Что и говорить, Кикумс был, конечно, совсем не то что Винни. Нет, кое-какое чувство у него ко мне было, a вот истинной преданности... Эх, да что там говорить! Видя, что дела у хозяина совсем плохи, знаете, как поступил этот мошенник? Махнул хвостом на мои проблемы да и при пустил прямиком в Плаверз-Барроуз поближе к теплому стойлу и к полной кормушке. А впрочем, есть ли смысл обижаться на него за это? Таков мир, и с этим ничего не поделаешь.
Ладно, пропади он пропадом, этот предатель, но мне стало не по себе при мысли о том, что подумает матушка, увидев лошадь без всадника, и я подумал, что пускай уж лучше его перехватят по дороге королевские солдаты, чем эта скотина — футы-нуты ножки гнуты! — заявится на ферму, повергнув в отчаяние самых дорогих моему сердцу людей.
По дороге в Бриджуотер Джереми сказал мне:
— Если ты не хочешь отправляться на все четыре стороны, спасая свою жизнь, у меня в запасе остается для тебя один-единственный шанс — как можно скорее отдать приказ, чтобы тебя доставили в Лондон в качестве подозреваемого. Через несколько часов ты попадешь в лапы к лорду Февершему [65], который, хотя и вполовину не столь кровожаден, как полковник Керк, однако столь же бессовестен, и цену, уж будь уверен, заломит куда круче.
- Никому ничего я платить не буду, — твердо сказал я, - и скрываться по-прежнему не собираюсь. Еще час назад и, пожалуй, удрал бы, но только ради матушки и ради нашей фермы. Но теперь, когда я арестован и имя мое известно, бежать нет смысла. Если я это сделаю, ферму конфискуют, и матушка с Лиззи пойдут по миру. Более того, не причинил короне никакого ущерба, не поднял оружия против короля и не желал успеха его врагам. Я не хотел, чтобы Монмут стал королем Англии, а если кто кого и обзывает папистом, так мне на это наплевать: паписты те же люди, не хуже и не лучше нас. Если потребуется, чтобы я предстал перед судом, я готов.
— Тогда тебе нужно отправляться в Лондон, парень. Здесь суда и в помине нет: мы вешаем добрых людей без осoбыx формальностей. Так что не худо бы поторопиться, Джон. Лорд Черчилль считается с моим мнением, и нам нужно повидаться с ним до того, как за дело возьмется лорд Февершем. Лорд Черчилль человек здравомыслящий, и если что его растрогает, так это не твои убеждения, а твои денежки [66].
Благородного джентльмена, стяжавшего лавры за многочисленные победы на континенте, мы, к счастью, застали на месте. Он принял нас весьма учтиво, и будучи сам молодым человеком приятной наружности, хотя и не столь солидной комплекции, как я, он взглянул на меня с дружелюбным интересом. Мне понравилось его лицо, хотя, между нами говоря, я почувствовал в нем некоторую фальшь. Он без колебаний подписал мне пропуск, с которым я мог беспрепятственно предстать перед Судом королевской скамьи [67] в Вестминстере. Вновь, как и в прошлый раз, ответственность за меня и мои действия была возложена на Джереми, ехавшего в столицу с докладом о текущих делах.
Мы решили не испытывать судьбу и ехать в Лондон тотчас же, не нарываясь на дальнейшие неприятности. Благодаря этому мне не довелось увидеть кошмарных кровавых сцен, ставших обычным явлением в наших краях в течение следующих двух недель после нашего отъезда. Мы доскакали (Джереми Стикльз раздобыл мне лошадь) до Уэлза, где мы остановились в первую ночь, а наутро мы отравились дальше в сопровождении нескольких пеших солдат. Так, медленно, но верно, мы добрались до столицы, заглянув по дороге в Рединг и Бат.
При виде Лондона я забыл о пережитом, и сердце мои потеплело от нахлынувших чувств. Лондон восхитил моим множеством огней — факела горели здесь почти на каждом углу — и громадными вывесками. Но более всего я растрогался при мысли о том, что на одной из этих улиц живет моя Лорна и что, гуляя по ним, она, быть может, хотя бы иногда вспоминает о днях, проведенных на ферме Плаверз-Барроуз. Нет, я не стану ей навязываться, но мне хотелось, по крайней мере, узнать, что она намерена делать дальше, — уж на это-то, памятуя о нашей старой дружбе, я имел право. Если она не захочет знаться со мной, между нами все кончено. Я не какой-нибудь Ромео, вздыхать и плакать от любви не стану, и никто не догадается, как мне на самом деле тяжело — никто, кроме Анни.
