Уилла
Мама сидела на переднем сиденье, прижавшись виском к стеклу. Она обратилась ко мне безжизненным голосом:
— Ты не хочешь рассказать нам, что случилось с твоим лицом?
— Была буря, — начала я. Они должны были знать о шторме. Отец, скорее всего, ходил на причал на рассвете и понял, что «Дженн-а-Ло» больше нет. Как и то, что это моя вина. От осознания этого мне стало плохо и больно, словно кто-то резал меня ножом по сердцу.
— Да ладно. Вот это новость.
Когда мама хотела, обладала даром сарказма.
Резко свернув налево, папа проворчал:
— Перестань.
— Я не предполагала, что набью себе шишки.
Мама посмотрела на меня. Бледно-оранжевая маска косметики скрывала ее настоящие черты. Сережки из жемчуга, оставшиеся от бабушки, свисали с ушей, словно веревка, обвивавшая шею. Мама была похожа на танцовщицу кабуки, загримированную для своей роли. Мать подсудимой. Помада темного винного оттенка старила и придавала сердитый вид.
— Ты провела ночь вместе с Сетом? Вы были на воде?
Упоминание о нем сбило меня с толку. Я посмотрела на маму.
— Я же говорила, мы расстались.
У нее были слишком белые зубы. Она сомкнула челюсть и щелкнула зубами. Резкий свистящий вздох вырвался из ее груди.
— Это сделал Сет?
— Нет! — Она меня не слушала. Даже не пыталась. Просто хотела, чтобы я подтвердила ее предположения. — Мы расстались. Я ударилась о ветровое стекло, мам. Я находилась на лодке в бурю…
— Прекратите, — сказал отец.
Раздраженно фыркнув, моя мать повернулась к нему.
— Не думаю, что смогу, Билл. Посмотри на нее! Она идет в суд с видом боксера. И только Бог знает, где она была прошлой ночью.
— Я шла в сторону Джексон-рок, — крикнула я, чтобы заглушить голос матери. Но от этого току было столько же, как если бы я просто прижала руки к ушам и начала напевать: «Ля-ля-ля, я тебя не слышу». Длинная дорога до города Макиас, где располагался суд, являлась достаточно трудной.
Часы отсчитывали минуты до того, как моя жизнь изменится в худшую сторону. Мне хотелось умереть — покаяние за то, что я все испортила.
За Леви и «Дженн-а-Ло», а также за то, что родители сейчас ссорились.
Отец снова фыркнул и взглянул на меня бледными глазами в зеркало заднего вида.
— Я же говорил тебе держаться подальше от лодки.
— Знаю. — Пальцами вцепилась в сидение, натягивая ремень безопасности. — И мне очень жаль. Простите меня за все, простите.
Но папа лишь рассмеялся. Его смех — пустой и пугающий. Отец захрипел при следующем приступе и снова разразился смехом. Он держал руль одной рукой, вытирая слезы другой, а скорость была в разы больше, чем устраивало маму. Я ничего не понимала. Мне следовало бы ощутить обиду или боль или просто рассердиться, но отец смутил меня своим смехом.
А вот маму его реакция разозлила. Она поджала губы и в ярости откинулась на спинку сиденья.
— Рада, что тебе весело.
— Тебе тоже станет, — сказал отец. — Видели бы вы выражение лица Элдрича. Словно кто-то шлепнул его селедкой. Но я не виню его. Его лодка, как и другие, перевернулась и прислонилась к хижине с приманками. А после, после…
Он снова расхохотался. Машину слегка повело, и я подумала, не случился ли у отца нервный срыв. Мое состояние можно назвать истерикой, но лицо отца побагровело, и он кашлял в перерывах между смехом. Мама схватила руль, выравнивая и возвращая машину на нужную полосу.
— Смотрю, а там «Дженн-а-Ло», — голосил отец, — одна в гавани. Колокола нет, но лодка так же красива, как и в тот день, когда я ее купил. Я взглянул на Элдрича, он на меня. А потом говорит: «Наверное, это твой год».
Ситуация казалась смешной только отцу. Он опять залился смехом, который вновь перерос в приступ кашля. Такого не было с тех пор, как он бросил курить. Кашель все не унимался, а мне хотелось плакать.
Я даже не почувствовала облегчения. «Дженн-а-Ло» не утонула и это настоящее чудо. Невероятно. Значит, магия.
Мне стало холодно, и я свернулась калачиком. Я не считаю, что Грей заслуживает похвалы за спасение лодки и за то, что вытащил меня из воды. Он, должно быть, в моем воображении.
Спрятанный и запертый, потому что то, что случилось на Джексон-рок, не могло произойти в моем реальном мире, где мы направлялись в Макиас под прекрасным небом. Листья почти все опали. Некоторые еще зеленые, но в основном ярко-оранжевые на фоне голубого неба. С одной стороны в линию выстроились желтые и белые дома викторианской эпохи, а с другой — синие и серые домики с щипцовыми крышами. Мы выехали на Корт-стрит.
