Оленья шкура вновь приподнялась, и Тамнаргун поманил ее внутрь. Она склонилась и торопливо вошла, уверенная, что Машка начала буянить, и ее зовут, чтобы усмирить ее. Но та всего лишь оживленно и кокетливо интересовалась у шамана, из Романовых он или из Рюриковичей. Дарья скривилась. Она терпеть не могла эту вертлявую, помешанную на царских родах дамочку, в которую время от времени превращалась ее дочь. Впрочем, ей одинаково противны были все дочкины «личности».
Женщина вопросительно поглядела на Алтаная, и тот стянул с головы капюшон. Ей сразу стало спокойнее. В этом капюшоне он напоминал ей архаичных средневековых палачей.
«Почти сто двадцать лет… А выглядит на крепкие семьдесят…», — промелькнула у нее мысль.
— Ее там нет, — произнес он устало, качнув головой на Машку, которая с нахальной кокетливостью пыталась забросить ногу на ногу, но памперс сильно стеснял ее движения. Дарья торопливо закивала, испытывая почти болезненное облегчение. Значит, она все правильно чувствовала — и это утомительное отвращение и раздражение к собственному ребенку было не проявлением слабого характера или малодушия, а криком материнского сердца, чувствующего подмену.
— Кто… кто же там? В ней? Бесы?! — шепотом спросила она.
Алтанай скривился, словно надкусил лимон и отвел глаза.
— Вечно вы про бесов… Нет в ней бесов. Бесы — ерунда. Даже мой правнук с легкостью прогонит хоть целый легион. Но от этого ее положение не легче.
— Так что же с ней?
— Я уже сказал. Проблема не в том, кто гостит в доме, а в том, что хозяин отсутствует.
Дарья нетерпеливо и озадаченно глядела на шамана.
— Ну, так… верните ее!
Он вздохнул, поднялся и отвел оглушенную Дарью к лежанке из ковров и шкур, усадил, а сам налил из невесть как сюда попавшего допотопного самовара крепкий чай и подал ей пузатую чашку без ручки. Подумал немного, налил еще одну и отдал ее Машке, которая с глумливой усмешкой отказалась.
— Я знаю, где твоя дочь, но не уверен, что ее можно вернуть обратно, — сказал он, — Ты послушай, женщина, и не перебивай меня. Вопросы задашь, когда я закончу.
Дарья кивнула, отхлебнув чай. Он был таким крепким, что ее сразу затошнило.
— Тунгусская тайга — особое место. Мой дед, а он тоже был шаманом, говорил, что наша тайга на Земле — это все равно, что темечко на голове младенца. Очень тонкое и уязвимое. Даже просто ходить по этой земле надо на цыпочках и едва дыша, чтобы не… повредить его. Но также это и место огромной силы. Как родничок младенца — открытый канал в космос, так и наша Тайга — на прямой связи с Господом. Когда-то наш народ пришел сюда из Бурятских степей, чтобы быть ближе к Нему. Шаманы древности умели делать такое, о чем нынешним, и мне в том числе, остается разве что мечтать. Они могли вызывать грозы и ветра, учить диких животных и даже реки человеческому языку, менять свойства предметов и влиять на умы других на расстоянии. Я был совсем маленьким, но прекрасно помню, как напугался, когда мой прадед одним лишь взглядом испепелил троих купцов, собирающихся отобрать у него отлично выделанные шкуры.
Быть может… Я не уверен, но вполне возможно, что кто-то из них заигрался и навлек на Тайгу страшную беду. А может, сам Господь решил наказать наш народ за тщеславие, ведь во многом мы приблизились к Нему.
— Метеорит, — задумчиво произнесла Дарья и тут же прикрыла рот ладошкой. Алтанай кивнул.
— Это была страшная трагедия. Если почитать ваши викидепии и прочий бред, то оказывается, и жертв почти не было. А жертвы были. Почти весь наш народ или изжарило на месте, или раскидало так, что насадило на ветви деревьев, как жуков на булавки. По сей день мы, оставшиеся, зализываем раны. Горсточка потомков тех отчаянных храбрецов… Но удар тот привел в действие и другие … процессы.
