий мороз, оказавший столь значительное влияние на судьбу Лорны, и мою, и на судьбы всех пяти миллионов людей, населявших тогдашнюю Англию, мороз, какого я не видывал прежде и, Бог даст, не увижу больше никогда.
В засаде, к счастью, я сидел не один. Со мной была наша лучшая овчарка, старый верный Уоч. Если бы не он, в тот день я наверняка остался бы без обеда. Я привязал записку к ошейнику Уоча и отправил его прямиком к Анни. Менее чем через час он воротился назад, высунув язык и гордо махая хвостом. К его ошейнику был привязан большой платок, а в платок завернуты большой ломоть хлеба и кусок бекона. Я не стал писать, что я собираюсь делать: зачем волновать сестричку заранее?
Когда стало темнеть и я было собрался двинуть в долину, петляя между холмами, как вдруг Уоч издал низкий, протяжный вой. Я мигом нырнул в тень и приказал ему замолчать. Справа от того места, где я прятался, из лощины, густо поросшей кустарниками, прямо на меня двигалась маленькая человеческая фигурка. Кто это? Я вспомнил, что когда-то я уже видел этого человека в Плаверз-Барроуз. Тогда, в Плаверз-Барроуз, ярко светила луна, и я... Господи, да ведь это же Гвенни, Гвенни Карфекс, служаночка и верная помощница Лорны! Вот это встреча! А Гвенни между тем, заметив меня, вздрогнула, но скорее от испуга, чем от удивления, и, живо приблизившись ко мне, все еще сидевшему в засаде, положила на меня обе ручонки так, словно мы были знакомы с ней, по меньшей мере, лет двадцать.
— Молодой человек, — без обиняков заявила она, — ты пойдешь со мной. Я шла за тобой на вашу ферму. Старик при смерти и не может умереть или, вернее сказать, не сможет умереть, не переговорив с тобой.
— Не переговорив со мной! — Удивлению моему не было предела. — О чем сэр Энсор Дун собрался беседовать со мной? Неужели мистрисс Лорна все ему рассказала?
— Все до капельки, когда увидела, что старик уже не жилец на этом свете.
От этой новости меня бросило и в жар, и в холод: я понял, что если не решусь на встречу с сэром Энсором, я потеряю Лорну навсегда. Итак, чему бывать, того не миновать. Я отправил Уоча домой и последовал за Гвенни. Мы быстро спустились в лощину, откуда она только что пришла. Мы спустились на самое ее дно и вошли в рощу, окруженную громадными гранитными валунами, и здесь, в самой глубине зарослей, в самом их темном углу, Гвенни нашла узенькую дверь, которую можно было принять за ствол дерева даже на близком расстоянии. Толкнув ее, девочка быстро двинулась по тесному проходу, и я вошел за ней, стараясь не отставать, и было это не просто: вокруг хоть глаз выколи, и к тому же мне пришлось согнуться в три погибели.
Проход, к счастью, оказался коротким. Вскоре мы вышли наружу и оказались в самом верхнем ярусе Долины Дунов. Направляясь к дому того, кого тут называли «капитаном», мы наткнулись на парочку Дунов, стоявших на берегу речки.
Гвенни что-то сказала им, и они, сумрачно взглянув на меня, дали мне пройти. Нет нужды говорить о том, что, когда девчушка открыла дверь в дом, сердце мое готово было разорваться на куски от ужаса перед встречей с сэром Энсором и от радости при мысли о том, что, может быть, сейчас я увижу Лорну.
Но вот я вошел, и страх мгновенно забыт: Лорна, нежная, трепещущая, прильнула к моей груди, и я, стараясь успокоить ее, думаю только о ней. Она извинилась за то, что вынудила меня прийти на встречу с сэром Энсором, а я ответил,— и это, конечно же, было величайшей ложью, — что я не боюсь ни сэра Энсора, ни его гнева, коль скоро я завоевал любовь его внучки.
Собравшись с духом, — я чувствовал, ей это было нелегко, — Лорна взяла меня за руку и повела в холодную темную комнату. Мы вошли. На столе горело две свечи. Я не стал осматривать внутреннее убранство, заметив только, что окно комнаты было открыто. Я увидел перед собой сурового старика. Лицо его было отмечено печатью смерти. Нет, он не лежал в постели, вялый и безжизненный, но сидел в кресле, прямой и строгий, покрытый красным плащом, свободно наброшенным на него. Седые волосы рассыпались по плащу, бледные пальцы неподвижны, и только большие черные глаза, устремленные ни меня, ясно говорили о том, что властная его душа по-прежнему кипела и клокотала в его немощном теле.
Я едва заставил себя взглянуть на него, так я боялся прочесть на его лице близкую кончину. Чернота его орлиных очей подавляла скромную голубизну моих бедных глаз. Я низко поклонился старику и постарался унять дрожь в теле. Лорна, решив, что лучше всего оставить нас наедине, вышла из комнаты, и меня, конечно, это совсем не обрадовало.
— Итак, — промолвил старик, и мне показалось, что голос его доносится со дна могилы, — ты и есть великий Джон Ридд?
— Да, ваша честь, меня зовут Джон Ридд, — выдавил и из себя. — Надеюсь, нынче вы чувствуете себя лучше.
— Скажи, парень, а ты вообще соображаешь, что ты делаешь?
— Да, ваша честь, я понимаю, что задумал срубить деревце не по себе.