Здание суда — красное кирпичное строение с белой колокольней. Кажется неправильным то, что оно не все построено из мрамора. Благородные колонны вместо узких окон — построение должно выглядеть, как здание суда. Хотя, судя по виду, оно вполне могло быть церковью.
Когда отцу пришлось притормозить, чтобы припарковаться, его смех стих. Мама сидела неподвижно, копошась в сумочке так, словно искала не губную помаду, а золото. Я молча сидела на заднем сиденье. После полуночи на заливе Мэн не было холодно, а тишина стояла такая же, как и в этой машине.
Мне хотелось убежать. Просто открыть дверь и исчезнуть. Мимо прекрасного маленького парка через дорогу. Уходить прочь по улицам, оставляя за спиной огромные деревья. Если я не буду останавливаться, если буду бежать достаточно долго, найду выход к морю. И смогу закончить начатое — утонуть, как и предполагалась вчера ночью.
Но я перекинула пальто через руку и последовала за родителями внутрь здания.
За две секунды, перед тем как предстать перед судом, я познакомилась с мистером Фарнхэмом — адвокатом, о котором я даже и не подозревала. Мама обняла меня и подтолкнула к нему. Я засомневалась.
Зал суда был маленьким, и я слышала, как шепчутся две дамы в заднем ряду. Я чувствовала себя одинокой. Думаю, мама все понимала, она выглядела сочувствующей. Она взяла отца под руку и повела на задние ряды.
Я сидела в первом ряду рядом с мистером Фарнхэмом и смотрела на пустую скамью присяжных. Все было спланировано, и я решила следовать плану. Я сказала себе, что все произойдет, как и должно.
Иногда люди специально вовлекают себя в сложные ситуации. Но я уверена, они боролись с этим до самого конца. Моя жизнь резко стала номером дела в папке. А то, на что я согласилась, отравляло меня. Мне захотелось плюнуть на все. Закричать. Передумать.
— Дело номер сто двенадцать тире двенадцать, — начала судебный исполнитель. У нее был вид человека, который только что читал интересную книгу, но ей пришлось ее отложить.
Мистер Фарнхэм помог мне подняться и встал вслед за мной. На лице судебного исполнителя читалась скука и желание оказаться подальше отсюда. Монотонным голосом она начала зачитывать иск. Нет, не обвиняя, — то, что я сделала не преступление, — а просто описывала мою хулиганскую выходку. Жалоба. Болтающийся внизу пояс с пистолетом звякнул, когда она передавала папку.
Судья удивлённо приподняла брови и посмотрела на меня. Мое темно-синее платье, которое мама выбрала для суда, не сочеталось с синяками на моем лице. И само платье мне не шло. На ощупь оно напоминало смирительную рубашку, такую грубую и сковывающую движения. Наручников на мне нет, но руки я держала скрещенными за спиной.
Неужели я должна была выглядеть виноватой? Кающийся? Наверное, мне не стоило морщиться, когда судья разговаривала с моим адвокатом. У мистера Фарнхэма была раздражена кожа после бритья, а смотрел он на меня призрачными зелеными глаза. Он толкнул меня локтем. От него пахло дорогой одеждой, прямо как от Бейли, когда она провела прошлое лето в загородном клубе. Только этот запах взбудоражил в моей голове картинки прошлого — стариков и шелковые галстуки. Места, в которых мы были вместе с Бейли. Как Леви своими кривыми зубами вгрызался в яблоко, заставляя улыбнуться светильник Джека.
Воспоминания вставали перед глазами и искажались: поцелуй Сета Арчамбальта на маминой кухне, истории об октябрьской буре, которую мама и папа пропустили из-за своей свадьбы. Как в первый раз я заработала стодолларовую купюру, училась прокладывать маршрут по навигатору. Диксоны мелькали в школьной газете «Ньюэл-пост» сто, восемьдесят, шестьдесят, сорок, двадцать лет назад. И вот сейчас есть свежая статья с моим именем.
— Уилла, — произнес адвокат. Повернувшись, он прошептал мне на ухо. — Судья спросит, признаешь ли ты свою вину. Тебе следует ответить «Да, Ваша честь». После она предоставит тебе слово.
Я спустилась с уступа.
— Виновна, — произнесла я.
Трудно было сказать, волновало ли судью то, что я вышла вперед. Листая бумаги, она едва взглянула на меня.
— Вы хотите взять на себя ответственность?
Позади меня раздались голоса. Я услышала отца и обернулась. Его лицо было красным, и он что-то яростно шептал матери. Несколько человек вокруг начали переговариваться. Я видела, как шевелятся их губы, но не смогла разобрать слов.
Судья не обратила на них внимания. Лишь продолжила:
— Мистер Фарнхэм, мисс Диксон?
Мой адвокат испуганно оглянулся на родителей, прежде чем снова обратиться к судье.
— Да, мэм, именно так…
— Вы понимаете, что, признав свою вину, вы лишитесь права на апелляцию? И лицензия будет приостановлена на три года. Так же вы понесете штрафы, возложенные на вас.
Отец выругался, встал и повысил голос. Я не знаю, что он собирался сказать. Судья прервала его, царственно и невозмутим.
— Вы можете подождать снаружи, сэр.