Алтанай помолчал, прихлебывая чай. Дарья глядела на него и никак не могла поверить, что перед ней древний старик. Его возраст выдавали разве что глаза и руки. Кисти были словно кости, обтянутые тонкой, почерневшей кожей, ногти расслаивались и отставали. Казалось, одно неловкое движение, и они отвалятся, а их дремучий владелец даже ничего не почувствует. И глаза — подслеповатые и бельмастые, с желтыми белками, густо усеянными темными крапинками. Ни у кого прежде она не видала таких жутких глаз…
— Метеорит и его осколки создали бреши на полотне известного нам реала, — продолжил Алатанай, — Если раньше лишь опытные шаманы путем трансов, медитаций и некоторых других мето́д могли отделиться духом и путешествовать по иным пространствам, то после падения метеорита это стало доступно любому смертному, обладающему базовыми знаниями. И путешествовать он уже мог не духом, но телом.
— Что? Вы хотите сказать — физически?
— Именно так.
— То есть Машка… она была в одном из этих пространств?!
— О нет! Она служила лишь средством для путешественника. Своеобразным ключом от двери. Дослушай, пожалуйста, до конца… Мы называем это место Мэдэ Угэй — мир скорбных духом. Это очень неприятное место. Можно сказать, свалка бракованных душ. Трудно сказать, когда она появилась и почему, но…, - Алтанай усмехнулся, — Ты верующая?
— Что?
— Веруешь ли в твоего Бога, веришь ли библейским легендам?
— Уже не знаю… Это имеет значение?
— Я просто ищу способ рассказать более понятно.
— Я… скажем, я знакома с религией.
— Хорошо… Так вот когда-то ваш Бог заскучал в одиночестве и решил сотворить себе компанию в виде людей. И вдохнул в них разум. Эксперимент удался, он даровал первым людям жизнь вечную и прочие радости, и стали они жить-поживать в Райских кущах. Некоторое время спустя разум люди использовали против своего создателя, устроили грехопадение и были изгнаны на Землю.
Вечной жизни они были лишены, но все же жили непозволительно долго, — Алтанай хмыкнул, почесал переносицу, — Впрочем, как-то эту тему я обсуждал с одним неутомимым исследователем, и он отверг божественный вклад в ветхозаветное долгожитие. Он считал, что люди тогда жили по 500 лет и дольше лишь потому, что атмосфера была более насыщена кислородом. Впрочем, причины это не слишком важны. Важно то, что именно тогда и выяснилось, что разум человеческий крайне хрупок и не долговечен.
Прошло совсем немного времени, и Землю уже населяли безумцы, ибо редкий разум мог пережить столетний рубеж в целости, а что уж говорить про пятьсот лет! Разум и душа неделимы и вечны, и тогда Господь решил оградить бракованные души от последующего перерождения и создал для них некий отстойник — тюрьму — куда они отправлялись коротать вечность. При этом Он стал аккуратно снижать длительность человеческой жизни, пока не добрался до нынешних семидесяти-восьмидесяти лет. Да и то, не каждый доживает до этих лет в здравом уме и трезвой памяти. И человечество страшно заблуждается, веруя, что после смерти душа восстанавливается. Нет, милые мои, коли умер человек в маразме, в маразме он и останется на веки вечные. И попадет в Мэдэ Угэй, чтобы не иметь возможности переродиться в новом теле и потащить свой искалеченный разум в новую жизнь.
— Но ведь…, - Дарья нахмурила брови, — Бывает же, что дети рождаются уже с нарушениями. Как насчет врожденных заболеваний психики?
— Это просто поломки, — отмахнулся Алтанай, — Так же, как человек может спятить и в двадцать, и в тридцать лет, он может спятить и в утробе матери, и до зачатия, ибо цикл жизни бесконечен и не имеет начала и конца, а разум, как я уже сказал, очень хрупок. Думаю, закончится все тем, что жизнь человеческая будет все укорачиваться, пока человек, как бракованный, неудачный эксперимент совсем не уйдет в прошлое. Возможно, после Господь создаст более удачную версию, как когда-то на заре истории хомо сапиенс вытеснил неандертальца. Я не утверждаю, что моя версия — это истина, но за свою жизнь я не слышал более логичной.
Алатанай замолчал, снова принявшись за чай, а Дарья изо всех сил пыталась осмыслить услышанное. Взгляд ее коснулся Машки, и она почувствовала легкий стыд. Лицо ее и поза изменились. Расхлябанность и кокетство ушли, сменившись обиженной, угрюмой задумчивостью. Она подобралась, грузно оперевшись предплечьями на широко расставленные колени и сосредоточенно надувала маслянисто блестящие губы. Косноязычный гомик вернулся. Если он сейчас заговорит…
Она тряхнула головой и быстро спросила:
— Но каким образом это связано с моей дочерью? Если я все правильно поняла, теперь эта толпа бракованных душ по очереди атакует ее. Но почему ее?
