— А мы свою работу сделали! — сказал бригадир осветителей, медленно поднимаясь с лужайки.
Не знаю уж, из каких соображений бригадиром был назначен самый противный в киногруппе парень Виктор. Он же был и самым красивым из всей нашей молодежи: рослый, крупный, с густыми каштановыми кудрями и зелеными с поволокой глазами.
Евгений Данилович окинул его взглядом:
— Ведь ты комсомолец!
— Да, — с достоинством ответил Виктор.
— И в бригаде есть еще комсомольцы!
Виктор повел вокруг томными глазами:
— Трое вроде… Похоже, нас четверо комсомольцев…
— Не похоже! — загремело на площадке без всякого микрофона. — Не по-хо-же! Мы все приехали сюда для общего дела… Если же мы будем тянуть каждый в свою сторону, думать, как бы почернее загореть да побольше отдохнуть, у нас не получится никакого фильма! Как это можно, работая в творческом коллективе, не интересоваться общей задачей!
— А мы свою работу сделали, — повторил Виктор, но отвел в сторону глаза.
Остальные осветители стояли с вытянутыми лицами. А маленький белобрысый Сережа тер свой вздернутый нос, будто старался стереть загар.
— Вы пользуетесь отсутствием директора группы, который следил бы за дисциплиной, пользуетесь тем, что моя работа не позволяет отвлекаться на организационные мелочи. Стыдно! — сказал Евгений Данилович уже спокойно, но так холодно, что маленький курносый Сережа даже поежился. Евгений Данилович оглядел всех. — Будьте любезны, если вы не считаете нужным в свободное время помогать другим, то хотя бы не отвлекайте, не расхолаживайте людей.
Он сел на стул рядом с Анной Николаевной.
— Прошу продолжать работу по-настоящему! «Камыши», не деревенейте раньше времени! Ваше превращение в сухой камыш будет сниматься особо. Сейчас вы живые, вы сочувствуете невесте…
— Совсем разболтались! — поддержала его Анна Николаевна. — Ну, девушки, давайте: и-и, раз!
Мы повторили от начала до конца все, что разучили.
На лице нашего режиссера уже не было раздражения, но оно оставалось хмурым.
— Ничего, — сказал он. — Только я попрошу вас, Анна Николаевна, дать возможность исполнительнице главной роли здесь так же показать свою танцевальную технику, как это было на дорожке невесты…
Анна Николаевна вспыхнула.
— Я же объясняла вам, что Рая будет танцевать в другой раз… — Она повернулась ко мне и подчеркнуто спокойно спросила: — Ты недовольна? Хочешь, чтобы из-за тебя потерялась выразительность всей сцены?
Что я могла ответить? Мне казалось, что все понимают фальшивость ее вопроса и Евгений Данилович запротестует. Но он молчал. Все смотрели на меня испытующе. Вдруг мне стало ясно, что моего ответа ждут другие еще больше, чем сама Анна Николаевна. На площадке стало так тихо, что толстый черный уж с зеленовато-желтыми щеками, неторопливо извиваясь, пересек около меня край площадки и скользнул вниз, к озеру.
— Значит, ты недовольна? — повторила Анна Николаевна.
Если бы наши самые горячие желания сбывались, то Настил из досок, фанеры и брезента под моими ногами должен был бы рухнуть, и я вместе со скалой из папье-маше скатилась бы по откосу вслед за ужом. Я не знала, куда деваться от стыда за эту фальшивую игру, в которую была втянута. У меня не было сил подтвердить удовлетворение своей ролью, которого ждала от меня Анна Николаевна.
— Напрасно вы учинили этот допрос! — вступил в разговор Евгений Данилович. — Не она, а я протестую против примитивности ее танцев. Она топчется на месте. Здесь, на скале, это не соответствует ее состоянию.
— Я другого мнения! — отрезала Анна Николаевна.
— Все же давайте подумаем, — миролюбиво предложил он. — Невеста привыкла к просторам. Все ее движения должны быть шире.
Анна Николаевна хотела что-то возразить, но Евгений Данилович предупреждающе поднял руку и сказал:
— Перед репетицией Рая великолепно прыгала, чтобы согреться. В полете она кажется почти невесомой, как птица… Прыжки надо обязательно включить в ее танцы…
— Вы считаете себя вправе разбираться в балетной технике? — возмущенно воскликнула Анна Николаевна, но слезы вдруг хлынули из ее глаз, и она закрыла лицо руками.
Я только покачала головой, вспомнив слова бабушки:
«У Анны слезы живут на уровне нижних век. Как она голову наклонит, они и проливаются…»
Мы с «камышами» уселись, скрестив ноги, на «скале» и наблюдали, как Мая отпаивала ее водой. Вадим тоже подошел к ней и осуждающе взглянул на меня. Но я встретила его взгляд без всякого ощущения вины.
Анна Николаевна плакала долго.
— Хорошо, что колхозные ребята и девушки уже ушли на работу, — сказала мне розовощекая Роза, сидевшая рядом. — Стыд какой!
— Они подняли бы всех нас на смех, и правильно бы сделали! — прошептала Венера, мать Альфии. — И смешно и обидно заниматься этим вместо работы!
Я была согласна с обеими, но язык мой был связан обещанием, и приходилось молчать.
— Ну-ка, девочки, споем, что ли, для разрядки атмосферы! — сказала смуглая Фатыма и низким, очень приятным голосом затянула:
Все девушки подхватили знакомый мотив, но заменили слова:
Все обернулись к нам, даже Анна Николаевна. Она перестала плакать и вытирала платком глаза.
Царственная Роза вскочила и, стащив косынку с моей головы, пустилась в пляс, выкрикивая на мотив саратовских частушек:
Остальные балерины, прихлопывая в ладоши, продолжали:
Валя с Васей натянуто улыбнулись. Роза кружилась возле них, выкрикивая:
— Их, ух, ох!
Фатыма, не выдержав, вскочила и начала выбивать чечетку, грациозно и кокетливо подражая мюзик-холльной танцовщице, дирижирующей джазом.
Анна Николаевна уже улыбалась. А хор пел во весь голос:
Смеялись все: и Евгений Данилович, и Вадим, и Анна Николаевна, и киногруппа, и старухи возле курятников, вряд ли понявшие, о чем пелось.
Потом Анна Николаевна как ни в чем не бывало встала и захлопала в ладоши:
— Хватит, хватит, девочки! Нельзя столько времени тратить попусту. Давайте работать по-настоящему!
Над деревней Старый Куштиряк разлилась прекрасная, полная драматизма музыка «страданий» невесты пастуха. Лица у всех стали серьезными. Началась работа.