— Да что тут слушать, Лид, пойдем лучше погуляем! — Дельфин схватил Лидку за руку, потянул.
— Что это значит — пойдем! — спохватилась тетя Аня. — Куда это пойдем? У тебя-то дела в порядке, тебе и горя мало, а у нее… Никуда чтобы не ходить! Пускай дома сидит.
Я не узнавал ее, обычно такую тихую, кроткую тетю Аню…
— Ну а как все-таки получилось, что тебя уволили? — спросила мама.
Лидка молчала.
— Она сама все это устроила, — сказала Юлия Михайловна.
— Ага. Я сама ушла. Подала заявление и ушла. Вот как. — Лидка кивнула.
— Как же так, зачем же? — вскинулась тетя Аня.
— Так. Я этот приказ печатать не стала. Засунула его куда-то, и все. А Фаина Петровна как закричит: «Где приказ за номером пятьсот сорок четыре дробь двенадцать?..» Я говорю: «Не знаю где. Потерялся…» А она: «Вон! Сейчас же пиши «по собственному желанию»!… — «Пожалуйста», — говорю. И написала.
— Видали? — пожала плечами Юлия Михайловна.
— Мне кажется, дело это можно еще поправить, — сказала мама. — И, по-моему, заявление она имеет право забрать назад…
— Поздно, — вздохнула Юлия Михайловна. — Раньше думать было надо. Фаина Петровна живенько его на подпись снесла, и отдел кадров все тут же оформил.
— Что же теперь делать? — горевала тетя Аня. — Придется новую работу искать…
— И вот что я замечу, — доверительно понизила голос Юлия Михайловна. Не надо было заявление подавать. Ну зачем ты его подала?
— Она велела.
— А ты бы не писала, и все. Не понимаешь, что ли? Практически уволить человека у нас невозможно, раз он прошел испытательный срок и замечаний, занесенных в протокол, не имеет. Разве что по сокращению штатов… Но раз ты подала «по собственному желанию», это совсем другое дело… Просто удивительно, до чего человек не умеет заботиться о себе! — Она помолчала. — Что же, я сделала все, что могла…
— Ладно, Лид, — сказал Дельфин. — Ушла из этой лавочки, ну и правильно. Я на твоем месте тоже бы ушел.
— И я… Мы пойдем подышим полчасика, мам! Лида, пошли.
— Куда? — спохватилась тетя Аня.
Но мы все трое были уже у двери…
На улице к вечеру похолодало, на асфальте, подсвеченном неоновой вывеской аптеки, шуршали сухие листья. Мы вышли во двор, отыскали подходящую скамейку и, благо все общественники-пенсионеры нашего двора давно залегли спать, забрались на нее с ногами. Мы восседали на удобно выгнутой спинке скамейки и на такой высоте казались себе независимыми, гордыми и житейски умудренными людьми.
Сквозь ветви деревьев сверкали острые точки звезд, низко проплыли красно-зеленые огни — авиалайнер пошел на посадку. Дельфин выдавал что-то веселое, мы шумели, хохмили наперебой, даже затеяли возню, кто кого столкнет со скамейки. На самом-то деле нам было тоскливо и плохо, очень плохо. Только мы не показывали виду.
— Что там с Карякиной, не знаешь? — спросил меня как-то Андрей Горяев. — Говорят, кочует с места на место, нигде не удерживается. Правда это? Ты ведь рядом живешь, поведай…
Мы сидели на лабораторных занятиях по химии. Химию Горяев не любил и все опыты благосклонно предоставлял делать мне; в химическом кабинете мы с ним рядом сидим.
— А зачем тебе? — Я встряхнул колбу с окисью марганца, поглядел на свет.
— Это не взорвется? — Андрюша опасливо отодвинулся.
Он вообще ничего не смыслит в химии, считает почему-то, что архитектору химия не нужна.
— Во дает… Это же простая марганцовка, чудик!.. Так зачем тебе сведения о Карякиной?
— Да интересно же! Ну хотя бы с математической точки зрения: сколько времени это родео может продлиться?
— Родео? Почему родео?
— Ну как ты не понимаешь: вскочит на мустанга, тот сбросит, на другого вскочит, тот еще брыкливее… И так далее, и так далее. А зрители смотрят на секундомер: две секунды, три секунды…
Он вытянул из рукава свою длинную кисть — часы у Горяева знатные, — и случайно задел сосуд, в котором шла реакция. Отдернул руку.
— Горячо! Ты что, не видишь?! Взорвется, а?
— А ну-ка раскрой учебник, градостроитель, — усмехнулся я. — Прочти мелкий шрифт, описание опыта. Это тебе не картинки рисовать.
— Да ну его, — легкомысленно отмахнулся Горяев, — лучше расскажи про Лидкино родео… — Честно говоря, я потому спрашиваю, что встретил вчера парня одного знакомого, с вашего двора. Сашка Астраханцев, знаешь?
— Ну, знаю.
— Так вот, он рассказывал, что Карякина приходила к ним на завод. Не взяли: у них горячие цехи, девчонкам трудновато. Там парней охотнее берут. Интересно все же, где она теперь?
— Не знаю, Горяй. Я ведь болел две недели, из дому не выходил. Откуда же мне знать?
Тут в колбе зашипело, жидкость забурлила, вспенилась. Я стал поскорее записывать в тетрадь формулы, а Горяев увлеченно рисовал на чистом листе. Как ни посмотришь, вечно он что-нибудь рисует, башку наклоняет то к левому, то к правому плечу, а на лице такое удовольствие!.. Работал Андрей уверенно, нанося размашистые штрихи. Я вгляделся — получилось что-то вроде лошади…
После уроков я спросил Дельфина, что там происходит с Лидой. Витька, мне показалось, смутился.
— А что? Работает. В школу вечернюю поступила, учится.
Он крутил своим дельфиньим клювом, смотрел куда-то в сторону, и вообще мне было ясно: Витька темнил.
Домой пошли вместе, разговорились, и тут-то он мне все выложил. Оказывается, Лида работает теперь в парикмахерской.
— Я, правда, не хотел тебе говорить, — смущенно объяснял Дельфин, — потому что работа-то такая… Неквалифицированная, что ли.
— Что ты? Парикмахер! — сказал я. — Это знаешь какая работенка! Тут уметь надо.
— Чудак. Кто сказал — парикмахером? Уборщицей она работает, вот кем. Короче, волосы подметает… Понимаешь, — заторопился Витька, — зато рядом! Экономия времени, экономия сил, можно учиться в девятом. Все это Лидкина мать мне по секрету сообщила, а то Лидка стесняется, не велит никому говорить. Хотя что тут особенного!.. Хочется подойти, спросить, да неудобно. Она стала такая скрытная…
Я снял шапку, провел по отросшим волосам.
— А не подстричься ли? — Я подмигнул. — Зарос за время болезни, на дикобраза стал похож. Да и тебе не мешает.
Мы свернули в переулок. В маленькой обшарпанной парикмахерской уже дожидались двое, мы заняли очередь, уселись на шатких стульях и стали наблюдать. Работали два мастера: тучная женщина с простецким добрым лицом и щуплый старикашка. Глядя на парикмахершу, не верилось, что она вообще способна выполнить стрижку или соорудить хоть сколько-нибудь нормальную прическу, уж больно сама-то не причесана. Форменная растрепа. Старичок же работал виртуозно. Сразу видно — мастер! Он вертелся вокруг кресла с клиентом, заглядывая в зеркало, напевал, гребешки и щетки порхали, ножницы щебетали в его руках. Словом, залюбуешься!