И вместе с ним в эту секунду крупная дрожь колотила ещё десятки людей — президентов, губернаторов, мэров, спикеров и прочую дрянь.
— — — — — — -
Ахтунг! Режиссёр Фёдор Бандрачук снимает римейк «Укрощения огня»!
«После грандиозного успеха проекта «Необитаемый остров», режиссёр Фёдор Бандрачук, по его словам, всерьёз увлёкся историей космонавтики и приступил к съёмкам римейка фильма «Укрощение огня». Фильм, как обещают, будет иметь рекордный бюджет и стартует в прокате 12 апреля 20хх года.»
«Новости кино»
***
Уютный номер в тихом маленьком отеле. В открытом окне виден пик Тейде, ярко освещённый полуденным солнцем. Ветер доносит шум океанского прибоя. За окном покачиваются пальмы.
В прохладной полутьме номера негромко разговаривают двое. Они с увлечением говорят о работе.
На столике перед ними разбросаны листочки с рисунками и текстами, помятые, заляпанные разноцветными пятнами, с весёлыми следами круглых донышек разных размеров. Бандрачук, развалившись в мягком кресле, задумчиво теребит косматую щетинку вокруг рта. Он выглядит измученным и помятым, каким–то бомжеватым — гораздо хуже, чем обычно в журналах и телевизоре. Продюсер грузно развалился в кресле напротив; он щедро плещет в стаканы по третьей порции виски. Толкает стакан Бандрачуку через весь стол, тот жадно ловит.
— Дреды и бородка косичкой, говоришь… Ладно, я с тобой согласен, в образе Главного Конструктора должны быть выраженные черты учёного–маньяка – так будет понятнее и зрелищнее. Окей, Гоша справится. Сценарий… Ну тут ты, как фанат истории космонавтики, разбираешься лучше моего, – Продюсер отодвигает стопку листочков. — А Первого Космонавта кто играть будет? – помятые глаза Продюсера мало–помалу разлипаются, начинают блестеть, сквозь заросли на давно небритых щеках пробивается румянец. — Ты же понимаешь – это патриотическое кино! Просвещение, нах! Так что Первый Космонавт должен пробить зрителя. До печёнок. Он должен сказать «Поехали!» так, чтобы у зрителя оргазм от патриотизма случился, как на XXVI съезде КПСС! Твою мать…
— Ну ты сам подумай: ничего не нужно изобретать, – уверенно скалится Бандрачук. Расстегнув воротник мятой сорочки, он разминает непослушные щёки, мучительно трёт блестящий загорелый череп и смотрит на Продюсера неопределённым взглядом, тоже блестящим. – Гагарин же! Всё уже описано. Он же наш, первый парень на деревне – куда проще! У него же, бля, улыбка!..
— Улыбка… — озадаченно чешет лоб Продюсер. — Кто у нас из портретов улыбаться нормально умеет? Они же все — под спецназы и братву заточены. Ты хочешь, чтобы Вдовиченков улыбался? Или Серебряков? Они тебе улыбнутся! Они так улыбнутся — сам все деньги отдашь… Микки Рурка, что ли, звать прикажешь улыбаться?..
— Всё уже придумано. Красивая улыбка — это красивые зубы и красивые губы, — раздельно внушает Бандрачук. Он говорит хрипловатым солидным баском, сверкая заплывшими глазами. – Это тебе любой журнальный фотограф скажет. Понимаешь? Ну?! Неужели не сообразил, кого мы наметили?
Продюсер сдвинул брови. Он напряжённо шевелит ртом.
— Безруков? – он косится на Бандрачука, но лицо того неподвижно. – Нет…
Вдруг до него доходит.
— Зверев, сука, что ли?! — проясняется его взгляд.
— Бинго! – Бандрачук, с усилием перегнувшись через столик, одобрительно подставляет ладонь, и Продюсер, довольный своей проницательностью, хлопает в неё своей волосатой пятернёй.
— Креативно, — с удовольствием соглашается Продюсер, и трясёт над стаканами остатками из бутылки. – Окей, Гагарина будет играть Серёжа Зверев, красавчик, – они звонко чокаются, — замётано. А ракеты? Бля, мне эта старпёровская совковая банальщина а–ля 60е, все эти сигарообразные формы — нах не нужны, — он пилит жирную шею ребром пухлой ладони. — И зрителю — нах не нужны, у нас не программа «Время». На дворе XXI век. Нужны концептуальные дизайны, современные, чтобы всех пропёрло!..
— Я тебя умоляю! – уверенно показывает ладони Бандрачук. — Дизайн будет улётный, команда художников – мировой класс. Надо будет — Джейсона Брукса подрядим.
— Допустим… А ты сам кого играть будешь? — Продюсер хитро смотрит на Бандрачука.
— Да я ещё окончательно не решил…
— Кого–кого?! – проницательного Продюсера не провести.
— Да так, — скромно опускает глаза Бандрачук, — эпизодическую роль. Секунд на двадцать экранного времени.
