— Как, ты знаешь? — Испуганно смотря на Тоню, Люся медленно, будто со страхом, подошла к окошку. Побледневшие губы ее дрожали.
— Почему же мне не знать? — улыбнулась Тоня.
Глаза у Люси потухли и остановились.
— Он… он тебе тоже дарил?
— Кто? О ком ты говоришь? — воскликнула Тоня.
— Ну, он… Тот, кто написал… Он тебе тоже?..
Тоня всплеснула руками и расхохоталась:
— Ой, девочка, да над тобой же кто-то подшутил! Это же стихи Фета. Слыхала? Афанасий Фет… он жил в прошлом веке…
— В прошлом веке… — машинально повторила Люся.
Когда Тоня ушла, она опустилась на табуретку, руки ее бессильно легли на колени.
— В прошлом веке, — сами собой прошептали ее губы. Она услышала, как что-то упало на листок, который был в ее руке; слово «счастью» вдруг подернулось мутно-лиловой дымкой.
Стоя вполоборота к тискам, Серегин работал напильником. Руки его двигались, точно шатуны, размеренно и сильно. Старенькая линялая рубашка, плотно облегавшая тело, казалось, вот-вот с треском расползется, не выдержав игры его бугристых лопаток.
Когда Ваня Ковальчук подбежал к Серегину и что-то шепнул ему на ухо, тот, словно по инерции, еще несколько раз двинул руками и как будто окаменел. Ковальчук видел, как наливалась кровью его широкая мясистая шея, как багровел плоский, под «бокс» остриженный затылок. Неестественно медленно положив на верстак напильник, Серегин так же медленно повернулся к Ковальчуку, сплюнул погасший махорочный окурок, точно в жару облизнул длинные губы и протянул с угрюмым удивлением:
— Ну-у?
— Пошли, сам побачишь, — торопил Ваня.
Серегин еще ниже, на самые брови, насунул цигейковую кубанку с черным кожаным донышком и тяжелой походкой направился к паровозу.
Спускной кран курился легким белым паром. В бетонное дно канавы шлепались большие частые капли.
— Хтось из твоих орлов постарався, — мрачно сказал Ковальчук.
Лихорадочно облизывая губы, Серегин тупо смотрел на кран:
— Никитин знает?
— Ще никто не знает…
Митя в это время в третий раз подбежал посмотреть на кран и столкнулся с Ковальчуком и Серегиным. Он разом все понял по их лицам, услыхал глухой стук падающих капель, почувствовал, как удары эти слились с ударами его заколотившегося сердца.
«Что ж это? — в отчаянии думал Митя. — Значит, в самом деле халтура, обман? Надо было сразу… А он… теперь пропало, все пропало…»
Серегин стоял неподвижно. Наконец он пошевелился, хотел оттянуть воротник рубашки, пуговка отлетела, ударилась о дно канавы и покатилась.
— Доверился, убей меня гром! — выдавил Серегин влажным, хрипловатым голосом. — Евоному дружку доверился, Белоногову. — Он кивнул головой в Митину сторону.
— Як це — доверился?
— А так. Зачем, думаю, проверять, он сам грамотный, разряд имеет. Кран-то, думаю, притрет. Положился на него, шлапак…
— Я же ему говорил! — с раскаянием и досадой вырвалось у Мити.
— Что говорил? — вскинулся Ковальчук.
Митя молчал.
— Что ты говорил? — настаивал Ковальчук.
— Что он плохо притер… А он сказал, что Серегин принял, наряд подписал… Сначала я не поверил, а потом поверил…
— Хлюст! — заскрипел зубами Серегин и повернулся к Мите. — Ну-ка, тащи его сюда…
Митя медленно отошел от паровоза, жалея, что его не попросили сбегать на край города или даже в Кедровник…
Алеши на участке не было.
За несколько минут до прихода Ковальчука Серегин хватился, что нечем вытереть руки. «Про все старшему слесарю забота, вроде башка у него казенная!» — недовольно захрипел он и послал Алешку за ветошью.
Вернувшись со склада и не застав старшего слесаря, Алешка обрадовался. Торопливо засунул ворох ветоши в шкафчик и помчался к инструментальной кладовой. Заглянул в квадратное окошко и позвал певучим, сладковатым голосом:
— Людмила Петровна!
Улыбка была у него уже наготове, самоуверенная улыбка человека, довольного собой и убежденного, что его ожидает теплая, сердечная встреча.
Люся вышла из-за стеллажей. И Алеша не узнал ее. Мягкие и не очень определенные черты ее маленького лица обрели непостижимую уверенность и твердость. И эти новые черты будто сковал холод отчужденности и презрения.
— Что нужно? — Люся не подошла к окошку и глядела куда-то рядом с Алешкиной головой.
Он оглянулся, ища того, к кому относились обращение и взгляд. Возле кладовой никого, кроме него, не было. Алешка пожал плечами.
— Люся…
— Что нужно? — твердым, ледяным голосом повторила она.
Ему ничего не было нужно, но, окончательно растерявшись, он машинально сказал:
— Ключ на два дюйма… Да я… я так… Не в том дело… Я хотел… Что случилось?
Люся в момент достала с полки ключ и бросила его на подоконник. Алеша отшатнулся. Следом за ключом из окошка выпорхнул тетрадный лист со стихами.
— Возьми, литератор! Своих слов нету, так чужие воруешь? Да еще из прошлого века? Культура!
Алеша метнул взгляд по сторонам, поспешно поднял с пола листок и сунул его в карман. Этой минуты, однако, ему хватило, чтобы оправиться от испуга и смущения.