Просветитель называл меня по имени, но странный гул в ушах отказывался растворяться. Это уже не мои мысли, это голоса погибших друзей, которые так и остались разлагаться в пещерах гусениц, не заслужив почести снова оказаться на поверхности Плутона. Долг перед обществом больше не вдохновлял, он непреодолимо гнул к земле, и ноги отказывались поднимать меня. Я спиной привалился к своду пещеры, где тонкие струйки пара тянулись к чёрному потолку. Это рядовые, доверившиеся мне и моему наивному опыту, плавились в озере спермы. И что я скажу их родителям? Конечно если сам когда-нибудь выберусь в том или ином виде. Если повезёт, то хотя бы в ближайшие пару лет занесут в списки погибших, и Пим получит дотации. Нашивку мою она не увидит, грамоты, послужные списки так же утонут в море сводок пропавших в недрах планеты. Всё это останется догнивать здесь до скончания времён.
Представитель культа не давил на меня, он предлагал проследовать по ранее проложенному пути. Из входа в новый жёлоб до нас доносился необъяснимый гул, словно сотни людей слились в единой песне. Это рты призраков, они предупреждают — если хоть шаг сделаю во тьму, то тут же к ним присоединюсь. Просветитель сквозь сон наяву убеждает, что всё будет хорошо, и проделанная работа точно выполнена не зря. Не уверен, верю ли ему. Скорее это просто привычка вслушиваться в слова тех, кто вещает с экрана и носит специальные знаки отличия. Помазанные Троебожием, они занимают в моём мозгу не меньше места, чем я сам.
Он поставил меня, подняв с земли как ребёнка. Отряхнул от пыли и остатков спермы гусениц. Он искал мой взгляд, который упёрся в камень. За ним ничего не разглядишь, ведь перед глазами мелькают лица молодых ребят, они не дожили даже до девятнадцати лет. Что они увидели за свою жизнь, кроме Академии и огрызка войны? Лишь разверзнутые пасти Анухе, а потом? Высший мир? Бесконечная, беспроглядная тьма? Я не могу представить, как выглядит ничто. Отсутствие мысли, отсутствие света. Там нет движения, нет ветра и прикосновений песка Плутона. Там не слышишь отца, мать, там где-то рядом твои друзья, вот только и они с головой погружены в безмолвие. Каково им, нашедшим сомнительный покой?
Просветитель за руку повёл меня в глубь прохода. Я ощущал себя провинившимся сыном, которого крайне требовательный родитель тащит на наказание. Свечение озерца молок гусениц пропадало за нашими спинами, и свет одного моего фонарика открывал нам предстоящую картину. Узкий проход вёл ниже, словно по ступеням мы спускались к Матке, которая и не ждёт нас в полной уверенности, что никакой человек её никогда не настигнет. И кто её осудит за это? Я б тоже не переживал. Что-то совершенно чуждое людям витает в этих покатых стенах, покрытых мерзкой жижей. От неё тянет едким запахом, зубы трещат при каждом вдохе. Тут даже Троебожия нет, нас окружила его полная противоположность. И кто я такой, чтоб к этому прикасаться? Я не хочу туда идти.
— Нис! Надо продолжать путь! Я умоляю тебя, шагай!
Просветитель не кричал, хотя от его отвратительных просьб аж во лбу заболело. А зачем ему нужен подобный мне? Он всё равно попадёт в свой высший мир, а я окажусь на свалке как исполнивший свою часть воинского долга. Перед неотвратимостью смерти попытки сделать хоть что-то выглядят совсем жалкими. И зачем пытаться? Уже отсюда слышу Матку, она перебивает Просветителя, вообще не прилагая для этого сил. Интересно, как она выглядит? Учебники полнятся догадками, примерными описаниями и атласами её строения. Всё основывается на показаниях приборов, а их точность ограничена человеческим воображением. Никто не видел главную Матку, и неужели мне будет суждено первым её лицезреть? Или же остальные погибли, как встретились с ней…
— Нис, ты слышишь меня?
Просветителю и не нужно моё внимание. Он всё тащит вглубь, приговаривая моё имя своими повлажневшими от слёз губами. Внушает значимость, важность каждого шага. Они сбивчивые, колени подгибаются, я готов сдаться так сильно, как никогда ранее. Если Совет простит телесное поражение, то Троебожие готово тащить твою душонку до самого конца. Ежели к матке доползёт моё бездыханное мясо, это культ так же устроит. Чего они добиваются? Им доступна какая-то другая правда? Они не видят, к чему всё идёт? Мы проиграем эту войну. Лишь дело времени, когда гусеницы вспомнят, кому испокон времён принадлежала планета, и вернут своё.