— Не толпа, вовсе нет. Лишь малая толика тех, что ушли совсем недавно и не успели затеряться в Мэдэ Угэй. Так скажем, находятся в очереди с конца, — Алтанай помолчал, — Кто-то — я подозреваю, что это был мой дед- продал смертным в свое время метод, как открывать двери в мир скорбных духом, и твоя дочь попала в число несчастных, кого выбрали стать ключом.
— Зачем вообще открывать туда дверь? — воскликнула Дарья, запутанная туманными байками и по неосторожности выведя «грустного педика» из мрачной задумчивости. Тот приподнял брови, обвел присутствующих мутным взором и забубнил: «Я любил его. Любил-любил. Вместе жить хотели. Хотели. Она не позволила, отправила сюда. Сука».
— Потому что там, к сожалению, находится источник если не вечной, то очень-очень долгой жизни.
Дарья, не веря своим ушам, уставилась на шамана. Тот кивнул.
— Мой дед первым нашел способ создать портал и добыть слезу. Правда, ценой собственного разума, ибо никто не может пройти через Мэдэ Угэй и остаться в здравом рассудке. Впрочем, дед оказался очень сильным и почти до самой смерти мог сам о себе заботиться. Думаем, он и передал посторонним «рецепт» — никто в здравом уме не стал бы делиться таким губительным знанием…
— Вы сказали, добыл слезу?… Что за слеза?
— Если доберешься к самому истоку Мэдэ Угэй, окажешься на коленях исполинского старца. Он настолько древен, что превратился в камень. Мы не знаем, как его звать на самом деле, но, следуя вашим библейским легендам, назвали Мафусаилом — непревзойденным долгожителем. Если он и не был первейшим постояльцем Мэдэ Угэй, то уж точно одним из первых. Единственное, что еще в нем живо — глаза, из которых без конца текут слезы страданий. Если собрать достаточное количество слезы, то будешь жить очень долго. Все хвори отступят. Насколько долго? У всех по-разному. Кому-то хватает одной «порции», а кому-то приходится ходить туда часто… Мой дед был там один раз, прожил сто пять лет и жил бы дольше, но утопился в Тунгуске. Уверен, что теперь он там же, бродит в пустошах.
— А вы? — Дарья сглотнула, — Вы ведь там тоже были?
— Я произвожу впечатление безумца? Нет, я там не был.
— Расскажете про свежий сосновый воздух, — она слабо улыбнулась.
— Нет. Не расскажу. Я принял слезу Мафусаила, но сам за ней не ходил. И сейчас я тебе все объясню более предметно…
…
— Тамнаргун, уведи ее к женщинам и попробуй накормить, — обратился Алтанай к внуку, и тот послушно взял бубнящую Мащку на руки и унес в поднявшуюся февральскую вьюгу.
— Зачем? — испугалась Дарья.
— Не бойся, — Алтанай достал жестяную коробочку с табаком и принялся скручивать папироску, — Я не знаю, насколько для них ценна эта информация и насколько некоторые из них в состоянии ей воспользоваться, но рисковать не хочу. Эвенкил однажды уже рискнули, доверив свои секреты посторонним.
— Воспользоваться? Для чего?
— Понятия не имею. Например… попробовать вернуться, — Шаман выпустил густое кольцо дыма и задумчиво наблюдал, как оно тает, — Ведь каждый мечтает переродиться… Даже безумец.
…
— Чтобы создать даже самый маленький портал, нужно много энергии. Чтобы удержать его в стабильном состоянии — эта энергия нужна постоянно. В свое время у нас был такой портал в глухой тайге неподалеку от падения метеорита, и мы использовали в качестве живых батарей добровольцев. Как правило, добровольцами вызывались старые, больные, или близкие больных, готовые пожертвовать собой, чтобы дать родным шанс. Паломник за слезой тоже жертвовал. Своим разумом и возможностью к перерождению. Пока однажды мы не нашли способ добывать слезу, не жертвуя паломником. Ибо ему нечем было жертвовать.
— Сумасшедшие?
