Ей хотелось перед заседанием комитета повидать Алешку, но старший нарядчик задержал ее, и, когда она пришла в цех, Алеши уже не было там.
Возвращаясь из депо, Вера вспомнила, что утром, когда о заседании еще не было известно, она условилась с Тоней Василевской «помудрить» после работы над оформлением новой газеты.
Вера нашла ее в комнатушке за красным уголком, где обычно собиралась редколлегия. Возле стола в разноцветных застарелых пятнах, подперев голову руками, сидела Тоня. Перед нею лежал лист бумаги в клеточку с перечеркнутым наброском карикатуры.
Откинув на плечи шаль, Вера подсела к столу и поняла, что Тоня расстроена.
— Ты уже начала, я вижу? — спросила она.
— И, как видишь, не получается, — встрепенулась Тоня.
Но оживление, которое она пыталась изобразить, не удалось. Она откинулась на спинку стула, а руки, худенькие и темные от въевшегося мазута, остались расслабленно лежать на столе.
— Неприятность? На работе что-то?
— В жизни, Верочка.
Она сказала это с такой прорвавшейся вдруг безнадежностью, что Вера всем телом потянулась к ней. Тоня взяла ее руку своими твердыми руками, посмотрела внезапно засиявшими глазами с таким выражением, словно решалась на что-то.
— Скажи, у тебя такое бывало, — зашептала она. — Только-только просыпаешься — и уже думаешь о нем… Идешь куда-нибудь, сидишь на лекции, работаешь — и все о нем, о нем. Ну как тебе объяснить… В общем, об одном человеке. И даже когда его нет возле тебя, все равно говоришь с ним. Скажи правду, было с тобой такое?
— Ох, и напугала ты меня! — засмеялась Вера. — Я думала, что-то серьезное…
— Серьезное? — печально повторила Тоня и задумалась. — Я знаю, это, может, нехорошо: такое время, а я… И ничего не могу сделать с собой. — Она вдруг сжала Верины пальцы. — А ты? Тебе это знакомо?
Вера покраснела и некоторое время с преувеличенным интересом рассматривала перечеркнутый набросок карикатуры. Она вообще была замкнутой и за всю жизнь только с одним человеком была откровенна до конца — с Симой Чернышовой, верной подругой, с которой дружила с шестого класса. Но, с тех пор как Сима поступила в университет и уехала из Горноуральска, Вера ни с кем не делилась радостями и печалями, неизбежными девичьими тайнами. С Тоней же она не могла быть до конца откровенной еще и потому, что с беспокойством догадывалась, кто был тот «один человек».
— Все, все знакомо, Тонечка. Но не так уж, чтоб с утра и до ночи, все время, без передышки, — сказала она, не поднимая глаз и не зная, зачем говорит неправду. — Просто у тебя, наверное, в сильной форме, как выражаются медики…
— У меня все бывает в сильной форме. Болела корью, потом скарлатиной — тоже в сильной форме. И теперь вот… А было, чтоб тебя не замечали? — Она все еще держала Верину руку и настороженно смотрела ей в лицо.
— То есть как — не замечали? — В глазах Веры мерцали не то беспокойные, не то насмешливые огоньки.
— А так… Ты всей душой, а на тебя ноль внимания. Даже как будто не видят…
Вера закрыла руками внезапно запылавшие щеки.
— И такое было однажды, — она опустила голову, чтобы Тоня не увидела ее лица, — но, скорее всего, это мне показалось…
— Счастливая! — вздохнула Тоня, а взгляд ее сказал: «И зачем я все это говорю тебе? Ведь ты все равно не поймешь меня».
Она придвинула к себе коробку, высыпала на стол цветные карандаши и, взяв один из них, стала чертить на тетрадном листе синие параллельные линии.
Вера быстро поднялась, подошла к окну. Захваченная смешанным чувством радости от услышанного и жалости к Тоне, она глядела в окно, ничего не видя, до боли кусая губы.
— Как можно тебя не замечать, — наконец сказала Вера. — Ты такая красивая. Алешка, например, говорит, что ты самая красивая девушка в депо…
Тоня грустно улыбнулась.
И вдруг сомнение обожгло Верино сердце: а если Тоня говорила вовсе не о нем, а о ком-то другом?
— Послушай, — сказала Вера таким голосом, словно только что прибежала сюда, — разве Митя не замечает тебя?
Тоня вздрогнула, отложила карандаш:
— Откуда… Как ты узнала?
Вера поспешно расстегнула потертый беличий воротник шубы, с облегчением улыбнулась:
— Наблюдательность, милая моя.
Внезапная надежда осветила лицо Тони:
— Он говорил что-нибудь?
— Говорил, что слесарь пятого разряда Тоня Василевская беспрерывно и безжалостно жалит его. Больше ничего. — Вера опустила все сильные слова, на которые Митя не поскупился тогда.
— Сама во всем виновата, — горько раскаивалась Тоня. — Сама. Можно, я думаю, опротиветь человеку, если, кроме колкостей и насмешек, он ничего не слышал от тебя. Ты хорошо знаешь его? Он ведь давно с Алешкой? Расскажи о нем, я тебя прошу…
Вера прошлась по комнате, испытывая какое-то неведомое бурливое и тревожное чувство. И, борясь с этим чувством, она заговорила холодновато и безразлично:
— Не знаю даже, что и рассказывать. Самый обыкновенный мальчишка. Дергал меня за косы, подкладывал на парту кнопки, бойкоты мне устраивал вместе с Алешкой. Иногда двоечки хватал. Что еще сказать? — Она стояла против света, и Тоня не могла видеть ее глаз, лучившихся веселым лукавством.
— Нет, не знаешь ты его! — со страстной убежденностью проговорила Тоня. — Он такой… он совсем не обыкновенный. Сколько у нас таких ребят — с ними еще двух слов не скажешь, а они уже за руки тебя хватают. А Митя… ты видела, как Митя краснеет? Ясный он какой-то и весь на виду, просто светится весь…
— Вполне возможно, — сдержанно отозвалась Вера.
Помолчав, Тоня мечтательно сощурилась:
— Так хотелось в ответ большого-большого чувства. Такого чувства, чтоб дух захватывало…
— А мне кажется, — Вера отвернулась к окну, — мне кажется, о большом, о настоящем чувстве не говорят. Никому. Это свое, самое дорогое, сокровенное. И как-то даже нехорошо и боязно говорить. А у тебя, я думаю, это так… что-то мимолетное…
Опустив голову, Тоня бесцельно перебирала карандаши:
— Я тоже скрывала, Верочка. Никому не рассказывала, боялась чего-то. А теперь все равно. Работали вместе, и то не замечал. А пройдет месяц — встретит и вовсе не узнает…
Тревожащее сердце чувство опять завладело Верой. Оно вмиг погасило жалость к Тоне, всколыхнуло и подняло что-то злорадное, насмешливое, озорное. Вера испугалась этого чувства, но поняла, что не сможет с ним совладать.
— Отчего же, узнает, — сказала она. — У него, по-моему, прекрасная зрительная память…
Тоня поднялась, приоткрыла дверь и, посмотрев на часы, схватилась за голову:
— Поработали, называется! Тебе уже пора на комитет… Задурила я голову своими несчастьями, — как бы извиняясь, добавила она, — а тебе совсем не до того. Ах, Алешка, Алешка…
Маня Урусова была человеком мягкой и чуткой души, но она становилась суровой и беспощадной, когда сталкивалась с человеческими пороками.