— Нис! Мы почти добрались. Матка, она ждёт нас! И мы её убьём!
Я автомат потерял где-то раньше. Или забыл, впрочем, это уже не так важно. Гранат нет, остался один ПП да клинок, заряд которого опустился ниже середины. Общее состояние костюма заметно ухудшилось, и системы поддержания жизнедеятельности работают как попало. НОТ-СОУ-СМАРТ барахлит, экран дребезжит так сильно, что режет глаза. Я скинул его, тот звякнул об камни и со своим белым шумом исчез в поворотах почвенного пищевода. Я движусь в самое нежное нутро Плутона, и оно меня переварит, не подавится, не выплюнет.
— Нис, очнись!
А я не знал даже, бодрствую ли. Сомкнуты веки или же нет. Не ощущаю своё тело, пресловутая душа словно осталась где-то наверху, лишь оболочка ползёт дальше, испытывая терпение каждой ипостаси Троебожия. Зачем просветитель тащит меня за собой?
— Нис, мы на месте…
Из его голоса пропал страх, воодушевление заняло освободившееся место. Необъяснимое тепло обняло меня крепче супруги. Это прикосновение оказалось приятнее рукопожатия друга. Я связал свой разум с чем-то величественным, настолько незыблемым, что ощущение собственной ничтожности исчезло без следа, ведь я стал частью нечто бесконечно могущественного. Я открыл глаза…
Края нет той пещере, в которой расположилась Матка. Свет её брюшка так ярок, что лучи покрывают каждый сантиметр каменных сводов. Желтоватый, как Солнце, оказавшееся от чего-то под землёй фиолетовой планеты. Гигантское существо не похоже на Плутонских насекомых, своих детей, оно выглядит как божественная смесь мух, тараканов, тех же гусениц. Притом Матка сложена идеально, каждая часть там, где и должна находиться. Лапки, прозрачные крылья, касающиеся стен. Длинные усики на красивой треугольной голове. Два сеточных глаза отражают своих детей, они ползают вокруг неё, воздавая почести своей главной матери. И тут нет смрада войны, тут пахнет миром. Пахнет травой, грудным ребёнком, так пахнет сладкий сон, наполненный реализовавшимися мечтами. И вот я, весь в грязи и крови, вышел на уступ полюбоваться величием венца развития насекомых. И мне бесконечно стыдно…
— Нис, мы должны убить её.
Просветитель прошептал так тихо, что я еле расслышал его посреди мягкого стрёкота крыльев Матки Анухе. Насекомые словно прочитали его мысли, они тут же принялись ползти к нам. Медленно, будто хотят поздороваться, но это обман для дураков. Я машинально схватился за рукоять клинка, хотя смысла в этом абсолютно никакого. Даже одну гусеницу не прикончу, а тут их не меньше тысячи. Целое море насекомых, на которых Матка плавает как на волнах, практически парит в воздухе без помощи своих огромных крыльев. От них тянется нежный ветерок, а мне советуют убить это существо.
— Нет, не должны.
Губы сами по себе двигались, однако я всё равно не удивился своим выводам. При виде этого величественного насекомого все старые переживания теряют любой смысл. Единение со столь красивым существом совершенно выбивает порывы испортить картину. Уверен, я такой не первый, и те, кто уже добрались досюда раньше моего, просто ушли с миром. Я же ощутил желание прыгнуть вниз, к гусеницам. Они меня сожрут, да и пускай. Мой путь совершенно незазорно окончить именно здесь.
— Нис!
— Сам и убивай её.
Ноги задрожали не только от бессилия. Анухе ускорились, заползая к нам. Они впивались прочными лапками в каменные своды, облизывая своими склизкими брюшками каменную горизонталь. Верещат, на своём языке грозятся убить нас. А я чувствую себя в безопасности, я отпустил клинок, дав ему безвольно висеть на бедре. Это Просветителю стоит задуматься. Его культ пытается уничтожить настолько прекрасное творение природы. И неужели он всё ещё считает, что Троебожие в этом может быть право? Что-то тут не сходится. И либо книги лгут, либо их неправильно поняли. Как и раньше случалось, люди неверно истолкованные истории древности превратили в опасные нравоучения. Я не хочу быть частью всего этого, поэтому всего шаг, и присоединюсь к вечности великолепия…
Просветитель схватил меня за руку, не дав свалиться с обрыва. В его глазах вновь выступили слёзы, он сгорбился так сильно, что стал одного роста со мной. Ищет во мне согласие, но видит только решимость слиться с Маткой. Он уже проиграл, пусть ещё этого не понимает.
