Машина мчалась по улицам. Они казались мёртвыми. На тротуарах не было людей, в домах, которые сохранились, не было стёкол. Все магазины и лавки были закрыты ставнями.
Подъезжая к госпиталю, Яхия увидел сгорбленного старика в обвисшей галлябии, которая казалась пустым мешком. Ни повязки, ни фески на голове у старика не было. Ветер развевал седые волосы. Они свисали на лицо и на затылок. Старик шёл сгорбившись, опираясь на палку. Но при каждом шаге он чуть приподнимал будто вскидывал правое плечо.
— Абуя! — закричал Яхия. Он нагнулся к крыше кабины водителя и изо всей силы заколотил по ней кулаками.
Машина остановилась так резко, что Яхия упал на крышу кабины. Тут же он выпрямился, и глаза его встретились с глазами старика. Да, это был абу, что значит по-арабски «отец». Сомнений не могло быть. Но почему Мустафа смотрит на Яхию так, будто это незнакомый ему человек, будто он видит его впервые в жизни?
— Отец, отец! Ты слышишь меня? Это я, Яхия! Где мама, что с Камилой?
Старик улыбнулся, отчего и без того морщинистое лицо стало ещё более сморщенным.
— Картина, — сказал он. — Белые пароходы плывут к счастью. — И рассмеялся.
Холод пробежал по спине Яхии…
Машина тронулась рывком. Через минуту она остановилась у госпиталя.
С того момента, как Яхия переступил порог госпиталя, он словно попал в совершенно новый, неведомый ему мир. Белые стены, белые двери и окна, кровати, столы, стулья, занавески, одежда — всё одного белого цвета. Только пол тёмный, но блестящий, точно зеркало.
Но перед глазами Яхии плыл как бы туман. Ему виделось лицо отца, скулы, обтянутые кожей, огромные глаза, неподвижно уставленные в одну точку, и рот, искривлённый в страшной улыбке.
Сделав первые шаги по коридору госпиталя (санитар в белом халате поддерживал Яхию), он вдруг резко рванулся, его покачнуло, нестерпимая боль ударила по ноге. Но Яхия удержался и заковылял к выходу.
— Стой! — крикнул санитар и бросился его догонять.
Люди в белых халатах сбежались в коридор.
Яхия до крови кусал губы. Нестерпимо болела нога.
— Не трогайте меня! Я уйду.
— Куда?
— В город, который вы превратили в развалины, к людям, которых вы искалечили, свели с ума. Я ненавижу вас, убийцы! — Яхия дрожал. — Как я ненавижу вас! Я уйду. Я окрепну, я опять возьму в руки винтовку и гранату, чтобы ни один из вас не смел ступить на нашу землю. Убейте меня, я всё равно уйду!
Голос у него срывался, зубы цокали, ноги скользили по паркету. Он упал, сильно ударившись головой о косяк двери…
Сразу же будто молния блеснула перед глазами Яхии, и стало темно, совсем темно.
А в это время старый Мустафа стоял у дверей госпиталя. Улыбка застыла на его лице.
— Белые пароходы… — шептал он. — Белые пароходы…
— Проходи! — сказал часовой. — Проходи! Слышишь! — Он слегка толкнул Мустафу прикладом по ногам: — Ну, проходи же, старик!
И Мустафа пошёл, постукивая палкой и устремив взгляд в одну точку — прямо перед собой. Он шёл по улице, которая спускалась к голубой воде канала.
Вот уже которую неделю недвижимый, точно впаянный в лёд, стоял караван кораблей, попавших сюда в чёрные дни вражеской интервенции. Среди этих судов был по-прежнему наш советский танкер.
Володя Ласточкин старался изогнуться как мог, чтобы увидеть, что происходит с маленькой египтянкой, которой переливают его кровь. Он был такой большой, Володя, что ступни его ног свешивались с койки вниз, хотя не только голова, но и плечи были на подушке. Повернув голову так, что чуть не свернул шею, Володя увидел курчавые волосы и одну щёку девочки. Косые лучи солнца золотисто-розовыми полосами светили сквозь иллюминатор. Шаловливо играющие зайчики прыгали на стене. Это солнце отражалось и преломлялось в мелкой зыби канала.
Но солнце не попадало на девочку, тем не менее Володе показалось, что щека её стала розоветь, из кукольно-восковой превращаться в живую. Да, сомнения быть не могло — вот и жилка, тоненькая розовая жилка за билась у неё на виске. Она пульсировала, пусть чуть заметно, и Володя понял, что девочка ожила — она будет жить.
— Ласточкин, лежите спокойно! — сказал доктор.
Санитар подошёл к Володе и повернул его голову так, чтобы она не свешивалась набок.