Но если Лорна любит меня по-прежнему, — а я в глубине души надеялся, что это так, — тогда... Тогда меня ничто не остановит. Ее титул, положение, богатство,— будь оно проклято все, если оно отнимает у меня мою любимую!
Думая об этом, я ежеминутно переворачивался с боку на бок, не в силах уснуть в гостиничной постели. Я остановился в самом центре Лондона, а когда пришла ночь, миллионы блох, ошалев от радости, слетелись полакомиться здоровенным фермером и отделали меня так, что на следующий день мне было стыдно показывать прохожим свою физиономию.
На следующую ночь я остановился у бедной вдовы, шотландки. В доме было чисто, но когда после ужина я заявил вдове, что я еще бы чего-нибудь поел, она посмотрела на меня, как на сумасшедшего, хотя я готов был сполна заплатить за каждый лишний кусок. Жилище пришлось сменить снова. Я вернулся к старому своему хозяину, меховщику по фамилии Рамсак. Он прекрасно помнил меня и с готовностью предоставил мне прежнюю мою комнату, и поскольку он был безмерно рад встрече, плату за помещение он увеличил на два шиллинга.
С Джереми Стикльзом мы условились, что из дома я буду уходить только в определенное время, потому что, объяснил он, в Вестминстер меня могут вызвать в любой момент и я всегда должен быть у Джереми под рукой. Зачем вызвать, я не знал, но надеялся, что все будет хорошо, однако мне стало не по себе, когда я понял, что большую часть дня я вынужден буду сидеть дома и возможностей разыскать Лорну у меня почти не останется.
По этой и по многим другим причинам, — одной из которых была моя собственная гордыня, — получилось так, что прошло почти пять недель, прежде чем я встретился с Лорной. И все же я многое узнал о ней за это время, причем не от кого иного, как от моего домохозяина. Его часто вызывали в аристократические дома снять мерку и показать готовые образцы, и поэтому он знал, что делается в высшем свете не хуже, чем то, как выделывается лисья шкурка. Стоило мне намекнуть на леди Лорну Дугал, как на лице старого меховщика появилась сладчайшая улыбка и мне сразу стало понятно, что я ему напомнил о весьма — весьма! — высокородной особе. Моя физиономия при этом уныло вытянулась, потому что сразу стало понятно: чем выше положение Лорны, тем труднее мне будет на ней жениться. Меховщик — умильное выражение по-прежнему не покидало его лица, — заявил, что о леди Лорне он знает все.
— Вам может показаться, мастер Ридд, что поскольку ее милость из Шотландии, она не столь знатна по сравнению с нашей английской аристократией. Если вы так полагаете, то вы ошибаетесь, сэр. В жилах леди Лорны Дугал течет лучшая шотландская кровь, а ее пращурами были древние скандинавы. Матушка ее была из наиблагороднейших: ее предки — лорды Лорн, и они благороднее самих Аргайлов [68]. А ее отец был потомком короля Дугала, который сражался против Александра Великого.
Описывая Лорну, мастер Рамсак впал прямо-таки в логический экстаз, меж тем как я — в еще большее уныние.
От меховщика же я узнал, что королевский суд назначил графа Брандира, дядю матери Лорны, опекуном Лорны. Графиня Дугал была дочерью и единственным ребенком последнего лорда Лорна, на сестре которого был женат сэр Энсор Дун, меж тем как сам опекун женился на сестре графа Брандира. У лорда Брандира был загородный дом в Кенсингтоне [69], где его племянница жила вместе с ним, когда ее величество, которая очень полюбила ее, не требовала ее к себе ко двору. Теперь, когда король начал посещать мессы в часовне Уайтхолла [70], — а не в Вестминстерском аббатстве, как утверждали слухи, — он приказал открывать двери настежь, чтобы всякий мог видеть торжественное богослужение прямо из прихожей, едва переступив порог храма.
- Леди Лорна бывает там почти каждое воскресенье, ибо их величества весьма чувствительно относятся к тому, чтобы во время мессы присутствовала вся знать католического вероисповедания: это производит хорошее впечатление на подданных.
Среди тамошних привратников у моего меховщика были знакомые, и в одно из воскресений он устроил так, что меня пропустили в прихожую знаменитой часовни.
Стоя в толпе народа, я с нетерпением ждал появления королевской четы. Мне, безвестному человеку низкого происхождения, велели отступить подальше и занять место в темном углу, пропустив вперед тех, кто был «получше» меня.
Вначале в прихожую вошли король и королева. Их сопровождали несколько джентльменов,— все сплошь, вне всякого сомнения, высшая знать. Когда августейшая пара с этими джентльменами прошла в часовню, начали входить леди, одна прекраснее другой, одетые, как в сказке, и толпа смотрела на них во все глаза раза в три внимательнее, чем на мужчин. Леди и вправду стоили того, чтобы на них посмотреть, и более всех того стоила моя любимая — моя Лорна.