— Ваша честь, — сквозь зубы процедил папа.
— Либо вы выйдете сами, либо вас выведут из зала суда, — ответила судья.
Мама встала рядом с ним и положила руку ему на локоть. Меня передернуло, когда он отстранился от ее прикосновения. Они иногда ругались, а однажды на День Благодарения отец выкинул свою бейсболку. Меня потрясло, когда он отмахнулся от мамы. Я ни разу не видела, чтобы он делал вот так. Выходя, отец бросил сердитый взгляд. Он предназначался не мне, но я знала кому.
Грей
Интересно то, что я не знаю с чего начать. В ее комнате полно подсказок. Я сижу на кровати и размышляю над этим, как над головоломкой. Семейные фотографии — ложь. Ее брат мертв и огонек его души находится в моей банке. Лодка принадлежит ее отцу. Весла появились из ниоткуда, а колдовские шары — пустая магия.
Уилла не верит в волшебство. Она признает мое существование и в то же время отрицает. Призирает, ведь в этой самой комнате она поверила в самое худшее. Я хочу, чтобы она заняла мое место. Хочу поцеловать ее, передавая свое проклятие, почувствовать, как моя жизнь возвращается, благодаря теплу ее губ.
Но по своей воле! Сознательно! Я существо, но не чудовище. Хотя она не видит разницы. Признаюсь, я ранен, но несильно. Я пошатнул ее уверенность. А она дала мне надежду.
Приподнявшись на локтях, я растворяюсь в ее постели. Она пахнет Уиллой, но очень слабо. И этого недостаточно, чтобы снова вызвать боль в груди. Я окидываю взглядом балдахин. Беленые ракушки и морские ежи усеивают линии, океанические созвездия заменяют звезды. Вокруг море, ее фотографии, воспоминания, но я не думаю, что эти атрибуты несут для нас одинаковое значение.
Я ненавидел лодку своего отца. Прорубать лед почти также увлекательно, как завтракать овсянкой. Мы меняли направление в зависимости от времени года. Зимой ходили в Мэн, а летом в Новую Шотландию. Холод и сырость пронизывали корабль насквозь. И мне никогда не было тепло.
Каждый раз лодка уносила меня в никуда. На воде мне было одиноко, пусто и плохо. Ничем не лучше, если сидеть в пустой комнате, не имея под рукой даже книги.
Закрыв глаза рукой, я задерживаю дыхание. У нас с Уиллой разные приоритеты. Но когда я открываю их, намереваюсь понять ее. Позволю себе сгореть и почувствовать вкус отчаяния. Она ведь смогла — прошлой ночью Уилла кашляла и боролась, даже находясь без сознания.
Это правда, что я не могу умереть. Мое тело ненастоящее, но оно прекрасно справляется со своей ролью. Моя воображаемая борода растет. Вьющиеся волосы ниспадают на глаза. Тело имитирует голод, а бестелесный мозг работает и иногда мне снятся кошмары. Я ощущаю биение сердца. Его нет, но думаю, что все равно чувствую его. Я сажусь и снова рассматриваю комнату Уиллы. Вот она в белых, зеленых и голубых оттенках. Вода, фотографии. Я бросаю взгляд на колдовские шары. Они покачиваются на окне. Вибрации рассеивают свет, который струится сквозь окно. Лучи мерцают вдоль стен, играют на волнах.
Вот и ответ. Дело не в том, что она несет в себе скрытый источник магии. Просто я — ее раздражающее исключение.
Удовлетворенный своим открытием, я встаю. Нет, в ней нет никакой тайной магии. Я для нее всего лишь дополнение к океану. А ведь она жаждет жить в нем. Возможно, в этом вся Уилла. Может, и нет в ней загадочности.
Но когда я спускаюсь на кухню к моей новой музыкальной шкатулке, беспокоюсь. Такое пульсирующее чувство на затылке. Боли нет. Ощущение появляется, задерживается и уходит. Мне от этого не по себе.
Медные детали моей самой старой музыкальной шкатулки блестят на свету. Я мечтал о песне, которая придала бы ей смысл. И вот, что я получил в подарок. Часовой механизм, который я собрал сто лет назад, самый первый. Детали вибрируют, когда я прикасаюсь к ним. Несмотря на столетие, неважно, как много часов я потратил на создание шкатулки, это занятие приносит мне удовольствие.
Я осторожно поднимаю механизм и поворачиваю ключ. Жестяные детали начинают работать, отдаваясь вибрацией на моей коже. Моя душа скорбит вместе с балладой. Тексты песен всего лишь иллюзия на листке бумаги. Слова могут исчезнуть, так уже было. Эту песню, играл дудочник моего отца. Даже когда я был жив, мелодия являлась старой, древней.
«Моя возлюбленная сказала мне, моя мама не возражает,
И мой отец не будет смотреть свысока, из-за того, что ты не богат.
Она покинула меня, и вот что она сказала:
Недолго ждать осталось до дня нашей свадьбы».
Пульсация на затылке немного усиливается. Это означает, что я что-то узнаю. Опустившись на свое место, я поворачиваю ключ, и мелодия играет снова.