— Разве ты не знаешь, что Лорна Дун принадлежит к одному из немногих знатнейших и стариннейших родов Северной Европы?
— Об этом я слышу в первый раз, но я всегда знал о ее высоком родстве с Дунами из Беджворти.
Глаза старика полыхнули огнем. Он пронзил меня Взглядом, стараясь понять, не насмехаюсь ли я над ним, но, увидев мою нахмуренную физиономию и убедившись в том, что мне не до шуток, он усмехнулся краешком рта и спросил:
— А знаешь ли ты о своем низком родстве с Риддами из Орского прихода?
— Сэр, — ответил я, — Ридды из Орского прихода вдвое честнее вас, мошенников Дунов.
— Я бы этого не сказал, Джон, — добродушно заметил сэр Энсор, хотя я ожидал, что его взорвет от ярости. — Если бы это было так, твой род мог бы считаться самым старинным в Европе. А теперь послушай меня, парень, послушай, паяц, шут гороховый, честный дурак, или как там тебя еще. Послушай, что тебе скажет старик, которому жить осталось всего ничего. Ничего не бойся, ничему не верь, ни на что не надейся. А уж любить в этом мире — и вовсе самое что ни на есть пустое дело.
— Полагаю, вы не совсем правы, ваша честь, — мягко возразил я,— иначе вся наша жизнь на этой земле была бы сплошной печальной ошибкой, сэр.
— Поэтому, — продолжил сэр Энсор, не обращая внимания на мои слова, — хотя недельку-другую тебе придется погоревать (так бывает, когда теряешь любимую игрушку), но я лишь прибавлю тебе покоя и счастья (если они вообще существуют на этом свете), когда запрещу тебе встречаться с этой глупой девчонкой. Я вообще считаю, что всякий брак — это комедия и фарс, даже если муж и жена — люди одного круга, а уж если они из разных слоев общества, так это и вовсе трагедия. Я все сказал. Упрашивать, уговаривать — не в моих правилах. В присутствии Лорны ты дашь мне честное слово, что впредь никогда не будешь встречаться с ней и — более того — навсегда выбросишь ее из головы. А теперь позови ее. Я очень устал.
Не сводя с меня своих огромных глаз, горевших ледяным огнем, он поднял руку и указал на дверь. Меня оскорбило такое обхождение, но я не мог не подчиниться и, поклонившись, отправился искать Лорну.
Она сидела у окна и тихо плакала, прислушиваясь к журчанию речки. Я обнял ее своей огромной, тяжелой рукой, желая успокоить ее и спросить, о чем она сейчас думает. Она кротко взглянула па меня, и слова застряли у меня в горле. Да и не нужно было никаких слов: Лорна сразу поняла меня, и мы, взявшись за руки, молча пошли к сэру Энсору.
Да, сэр Энсор был несказанно удивлен, что и говорить. За сорок лет своего капитанства он привык ко всеобщему страху и подчинению, и, к тому же, он был уверен (да так оно и было), что перед тем, как он послал меня за Лорной, он нагнал на меня большого страху. Но теперь, когда Лорна — моя Лорна! — стояла рядом со мной, я уже не боялся ни смерти, ни ада, а уж сэр Энсор и вовсе был не в счет.
Я поклонился ему и замер на месте. Уважая его возраст и благородный титул, я молчал, ожидая, что скажет сэр Энсор. В комнате наступила тревожная тишина.
— Глупцы! — воскликнул, наконец, сэр Энсор. Глаза его были полны гнева и презрения. — Вы оба — просто глупцы!
— Как знать, может, мы вовсе не такие глупцы, как кажется со стороны, — снова мягко возразил я. — Но даже если вы и правы, и мы оба глупцы, это значит, что мы вполне подходим друг другу.
— Однако, Джон,— с удивлением вскинул брови сэр Энсор, и на его бескровных губах заиграла легкая улыбка, — а ты вовсе не тугодум-деревенщина, за которого я принял тебя вначале.
— Господи, ну конечно же нет, дедушка, миленький, он новее не такой! — воскликнула Лорна. — Никто не знает, какой он на самом деле, мой Джон, потому что он такой скромный. Никто его не знает... Кроме меня, дедушка.
С этими словами она повернулась и, привстав на цыпочки, поцеловала меня.
- Я кое-что повидал в этом мире, — медленно проговорил сэр Энсор, меж тем как я стоял перед ним, донельзя смущенный и при этом невероятно гордый поцелуем Лорны, — но это выходит за рамки всего, что я видел, и почти всего, что я слышал. Это более приличествует южному климату, нежели эксмурским туманам.
— С позволения вашей милости, это приличествует всему миру, — с самым смиренным видом сказал я, по-прежнему не в силах прийти в себя от смущения, — и уж если это случается, этого уже не остановит никакая сила.
Сэр Энсор сидел, откинувшись в. кресле, и пока я говорил, он коротко откашлялся, потом глубоко вздохнул, и мне подумалось, что сейчас, в эту минуту, он вспоминает свою невозвратную юность и свой молодой задор.
- Глупцы! — промолвил, наконец, сэр Энсор.— Вот и оставайтесь глупцами — оба. Это лучшее, что я могу пожелать вам, мальчишка и девчонка. Да-да, именно так: оставайтесь мальчишкой и девчонкой, пока не доживете до собственных внуков.
В его голосе почувствовались горечь и усталость, и он отвернулся, чтобы не видеть нас, и седые волосы, словно саван, разметались по его плечам.