Самое большее, на что я мог надеяться, шагая по холмам и долинам (сейчас они почти сровнялись), это взойти на вершину знакомого холма и взглянуть оттуда на Долину Дунов.
Я продвигался, где скользя, а где вышагивая по снегу, мимо деревьев, сгибавшихся под его тяжестью, и вселенская белизна, окружавшая меня, резала мне глаза, но я с гордостью подумал о том, что никто в нашем графстве не осилил бы и сотой доли того пути, который я уверенно преодолевал на своих снегоступах. И хотя величайшие морозы трещали сейчас каждую ночь, твердой корки на снегу не было, потому что он никогда не таял. Он лежал, мягкий и пушистый, как будто выпал несколько минут назад. Там, где не было сугробов, глубина покрова была, по меньшей мере, три фута, а глубина сугробов — от двадцати-тридцати до пятидесяти и даже ста футов.
Наконец, я взобрался на свой наблюдательный холм (как я стал его называть) и взглянул оттуда па прекрасную Долину Дунов. Летом она походила на вазу, наполненную зелеными растениями, а сейчас окружающие скалы ушли в снег наполовину, и оттого долина напоминала гигантскую белую миску. Ни клочка травы, ни единой черной ветви, — все там было белым-бело.
То, что я увидел, поразило меня: то, что и эта чудесная долина может когда-нибудь замерзнуть, как-то не укладывалось в голове. Но едва взглянув на нее, я сразу подумал о том, что окошки в доме Лорны теперь не раскрываются, как у меня, потому что некому сейчас там взяться за лопату и покидать снег около них. И еще я подумал, что Лорне сейчас нужны одеяла, одеяла — куча теплых одеял! Эта мысль подстегнула меня, и я прибавил шагу. В долине не было видно ни одного Дуна. Кроме того, сомнительно было, чтобы ружье могло выстрелить при такой погоде, и к тому же я знал, что ни один человек не угонится за мной без снегоступов, — словом, по всему по этому я задумал проникнуть в долину, съехав в нее прямо со скал.
И тут снова пошел снег, и он помог мне осуществить задуманное: человек, просидевший взаперти несколько дней кряду, — а Дуны, судя по всему, носа из дома не высовывали, — тщетно попытался бы теперь разглядеть хоть что-нибудь сквозь плотную снежную кисею,— он был слеп, как крот.
Я встал на край утеса, согнул ноги в коленях и... Не успел я сообразить, что произошло, как обнаружил, что благополучно съехал на самое дно долины. Добрые мои снегоступы не дали мне провалиться в сугроб, на котором я стоял, и, выпрямившись, я снова огляделся по сторонам и, убедившись лишний раз в том, что мороз убрал с моего пути всех Дунов до единого, бодро зашагал через долину.
Если бы Лорна выглянула сейчас из окошка, она бы наверняка не узнала бы меня в моих чудо-башмаках и огромном жилете из овечьей шерсти, сплошь покрытом снегом. Дом Лорны частично ушел под снег, хотя и не так глубоко, как наш, а я, воспользовавшись слепящей белизной, царившей вокруг, осмотрел все окна, желая узнать, есть ли кто в доме или нет. Стекла, однако, были покрыты таким толстым слоем льда, что невозможно было узнать, что делается внутри дома, и я вынужден был подойти к двери и постучать, хотя в ответ оттуда вполне, мог грянуть выстрел карабина. Но этого, слава Богу, не произошло, и я услышал звук шагов — кто-то вышел в прихожую, — шепот, а затем кто-то срывающимся голосом спросил через замочную скважину: — Кто там?
— Это я, Джон Ридд,— ответил я. За дверями раздался легкий смех, снова зашептались, затем дверь приоткрылась на пару дюймов и тоненький голосок произнес:
— Просунь палец, молодой человек. На нем должно быть золотое кольцо. Но помни: если это не то кольцо, я стащу его, и назад ты его уже никогда не получишь.
Посмеявшись над «страшной» угрозой Гвенни, я просунул мизинец в щель. Гвенни тут же впустила меня в дом и закрыла дверь в мгновение ока.
— Что все это значит, Гвенни? — спросил я, поскользнувшись из-за громадных своих снегоступов, но приземляясь не на сугроб, а прямо на пол.
— А то и значит, что здесь твою девушку прячут,— бойко ответила служаночка.— Нас здесь заперли, и морят голодом, и впускать нам никого не велено. Жаль, молодой человек, что тебя нельзя есть, а то бы я живо оставила от тебя рожки да ножки!
Шутки шутками, но глаза ее блеснули таким голодным блеском, что я только и мог произнести: «Господи, помилуй!» Я вытащил большой кусок хлеба, что прихватил с собой на всякий случай, и передал его Гвенни. Та буквально выхватила его из рук и метнулась с ним на вторую половину дома, как я понял, к своей госпоже. А я тем временем начал снимать снегоступы, удивляясь, почему Лорна не вышла мне навстречу,
Наконец, Гвенни позвала меня, и я нашел свою любимую такою, какою не видел никогда. Голод, холод, а также мое появление, необычайно взволновавшее ее, — все это оказалось для нее непосильным бременем. Она потеряла сознание и ныне сидела передо мной, откинувшись в кресле, белая, как снег за окном. Гвенни, приводя ее в чувство, попыталась вложить ей в рот корочку хлеба.
— Принеси воды или снега! — велел я, глядя на эти пустые хлопоты. — Ты, что, не знаешь, что нужно делать при обмороке?
— Я в Корнуолле про такие дела слыхом не слыхивала, — призналась Гвенни. — Это что — что-то вроде кровотечения?