— Сумасшедший в прямом смысле этого слова вряд ли способен был бы проделать такой путь и выполнить задание. Но человек с нарушениями психики — вполне. Был у нас в поселке один такой дурачок, который ходил за слезой чуть ни каждый месяц. И, честно говоря, хуже ему не стало.
— Разве…, - Дарья пожевала нижнюю губу, — Разве нельзя было ему самому принять эту слезу и выздороветь?
— Слеза лечит только тело. Поврежденный разум восстановлению не подлежит.
— Но как же тогда вы собираетесь вылечить мою дочь?! Из вашего рассказа я поняла, что для этого мне нужно пойти к Мафусаилу и принести слезу или… найти дурачка, который сделает это за меня. Разве нет?
— Нет, — шаман строго посмотрел на женщину, — Я уже несколько раз просил не перебивать меня. С твоими глупыми расспросами, мы просидим здесь до полуночи!
Дарья умолкла, исподлобья наблюдая за Алтанаем. Зачем ей все эти странные, похожие на выдумку, подробности?
— Заряд энергии в человеческом теле ограничен. А у больных и старых, он едва покрывает донышко, поэтому «батарейки» нам приходилось менять часто. Если из строя выходит некоторое (в зависимости от величины портала) количество, их необходимо менять. А у кого самый большой запас энергии? Правильно — у детей. Мы на это никогда не шли, но ваше племя ничем не гнушается. Живая цепочка человеческих тел держит портал открытым, если перегорит одна «лампочка» — не страшно, только нагрузка на соседей увеличится, если перегорит две и больше — портал закроется, и придется потратить гораздо больше жизней, чтобы его вновь открыть.
— Так вот что…, - Дарья прикусила было язык, но не удержалась и продолжила, — Значит, Машку использовали в качестве такой «батарейки»? Но почему она теперь…?
— Портал представляет собой некую субстанцию, в которую перетекают души жертв. Они… словом, представь несколько бутылок с разными жидкостями, которые опрокинули, и их содержимое разлилось и перемешалось. Насколько возможно отделить и собрать жидкости обратно по бутылкам? Кто бы ни решил разорвать цепь, вернув тебе дочь, он явно не знал о такой проблеме. Тело вон оно, — Алтанай неопределенно мотнул головой, — а ее сознание по-прежнему там.
— И как…? — Дарья сглотнула, не решаясь задать вопрос, с горечью и ужасом предчувствуя, каким будет ответ — никак.
— Думаю… теоретически это возможно. Но без шамана не обойтись. Если шаман силен духом и разумом, то вступив в цепь он не потеряется в портале и заодно сможет найти и вычленить сознание твоей дочери. И вернуть его в тело.
— А как же эти? Которые сейчас в ней? Они уйдут?
— Это ерунда. Просто случайные пассажиры, которые сели в свободный вагон, да так в нем и остались. Как только откроются двери, они высадятся на своей остановке.
— Это… сработает?
— Обещать ничего не могу, но чисто теоретически… Твоя задача найти портал, а как найдешь, дай мне знать — я отправлю внука.
— Как внука?! Разве вы сами?…
— Я слишком стар для этого. А Тамнаргун полон сил и воли. К тому же ему надо набираться опыта.
— Но он же совсем мальчишка!
— Он — шаман.
Дарья пытливо смотрела в глаза Алтаная, ожидая, что он что-то еще скажет, добавит. Быть может, успокоит ее, дескать, не переживай, малец толковый. Но тот молчал.
— Я знаю, где портал, — произнесла она, поднимаясь, — Можете собирать внука в дорогу.
Она натянула шапку, застегнула пуховик и приподняла полу шкуры. В теплое нутро чума тут же ворвалась противная влажная метель.
— Послушай напоследок… совет, — ответил Алтанай, — Не говори ни с кем о нашем разговоре. Дай себе преимущество.
— Что? О чем вы?
— Тот, кто разорвал цепь, явно хотел оказать тебе услугу, пусть и медвежью.
— Даже дяде Паше нельзя рассказать? — неуверенным шепотом спросила она.
— Я не говорил — нельзя. Решать тебе. Но, как там говорят ваши умы: кто осведомлен, тот вооружен. Завтра на закате встретишь Тамнаргуна здесь — он почеркал на бумажке и протянул ей.
— Сколько ему лет?
— Четырнадцать.
— Если что-то пойдет не так…, - Дарья страдальчески сморщилась, — Он же совсем ребенок…
— Не переживай, никто на тебя в суд не подаст, — усмехнулся шаман.