— Кого?! Колись!
Бандрачук пожимает плечами.
— Да колись же! – не отступает Продюсер.
— А… Генералиссимуса, кого же ещё… Ну помнишь эпизод, когда тот наезжает на Башкирцева – мол, нам не нужен космос, нам военную пользу давай. Понимаешь, — задушевно объясняет Бандрачук, рассматривая и теребя пуговицу на сорочке, — никто не хочет играть Сталина. Все зассали. У нас, конечно, теперь кругом патриотизм — но все ссут, как бы карьеру не поломали. Боятся, что в Голливуд дорогу закроют. Так что — придётся мне отдуваться и спасать фильм…
— Сочувствую… – хихикает Продюсер. — Ну ладно, ты творец – тебе решать. Только чтоб семейные ценности, патриотизм, и никаких Белоснежек. Теперь главное. Бюджет?..
— Тридцать.
— Долларов?
— Евров, евров, — Бандрачук бросает быстрый умный взгляд на Продюсера. В похмельных глазах Продюсера вялая неопределённость, и тогда Бандрачук храбро добавляет: — И пятнаху – на раскрутку.
— Ну ты, Фэд, сука, и осваивать, т–твою мать! – Продюсер в восхищении достаёт вторую бутылку.
После этой прелюдии и начинается собственно разговор о главном — чрезвычайно эмоциональный, насыщенный профессиональными терминами и приёмами, крайне интересный для участников, но абсолютно непонятный и оттого неинтересный нам, непосвящённым.
***
…Премьера. Адский грохот звука в кинозале, пол ходит ходуном. Шаттлы взлетают навстречу астероиду, угрожающему Земле. Звучат могучие аккорды темы из «Космической одиссеи 2001».
Усталый Башкирцев провожает шаттлы печальным взглядом отца, благословляющего повзрослевшего сына на битву. Его костлявый нос с летящими нозрями задирается всё выше и выше, утренний ветерок играет дредами. Наконец, инверсионные следы исчезают в вышине.
«Поехали!» — говорит Башкирцеву кто–то сладким, уютно–развратным контральто. – «Да поехали же, любимый!» Камера отъезжает: Башкирцев, в белой кожаной куртке с красными вставками, восседает на чоппере, сияющем чёрным и никелем, с высоким рулём, руки выше головы. Раненое левое плечо наскоро перевязано банданой. Сзади его крепко обнимает руками и длинными ногами верная жена. К спине жены ремнём притянут чемоданчик с 50 000 000 евро, отнятыми у главного злодея. Камера описывает дугу: у колёс чоппера лежит и сам главный злодей, сексот КГБ. Тот самый, оклеветавший Башкирцева в далёком 1937м; глаза остекленели, в горле надёжно торчит его же собственный нож–ацтек, с гарпунными зазубринами. Башкирцев выкручивает газ, чоппер тяжело рычит и уносится по пустынной ленте шоссе — навстречу солнцу, которое медленно встаёт — красное, размером в полгоризонта. Ещё некоторое время виден чоппер, то исчезающий, то поднимающийся в дрожащем мареве по волнам шоссе, уходящего прямиком к солнцу. А красное солнце уже во весь экран.
Плывут финальные титры, под размеренный речитатив Децла:
Россия моя,
Зелёные поля.
Космический ветер–Крутым не помеха…
***
«Я выходил из зала, дрожащими пальцами мял незажжённую сигарету, и мечтал лишь об одном: чтобы никто из впереди идущих случайно не обернулся, и не увидел моих слёз. Но все молча шли, тихо пряча глаза и глядя пред собой, как и я. Фильм, яростный и пронзительный, никого не оставит равнодушным. Он — о нас с вами. Понимаете?! Он о нас, о тех простых россиянах, кто прошёл ужасы сталинских лагерей, и не сломался, кто своими руками зачал космическую эру человечества. Мы начали забывать светлые страницы своего прошлого. Сегодня я вспомнил – спасибо Фёдору Бандрачуку. Я горжусь этими нашими великими достижениями… Это, без сомнения, лучшее кино XXI века.»
Известный критик Бычков–Минтаев.
— — — — — — — — -
Мрачная тайна Ы–н’тхуа–лхы–гхы.
Эта история тянется своими корнями в глубокую древность — седую, как обветренные ледники, которые тогда медленно отступали к северу.
…Ып–хы, храбрый охотник из рода Ып–уп, неуклюже топтался у входа в пещеру колдуна Ы–н’тхуа–лхы–гхы. Он опасливо озирался, нерешительно приглаживая длинную чёрную бороду; поминутно оправлял без нужды большой свёрток коры мать–дерева, который держал подмышкой. Беспокоить сурового колдуна было страшновато. Ещё страшнее — если родичи проведают, зачем он пришёл к колдуну… Наконец Ып–хы решился и, стиснув покрепче свёрток, громко прокашлялся.