Она вошла скромно и застенчиво, опустив глаза, зная о бесцеремонности придворных волокит и о том, в какую огромную сумму оценили ее состояние. На ней было ослепительно белое платье самого простого покроя и безо всяких украшений, потому что главным украшением здесь была она сама.
Ее походка и то, как она касалась своей юбки каким-то совершенно невесомым движением, так, что и незаметно было, как она подхватывает край платья, то, как она держала прекрасной ручкой красную розу, ее лебединая шея, колыхание ее прекрасных пышных волос, — все это даже с расстояния в девяносто ярдов говорило о том, что передо мной не кто иная, как Лорна Дун — Лорна Дун моей ранней любви в те дни, когда она краснела при одном упоминании ее имени, а ныне — леди Лорна Дугал, стоящая выше всякого упрека и выше моей бедной любви.
Всем своим сердцем, всеми своими помыслами я устремился к ней. Боже всемогущий, неужели она так и пройдет, не заметив меня? Неужели в нашей любви не было шестого чувства?
И она заметила меня,— заметила по странной случайности. А может, в том была наша с ней судьба?
Она шла, по-прежнему опустив очи долу, не видя ничего, кроме мраморного пола, не в силах вынести бремени всеобщего восхищения, выражаемого порой довольно смело всякий раз, когда она поднимала свои прекрасные глаза, и некто, — возможно, намеренно — наступил на край ее белого платья.
С, живостью, порожденной всем ее лондонским опытом, когда такие вот дерзкие знаки внимания подстерегают на каждом шагу, она подняла глаза, и в это мгновение взгляды наши встретились.
Я взирал на нее со страстным желанием и с некоторым упреком, и во взгляде моем было куда больше гордыни, чем смирения, и она ответила мне тем церемонным поклоном, какие я ненавидел больше всего на свете, но зато я лишний раз убедился, что даже чопорность становится привлекательной, когда за дело берется моя Лорна. И когда она поспешила вперед, догоняя процессию, щеки ее горели пламенем точно так же, как и мои, и в глазах ее сверкали крупные слезы.
Я был счастлив: Лорна, увидев меня, даже не попыталась, как говорили в высшем свете в те времена, поставить меня на свое место.
Я смотрел вслед Лорне до тех пор, пока любимые ее очертания не растворились в толпе. Но и потом я не ушел из часовни, а остался посмотреть на пышное католическое богослужение.
Я стоял, стараясь запомнить все увиденное: богатые шелка, огромные свечи, цветы, полированное дерево с выведенными на нем чудесными узорами, — словом, все, составлявшее убранство часовни. И вдруг я заметил сухощавого желтобородого человечка, пробиравшегося вдоль стены прямо ко мне. Приблизившись, он не сказал ни слова, но с беспрестанными умилительными вздохами взял меня за руку и внезапно хитро подмигнул мне, что никак не шло ему, ибо благочестивые взоры его застилали восторженные слезы, исторгнутые религиозным чувством. На моей ладони, как бы сам собой, затрепетал маленький листок бумаги.
Я заплатил человечку, и он отошел с самым довольным видом, а я погрузился в записку.
Не прочтя и трех строк, я уже знал, что любим. Любимая моя писала мне так, словно я был ей ровня и даже знатнее, выше нее. Вам, любезные читатели, я не скажу, что именно было написано в той записке. Не обессудьте: заплатив свои кровные шиллинги и пенсы за мою книгу, вы не заполучили права заглядывать ко мне в душу. Единственное, что могу сказать, — и для вас будет достаточно, Лорна написала, что ждет встречи со мной.
Лорд Февершем, Луи Дюрас (ок. 1640 -1709), граф, английский генерал.
Лорд Черчилль. Джон (1650—1722), с 1702 г.— герцог Мальборо. Выдающийся английский полководец и государственный деятель. Назначенный заместителем Альбемарла, 6 июля 1685 г. наголову разбил войска Монмута в битве при Седжмуре, явившейся последним крупным сражением на английской земле. Герцог Мальборо прославился также исключительным корыстолюбием и взяточничеством.
Суд королевской скамьи или Королевский суд – суд под председательством короля. Просуществовал в Англии до 1873 г.
Аргайлы — шотландский королевский род. Женни фон Вестфален, жена Карла Маркса, была из Аргайлов,
Кенсингтон — в описываемые времена — пригород Лондона к юго-западу от столицы.
Уайтхолл в 17 веке королевский дворец в Вестминстере на северном берегу Темзы.