А Володе захотелось петь, плясать, прыгать, кричать от радости. Он услышал, как стучит под тельняшкой его сердце, и ужаснулся.
«Что я делаю? Во время переливания крови мне ведь нельзя волноваться! Доктор приказал лежать спокойно, совсем спокойно».
Володя опустил веки, однако и перед закрытыми глазами он видел тугую смуглую щёку девочки, которая наливалась розовым светом. И сквозь закрытые глаза чувствовал, что кровь под кожей разливается по всему лицу девочки, окрашивает лоб, уши, а её белые губы становятся ярко-красными.
Яхия очнулся в палате ночью. Ему чудилось, что он не то плывёт, не то летит над древними пирамидами, из которых самая высокая — пирамида Хеопса. Он шёл по залу храма бога Амона с его многочисленными колоннами.
Он видел высеченные из гранита фигуры фараонов и божеств, письмена на камне и картины, сохранившиеся за многие сотни лет.
И всюду под палящим солнцем пустыни работали рабы, рабы, рабы.
«Нет! Мы не будем рабами!»
Яхия кричал, метался, хотел сорвать повязки. Он впадал в забытьё, засыпал, просыпался, не зная, день или ночь за окном. Темнота окутывала Яхию. А за окном солнце — огромное, красное — поднималось над Суэцким каналом. От этого красноватой становилась вода. Золотые блики бежали по ней, и казалось, что это изумительная драгоценная дорожка. Сужаясь, она шла от советского танкера к горизонту.
На палубе было тихо. Только склянки отбивали время:
На вахте снова стоял Володя Ласточкин. Он смотрел поверх застрявших в канале кораблей на бирюзовую воду и думал. О чём думает моряк в часы спокойной вахты? Чаще всего о доме, о том, что происходит там сейчас, и о том ещё, когда кончится рейс и он обнимет своих близких, будет сидеть в их кругу и рассказывать, рассказывать…
Володя вспомнил свою сестрёнку и думал о маленькой Камиле. Где она теперь? После переливания крови девочка порозовела, начала дышать, а спустя некоторое время и говорить. В эти дни уже прекратилась стрельба на шоссе, чаще стали появляться автомашины Красного Креста. Одна такая машина и забрала Камилу.
Начался ещё один день, а танкер продолжал стоять на якоре. Скучно моряку, когда корабль его не в плавании. Володя Ласточкин думал о том, когда наконец поднимут фермы моста и затопленную землечерпалку, снова открыв путь по каналу.
Солнце поднималось выше. Оно уже теряло свою красную окраску и становилось, как ему и положено, ослепительно золотым. Володя смотрел на жёлтые пески пустыни с одной стороны канала, на пальмовые аллеи — с другой, на то, как по дороге промчалась легковая автомашина, затем прошла женщина с метлой, совком и коробом. Она подбирала окурки и мела дорогу.
Спустя несколько месяцев Володе Ласточкину довелось снова побывать в Порт-Саиде. Танкер медленно плыл меж двух берегов. Лента голубой воды сквозь жёлтые пески пустыни — с одной стороны, и зелёные поля, рощи кудрявых пальм, апельсиновых и банановых деревьев — с другой. Володя держался за перила мостика и чувствовал внутреннюю дрожь танкера. Если бы не это чуть ощутимое подрагивание тёплых перил, можно было бы вообразить, что танкер стоит неподвижно и мимо судна проплывают красивые берега.
Володя Ласточкин стоял на вахте. Мелодично били склянки — всё вокруг было мирно, тихо, спокойно. Сквозь листву деревьев апельсины светились, точно фонарики. Бананы висели такими тяжёлыми гроздьями, что ветки клонились книзу. Впереди по голубому небу плыл зелёно-звёздный флаг Египта.
Красивый ажурный мост снова висел над каналом, перекинутый с берега на берег.
Мир. Тишина. Спокойствие. А ведь совсем недавно здесь рвались бомбы и кровь лилась по этой дороге вдоль канала.
«Нет, — думал Володя, — если народы всего мира возьмутся за руки и скажут «нет», не быть войне!»
И всё-таки Володя не мог забыть страшные дни, когда захватчики бомбили Порт-Саид. Не мог он забыть и египетскую девочку, её восковое лицо, бескровные губы, закрытые глаза. Сколько таких египетских детей убили и искалечили захватчики? Где теперь маленькая Камила? Нашла ли она своих родителей? Живёт ли как прежде или осталась бездомной сиротой?..
На стоянке у выхода из канала Володя сошёл с танкера. На берегу оглянулся. Маленькие волны с тихим шелестом набегали на гранит набережной. На тонких вышках, которые упирались в небо, горели разноцветные огни. А в самом небе через каждые полминуты пробегал луч маяка, и казалось, что кто-то невидимый размахивает по тёмному небу сверкающим клинком огромной сабли.