— Доставай клинок. Мы будем рубить её. Ты и я!
Хватается за крупицы устаревших планов. Смешно видеть его таким. И будто секира его уменьшилась в размерах, согнулась, как резиновая, ненастоящая, способная напугать лишь в первые секунды, а потом фальшь разглядит даже слепой.
— Нис! Ты меня слышишь?
— Слышу. Но не слушаю.
Я не стал вырывать свою руку из хватки Просветителя. Он меня остановил сам. Мужчина, оказавшийся один в своей вере, отступил от меня и вынул оружие. Прочная стойка всё равно не спрятала страх, и я шагнул назад, чтоб точно увидеть всё от начала до конца. Его разорвут на части, и Троебожие ему не поможет. Я в этом уверен.
Гусеницы рядом, слышу их скрежет. Мандибулы, ножки, тельца. И они бегут не за мной, как бы ни выглядела странно вера в это. Я в полном спокойствии присел, отложил ПП — тот мешался, упираясь в бедро. Клинок так же отбросил в сторону, он затерялся в темноте жёлоба, по которому мы сюда добрались. Не хочу воевать, не хочу убивать, и… кольцо Просветителя загорелось ярким пурпурным светом. Я решил, что брежу, но всполохи повторились, и чем ближе были гусеницы, тем сильнее пылало украшение в бороде представителя культа.
— Нис! Прячься за мной!
Повинуясь старым привычкам и выдрессированным позывам, я соскочил с места и спрятался за спиной Просветителя. Он дрожал от страха и продолжал закрывать меня от быстро мчащейся угрозы. Я сжался в комок, прижав колени к груди. Трепет перед Маткой улетучился безвозвратно, тело обуял неконтролируемый ужас. Меня обманули, как ребёнка заставили поверить, что я в безопасности. Я даже оружие выкинул, оставшись с голыми руками. Кажется, в моей голове поселились насекомые, и они смеются надо мной. Само собой, ведь «этот идиот сам сдался, и теперь он не доставит проблем, можно его сожрать».
Первая гусеница высунула голову, взмах секиры тут же отправился ей навстречу. Башка насекомого отделилась от тела и полетела вниз. Матка задвигалась, грузно поворачивая своё исполинское тело в нашу сторону. Она заскрежетала мандибулами, и каждое их соприкосновение отдавалось во мне как звон колоколов. Церкви культа предстали перед глазами в нахлынувшем потоке воспоминаний. Тут же насекомое слилось своей концепцией с Троебожием, и я посмеялся про себя, ведь начал сходить с ума.
Вторая гусеница успела вылезти наполовину — Просветитель пнул её, и та улетела к собратьям под живот Матки. Третья выползла полностью и кинулась на представителя культа. Тот взмахнул что есть сил секирой и располовинил насекомое. Две части свалились замертво, между собой тут же образовав дымящуюся лужу. С разных сторон уступа высунулись усики, нас окружали быстрее, чем мы могли среагировать. Я так плотно прижался телом к земле, что оказался между ног Просветителя. Его сапоги громко топали по камню, хлопки подошв сопровождались всполохами кольца. Всё ярче и ярче, и чем больше гусениц оказывалось рядом, тем сильнее свет покрывал последний безопасный участок, остальное же себе забрали насекомые.
Просветитель стонал от бессилия, каждое волокно мускулов окислилось, отказываясь двигаться. Руки его опускались, взмахи секирой больше не доставали до голов гусениц. Раскалённое лезвие лишь слегка касалось лапок насекомых. Когда последние запасы энергии оставили моего защитника, тот откинул секиру и сжал руки в кулаках. Удары его слишком мягко погружались в тельце гусеницы, которая спокойно к нему подползла. Она не угрожала, не кидалась на нас. Она ждала, пока Просветитель сам не свалится перед ней на колени и не склонит голову в знак признания собственного поражения.