— Пойди загляни в мою сумку, — сказал я, усмехнувшись, потому что сердиться на Гвенни все равно было бессмысленно, — там у меня еще есть хлеб, поешь.
Бедную голодную девочку не пришлось упрашивать дважды. Она тут же вытащила из сумки кусок хлеба, разломила его, и не успел я привести Лорну в чувство, как Гвенни уже проглотила свою порцию.
— А я уж и не надеялась повидаться с тобой, — слабым голосом проговорила Лорна, открывая глаза. — Думала, умру, а ты и не узнаешь о моей кончине.
— Ах, Лорна, — воскликнул я, напуская на себя беспечный вид, чтобы шуткой хоть как-нибудь приободрить Лорну (хотя, как вы понимаете, у меня в ту минуту на душе кошки скребли), — а ведь ты любишь меня куда меньше Гвенни: та готова просто съесть меня.
— И непременно съем, прежде чем протяну ноги, — смеясь ответила Гвенни. — Я как посмотрела на твои толстые румяные щеки, молодой человек, так сразу вспомнила про бифштекс.
— Съешь и вторую половину хлеба, Гвенни. А для твоей госпожи у меня найдется кое-что получше. Ну-ка, Лорна, полюбуйся и понюхай: это испекла Анни, так что и завзятому привереде придраться тут будет не к чему.
Я развернул перед девушками платок с большим сладким пирогом и начал рассказывать, из чего и как такие пироги делают — берут изюм, миндаль и прочее в том же духе, мелко нарубают, потом добавляют сахар, все это смешивают и начиняют пирог.
Как ни была голодна Лорна, но она не притронулась к яствам, пока не поцеловала меня и не заставила Гвенни взять себе добрый кусище. Когда бедные девушки, наконец, насытились, я спросил, что тут происходит.
— Печальные дела тут происходят, Джон, — ответила Лорна, — и я не вижу никакого выхода. Мы обе будем голодать до тех пор, пока я не позволю Дунам сделать с гобой то, чего они давно от меня добиваются.
— То есть, пока ты не выйдешь за Карвера Дуна и пока он не сживет тебя со света, медленно убивая каждый час.
— Медленно? Нет, Джон, быстро, очень быстро. Я ненавижу его так страстно, что не проживу с ним под одним кровом даже неделю.
— Так оно и есть, — кивнула Гвенни, — она его ненавидит, но я — я ненавижу его в два раза больше.
Я сказал, что так это больше продолжаться не может, и девушки согласились со мной, но что им оставалось делать? Даже если Лорна решится бежать со мной и жить в Плаверз-Барроуз, снег вокруг стоял горами и неизвестно было, сможет ли хрупкая девушка вынести трудную дорогу.
Нужно было решаться. Я знал, что ставлю на карту жизнь и благосостояние всей своей семьи, потому что озверевшие Дуны не остановятся ни перед чем, когда обнаружат пропажу. Но — нужно было решаться.
— Скажи, — обратился я к Лорне,— если я вывезу тебя отсюда целой и невредимой, ты согласишься жить у нас на ферме?
— Конечно же, дорогой. — Лорна прямо расцвела на моих глазах. — Что лучше — сидеть здесь и ждать смерти пли уехать с тобой?
— Гвенни, а у тебя хватит смелости на побег? Ты последуешь за своей госпожой?
— Да что же мне, тут оставаться, что ли? — возмутилась Гвенни, и я понял, что и здесь в уговорах нет никакой нужды.
Я начал лихорадочно соображать. Отлагательств дело не терпит. Если что-то делать, то делать нужно быстро. Когда Каунселлор понял, что добром ему ничего не добиться, он приказал морить Лорну голодом до тех пор, пока она не уступит. Он со своим сынком Карвером, сменяя друг друга, следили, чтобы мимо этого дома мышь не проскочила, но нынче вечером затевалось великое пиршество в честь нового капитана, и разбойники наверняка ослабят свою всегдашнюю бдительность.
— Погляди-ка, Джон, какой костер они разожгли, — сказала Лорна, надышав для меня маленькое пятнышко на заледеневшем стекле.
Я взглянул. Далеко внизу по течению реки (впрочем, сейчас уместнее было говорить не о течении, а о замерзшем русле) горел огромный костер, освещавший всю долину багровым заревом. Именно это последнее заставило было меня перенести задуманное на следующую ночь, однако я тут же сообразил, что упустить такой случай было бы с моей стороны непростительной глупостью. Не пройдет и трех часов, как Дуны будут пьяны, а поскольку впереди у них еще целая ночь и для последующих возлияний времени хоть отбавляй, к утру Дуны будут мертвецки пьяны. Огонь через несколько часов начнет слабеть, ночной холод усилится, но тем теснее соберутся разбойники у костра. И еще, подумал я, когда эти животные перепьются, смогут ли эти двери и эти стены уберечь Лорну от их бесчинства?
Эта мысль подстегнула меня: я понял, что не должен более терять ни минуты.
— Через два часа я буду здесь,— пообещал я. - Задвиньте засов, и пусть Гвенни встанет у дверей. Пока Дуны едят и пьют, вам ничто не угрожает. Лорна, свяжи в узел все, что ты хочешь забрать с собой. Когда я вернусь, я постучу три раза: один раз громко и дважды — немного погодя — тихо. Ждите.
Попрощавшись с Лорной, я повторил Гвенни все, что сказал ее госпоже, а дерзкая девчонка только кивнула головой и ответила:
- Молодой человек, пойди и поучи свою бабушку.