Черноволосый грузчик с молодым и смелым лицом, с темным отпечатком пятиконечной звезды на полинявшей гимнастерке, прихрамывая, подошел к военному.
— Товарищ майор! — сказал он, лихо стукнув каблуками кирзовых пыльных сапог. — Так что посовещались мы тут с товарищами. Погрузку сократим самое меньшее минут на тридцать. Опоздание, в общем, нагоним, товарищ майор…
— Спасибо! — Лицо майора просветлело. Он козырнул и протянул грузчику руку: — Спасибо, товарищ.
— Служу Советскому Союзу! — браво отчеканил парень, повернулся через левое плечо и, прихрамывая, направился к товарищам.
Девчата снова запели, теперь — увереннее, громче.
Из-за поворота, из высокой зеленой гущины вынырнул поезд.
— Идет! — закричал Митя.
Площадка весело и озабоченно загудела. Грузчики выпрыгивали из вагонов и, надевая брезентовые рукавицы, разбредались по площадке, занимая свои места.
Девчат с платформы будто сдуло. Заработал мотор подъемного крана, стальная ручища поднялась и опустилась, не то разминаясь, не то приветствуя поезд.
Напряженно, до рези в глазах, Митя всматривался в даль. Ему казалось, что поезд стоит. Но вот над паровозом взлетела и мгновенно растаяла белоснежная струйка пара, а спустя несколько секунд долетел слабый свисток.
«Иду-у!» — возвещал он. И как ни был мал и немощен в сравнении с обычными машинами узкоколейный паровоз, но он с такой настойчивостью стремился к цели, что воздух расступался перед ним с тревожным нарастающим гулом.
Мимо замелькали платформы с пушками, перекрытыми брезентом. Митя остолбенел: «Вот тебе и узкая колея!»
Поезд еще не остановился, а на площадке все пришло в движение. Митю отбросило в сторону.
Грузчики на ходу взбирались на платформы, поспешно сдергивали зеленый плотный брезент, высвобождали орудия. А когда зашипели тормоза и вагоны в последний раз стукнулись буферами, стрела подъемного крана уже снижалась над одной из платформ. Помешкав, она стала подниматься и поворачиваться; пушка, чуть покачиваясь на стальном тросе и описывая в воздухе дугу, плыла к платформе, стоявшей на широкой колее.
Мите сделалось неловко: все работали горячо и споро, лишь он один был посторонним человеком и мешал, путался под ногами. Удрученный бездельем, он потащился с перевалочной площадки.
Как только он зашел во двор, стукнув калиткой, Марья Николаевна взяла со стола письмо.
— От папани? — с порога, возбужденно спросил Митя.
По лицу матери он понял, что письмо не порадовало ее. Отец сообщал, что он жив-здоров и что эшелон привели вполне благополучно. Встретили их как полагается. Земляков оказалось столько, что не мудрено было и растеряться: на фронте ты или у себя на Урале…
«Как раз в это время, — писал отец, — коломенцы прислали новый бронепоезд. Команда в полном сборе, а паровозной бригады нет. Меня и моего помощника, знакомого вам Петра, вызвало командование. Как же должен был поступить ваш батька, поскольку он коммунист? И вот с этого времени работает он машинистом на том бронепоезде, с чем и просит его поздравить… Думаю, ты меня не осудишь, Марьюшка. И ты, Дмитрий, тоже поймешь…»
— Факт. Отлично понимаю! — громко сказал Митя и снова углубился в письмо.
«Ходили мы уже в два маршрута. Тут называется — рейды. Фашистам наш поезд шибко не понравился. Сегодня опять собираемся в гости. Считал, что я уже старый черт, а тут замечаю — ничего, пока не хуже, чем в девятнадцатом… У тебя, Дмитрий, каникулы. Набирайся силенок, чтоб учиться как подобает. Время нынче такое: все, что делаешь хорошо, — все на пользу фронту. Будьте здоровы, живите дружно да обо мне не беспокойтесь…»
Не выпуская из рук письма, Митя прошелся по комнате.
— Машинист бронепоезда! Вот подвалило папане! А ты не рада?
— Опасно ведь… — негромко проговорила Марья Николаевна.
— Все будет хорошо, увидишь. Наш папаня еще Героя получит! К Трудовому прибавится орден Ленина, Золотая Звездочка. Здорово! Герой Советского Союза Тимофей Иванович Черепанов! — А мысленно произнес: «Сын Героя Советского Союза!» — и вслух заключил: — Звучно!
— Совсем ты еще дитё, — сказала Марья Николаевна. — А твои-то как дела?
— Плохо.
— Это почему же?
— Максим Андреевич, оказывается, на узкой колее…
— Ну и что?
— Конечно, и узкая колея имеет значение, но мне хотелось на широкую…
Марья Николаевна засмеялась тихо, от души.
— А мне совсем не весело! — с укором проговорил Митя.
— Я смеюсь, потому что больно ты широкий… Отец-то твой где начинал?
— А где?
— Тут же начинал. Кочегаром, потом помощником. В ту пору как раз мы и познакомились…
— На этой узкой колее?
— Познакомились-то не на колее, а в гостях. А работал он на узкоколейке. — Мать помолчала задумчиво и тихо добавила: — Ну, а ты уж сам смотри…
— Кажись, Черепанов? — совсем рядом загрохотал чей-то бас, и жесткие, сильные руки сгребли Митю.
— Владимир Федорович! — удивленно прошептал Митя.
Перед ним стоял машинист Королев, который вместе с бригадой Черепанова вел на фронт уральский эшелон, — огромный дядя с темными и маленькими, как у медведя, глазками, с крупным, немного одутловатым лицом.
— Как видишь, воротился в полном здравии… Ты чего принюхиваешься ко мне, барбос? — весело гремел Королев, тиская Митю. — Ну, пропустил малость по случаю прибытия. Видал, цензура! — шутливо пожаловался он стоявшему рядом человеку.
Этого человека Митя тотчас узнал по широким, раскидистым бровям и орлиному носу: он видел его на перевалочной площадке, когда из Кедровника опаздывал поезд.
— Тимофея Иваныча? — спросил у Королева тот, с интересом рассматривая Митю.
— Ага. Богатырь растет. — Машинист наклонился, пытливо заглянул Мите в лицо. — А ты тут что делаешь?
— На работу хочу. На паровоз.
— Знатно! Батьке, стало быть, замена?
— Что еще Горновой скажет, начальник депо?
— Горновой? — живо переспросил Королев. — А что ему говорить? «Добро пожаловать!» — скажет и зачислит.