— Ничего, Раюша, — весело сказал он. — Хабир — человек гуманный, обошелся своими средствами вместо моих жестоких советов… Но вы были молодцом!
— А где Михаил Алексеевич? — спросила я, как будто мне было это интересно, а разговор о Хабире меня не касался.
— Фу-у! Давно уехал! Запрашивает по телефону киностудию о каких-то делах, — ответил Вадим.
Я сидела рядом с ним, сохраняя самый беззаботный вид, но вряд ли мне было бы хуже, если бы Хабир действительно наставил мне синяков.
У «Батыра» уже снова были устроены удобные сходни. Нас ждал обед, по времени больше походивший на ужин.
Управившись со всеми тремя блюдами, я поднялась на верхнюю палубу и залюбовалась сумеречными лиловато-серыми красками воды, неба, песчаной косы. Большой буксир тащил с верховья длинный плот. Бревна, связанные звеньями, свободно изогнулись дугой, повторяя форму нашей речной излучины.
— Вот так бусы! — воскликнула Альфиюшка, подбегая ко мне и показывая рукой.
Плот действительно был похож на ожерелье гиганта.
— Ой, из бревен бусы!.. Смотрите! — прыгая на одной ноге, кричала Альфия матери и ее подругам.
Все балерины, которые отдыхали на палубе, подошли к нам. Опершись на поручни, они смотрели на плоты, между звеньями которых вода была зеркально гладкая, хотя шумно плескалась вдоль бревен.
— Какие мягкие краски! — задумчиво заметила Роза, и ее черные глаза стали мечтательными.
Она привалилась к поручням, небрежно свесив округлые руки, но ее небольшая голова была так красиво посажена на покатых плечах, что спокойно-горделивая осанка Розы, как всегда, сохранилась. Роза почти не изменилась с тех пор, как покинула интернат. Я сказала ей об этом. Она обернула ко мне свое задумчивое лицо, розовое, как… роза. Я улыбнулась.
— А помните, как шутила бабушка… Ольга Михайловна, — торопливо поправилась я. — «Зовут меня Розой — царицей цветов»…
Глаза Розы опять стали веселыми.
— Я даже помню, что кого-то тоже дразнили, — рассмеялась она и, склонившись ко мне, тихонько спела:
— Выходит, мы обе не изменились с тех пор! — рассмеялась я. — А частушку совсем забыла…
— Я тоже забыла, — улыбнулась Роза. — Это Анвер вспомнил.
— А-а…
Наверное, у меня сразу изменилось лицо, потому что Роза, пристально поглядев на меня, сказала:
— Мы часто вспоминаем школу. Все, все стало дорогим… Даже как я на школьном концерте шлепнулась посреди сцены! Тогда рыдала, а теперь вспоминаю с улыбкой.
Я вздохнула, вспомнив свою Коняшу, которая была так далеко от меня. Она писала мне уже из Москвы, а я ей посылала только короткие записки. Все здесь было так не похоже на нашу прежнюю, школьную жизнь, что я ничего не могла объяснить в обычном письме. Я обещала ей при встрече прочесть самые подробнейшие записи, и в моей тетрадке все меньше оставалось чистых страниц.
— Чудесное, беззаботное время было! — вступила в разговор Фатыма.
Расплывчатые черты ее смуглого лица совсем потеряли отчетливость в сумерках, зато маленькую грациозную фигуру нельзя было спутать ни с кем.
— Помните, как мы всем интернатом катались по Москве-реке? — спросила я.
— Да-а, — протянула Фатыма и, обернувшись к реке, задумчиво спросила: — Но разве здесь плохо?
— Нет, что вы, моя речка прекрасна! — вырвалось у меня, и я вспыхнула, ожидая общего смеха над тем, как я присвоила речку.
Они не заметили или сделали вид, что не заметили.
— Смотрите, уже огни, — сказала Роза.
В наступающей темноте из-за поворота выплыли три белых огня на высокой мачте. Потом низко над рекой показались желтоватые фонари: два на середине плота и два на хвосте. Их отражения в воде дрожали, как в ознобе. С другой стороны двинулись навстречу два белых огня на мачте. Значит, снизу буксир тянет баржи. Зеленый огонь быстро пронесся мимо — это, конечно, «Павлин» обгоняет попутчиков.
— Большой нахал этот «Павлин», — заметила я.
Обе оглянулись на меня, но промолчали.
А вдоль реки уже рассыпались красные огни бакенов, и зажегся яркий сигнал на песчаной косе.
— Альфиюшка, пора спать! — сказала Венера.
— Нет! — закричала девочка и, сказав что-то по-башкирски, побежала на нос парохода, где зажглись и наши сигнальные огни.
Все засмеялись.
— Она сказала, что утром снималась в массовке и может ложиться так же поздно, как другие артистки, — перевела, улыбаясь, Венера и строго крикнула: — Альфия, сейчас же иди сюда!
— Пять минуток! Еще пять минуток! — со смехом ответил тоненький детский голос.
— Все-таки, Венера, у девочки никакого режима, — заметила Фатыма. — Зря ты не оставила ее у родных мужа…
— Этот человек не будет иметь отношения ни ко мне, ни к моей дочери! — воскликнула Венера возмущенно. — Хватит мне терпеть его пьянство и безделье. Воспитаю девочку сама… Крыша над головой есть, зарабатываю… — Она перешла на башкирский язык.
Я уже начала припоминать кое-какие башкирские слова, но в быстром разговоре собеседниц понимала только, что они соглашаются с ней. Мне вспомнилась сегодняшняя съемка и слова Хабира. Да, теперь нас, башкирок, уже никто не может схватить за косу.
Неожиданно меня с разбегу обняла Альфия:
— Ты тоже пойдешь спать?
— Конечно. Мы ведь с тобой сегодня устали! — ответила я, слегка нажав пальцем на ее вздернутый нос.
Разговоры разом прекратились.
— Извините, Рая, мы всё забываем и опять по-башкирски, — сказала Венера и взяла девочку за плечо. — Альфия, пять минут прошло. Спать!
Фатыма повернула ко мне голову:
— Тебе тоже пора. Намучилась во время съемки?.. Зато как получилось! Мы ахнули…
Ее низкий голос с еле уловимым башкирским акцентом звучал искренним уважением. Значит, Хабир никому не рассказал… Я почувствовала к нему такую благодарность, что невольно и без всякого смущения призналась:
— Без Хабира ничего бы у меня не вышло!