Так и случилось, что я остался без защиты. Просветитель завалился на спину рядом со мной. С какой-то особой нежностью Анухе подобрались к нему с разных сторон, каждая схватила в пасть по одной конечности. Обе руки и ноги они оторвали с такой лёгкостью, словно костей в этом человеке вообще не было. Связки и сухожилия поддались, скрип разрываемого мяса накрыл меня мерзким одеялом, пальцы задрожали, я их закусил зубами. Просветитель остался жив, однако его стоны действовали на меня как Экс. Мне отчего-то стало особенно смешно. А гусеницы, казалось, хохотали со мной в такт. Они не приближались, не пытались и меня сожрать. Насекомые изучали кольцо в бороде Просветителя. То свесилось на рёбра своего хозяина, затем фиолетовый цвет начал меркнуть.
— Нис… забери его… — Просветитель кашлял с кровью, в этом я увидел новый уровень родства, какой-то братской любви, хотя сам ощущал себя практически здоровым. — Отнеси Троебожию…
— О чём ты? Я не понимаю!
На глазах у меня выступили слёзы. Я не видел связи вообще ни в чём, и факты стали противоречить сами себе. Всё обернулось огромным душевным конфликтом. Потерявшись в животе Плутона, я потерял сам себя внутри своего тела. Оно больше не отзывается любовью, верностью, чувством симпатии или дружбы. Страх исчез, неуверенность покинула сердце. Осталась пустота, она сжимает меня, скомкивает так сильно, что ещё момент, и помещусь в кулак. Я в чём-то провинился, и никто не собирается открывать мне правду.
— Возьми кольцо… — Просветитель задрал голову, мотнул ею, и борода чуть развязалась, ослабив хватку. Кольцо заболталось практически у земли, еле касаясь камушков. Все вокруг застыли. Даже матка наблюдает, она ждёт, что же я буду делать. — Отнеси его в город…
— Какой? — я прильнул к уху Просветителя, тот стремительно расставался со своей жизнью. В его глазах ожидание высшего мира, одни уста его выполняют мирскую задачу. Я вперился в них, чтоб хотя бы по губам понять, что от меня потребовали.
— Оно тебе подскажет… возьми, попроси их о…
Просветитель умер. Зрачки закатились глубоко под веки, нижняя челюсть сильно отвисла, обнажив идеально белые зубы и расслабленный длинный язык. Борода развязалась сама по себе, тут кольцо покатилось в сторону обрыва. Гусеницы мгновенно расступились перед ним, дав возможность схватить его прежде, чем оно свалится с огромной высоты, прежде чем я хотя бы смогу ощутить, зачем родился и дотянул до такого возраста.
Металл в руке оказался у самого края уступа. Анухе смотрят на меня, Матка так и вовсе нагнулась, чтоб изучить поподробнее. Под её взором сердце застыло, а кольцо принялось жечь фаланги пальцев. Однако боль быстро ушла. В окружении гусениц я поднялся на ноги и осмотрел украшение из бороды представителя культа. Всё ещё отдаёт тем цветом, которого тут вообще не должно быть, ведь вокруг один жёлтый, он проникает сквозь костюм и сращивает моё тело с общей картиной. Дрожит, вибрации уходят по предплечьям в шею, оттуда позывы прыгают до головы. Через несколько секунд я впервые услышал истинный голос, который до этого самого момента отказывался воспринимать. Троебожие призвало к себе…
От тяги поскорее встретиться, лишённый своих собственных мыслей, я чуть не шагнул в пропасть. Но Матка тут же подставила свои крылья. Они сложились в мостик, я по нему отправился на другой край дома богини Анухе. Гусеницы пустились следом, не стараясь обогнать или укусить. Они словно провожали своего давнего друга, тот забыл о старых обещаниях и кровных клятвах. Я нёс перед собой нечто более важное, чем вся моя жизнь, чем жизни Граждан, каждого члена Совета. И вот оно — в моих руках, приказывает найти Троебожие. Ведёт во тьму, обещая показать свет. Мне ничего не осталось, как поверить.
Я сошёл с крыла, боясь обернуться. Насекомые точно вернулись к своим делам. Матка продолжила в бесконечном количестве производить новых гусениц, а меня отпустила с миром. Кажется, она прекрасно знает, какую ценность представляет это кольцо и для чего оно было когда-то создано. Вполне возможно, что отнюдь не силами человеческими оно появилось на этот свет. Боязнь и благоговение перед бесконечным могуществом всего лишь одного символа Троебожия толкнуло вперёд, а пурпурный луч как больничный провод потянул наверх, туда, где всё-ещё может теплиться жизнь, пусть и извращённая временем. Оно зовёт меня, и я последую его зову.