Ты знаешь, в октябре так быстро рассеивается летнее тепло, а ведь до этого растягивалось на весь сентябрь, тогда оно словно не хотело покидать эту землю, чего не скажешь о местных жителях, которые изо дня в день, изрядно напитавшись ненавистью ко всем и ко всему вокруг, проклинают белый свет почём зря. Зелёная листва, висевшая на громадных и могучих деревьях нехотя желтеет, а позже, постарев, падает из своего родного дома — дерева, которое растило эту листву на протяжении какого-то установленного промежутка времени. Но всему приходит конец. Дни плывут, цикл преследует цикл. Кто-то живёт, кто-то умирает, но никому нет дела до течения времени вокруг него самого, ведь свою старость человек так и не увидит в суете своего жизненного круга, наполненного вихрем событий. Да, всё происходит именно так, но это та правда, которую кто-то пишет для себя. Он отказывается верить во всё остальное, ему всё равно, он в своей зоне комфорта, которая состоит из его мыслей, догадок, убеждений. Вот, уже не успеешь обернуться — а в воздухе начинает веять прохладой, ещё не зимней, но ты уже не чувствуешь того самого летнего тепла, которое так приходилось тебе по душе. Сколько октябрей за свою жизнь повидал — но они не кажутся обыденными, наоборот, ты возвращаешься к ним опять, и ты знаешь, что будет дальше — новый год, снег, который позже растает, день рождения, пасха, лето, осень. Но встречаешь ты эту банальность всё более старым, уже с новыми мыслями, новыми этапами и обстоятельствами жизни. И для кого-то эта картина может угасать, а для другого и вовсе сможет обретать новые краски, которыми человек нарисует свою дальнейшую судьбу. В голове Павла переплеталось множество мыслей о насущном, они на протяжении многих лет не давали ему спокойно жить и существовать в этом мире, оставляя раны от скрежета на сердце и душе, словно напоминая о себе. В воздухе, над давно знакомой ему улицей, на которую он смотрел с тоской из окна, нависла какая-то странная и пугающая Павла атмосфера. Это уже был не тот октябрь. Это уже была не та жизнь. На дне бокала разлёгся довольно таки неприятный, но крепкий и отдающий какой-то терпкой стариной виски. Названия его Павел не помнил, да и оно не нужно было ему сейчас. Он хранил у себя эту бутыль, подаренную коллегами (наверное, а может и не ими) для особого случая, и Павел с грустью осознал, что тот случай настал, пусть и не радостный, как ему хотелось бы, и как бы он мечтал. Да, даже здесь его мысли дали понять ему одну истину: не важно, что ты хочешь, ведь грёзы не материальны, и они никогда не окажутся перед тобой в твоих руках, а будут оседать лишь в твоей голове, оставаясь чем-то недоступным для тебя и твоего мира. Павел не был пьющим, и не любил никогда выпить особо, но почему-то сейчас, он с одновременно злобным и грустным видом, вертел уже пустой бокал в правой руке.
— Давай! Иди, своим дружкам ещё раз пожалуйся, на то, какая я стерва! Козёл! Всю жизнь мне …! — Позади Павла раздался грохот, на который он не обернулся. Окно в квартире открылось из-за сильного сквозняка, и комнату наполнил холодный, мрачный воздух, которого Павел также не ощущал. Жена, а точнее, наверное, уже бывшая жена Павла — Вера, худенькая и темноволосая барышня с пронзительно глубокими голубыми глазами и татуировкой бабочки на левом плече, всхлипывая, пнула сумку, наполненную личными вещами Павла и словно влетела в другую комнату, громко захлопнув за собой дверь. За окном погасло солнце, его заменил пасмурный мрак, который расстилался на серых многоэтажных домах Смутевска. Плыли дни, а пламя любви Павла и Веры постепенно угасало, и наверное уже потушилось, не оставляя за собой ни фитиля, ни уголька. У Павла уже не оставалось сил кричать на свою супругу, всё было решено, и ему всё было так безразлично, что Павел не видел смысла что-то предпринимать. Он просто не знал, что будет дальше, он просто молчал. Павел убрал стакан в сторону, встал, отряхнулся, перевесил сумку через плечо, после чего его взгляд замер на портрете, на котором он красовался со своей супругой. И кто знал, что такие беззаботные, молодые, сидящие в обнимку два любящих сердца, разобьются спустя десять лет? Павел познакомился с Верой абсолютно случайно, он тогда думал, что их свела судьба, хотя Павел в неё до этого никогда и не верил. Как-то раз, Павел возвращался из училища, его настроение было настолько убитое, что он тогда решил в очередной раз пройтись до небольшого сквера за городом, куда он любил ходить каждый раз, когда в его душе главенствовала тоска, но это было так часто, что эта тихая опушка уже стала для Павла если не вторым домом, то любимым местом точно. Тогда он увидел девушку, которая тяжело дышала, и всхлипывая, перебирала верёвку в руках. Павел наблюдал за ней, но вскоре перестал обращать внимание, пока краем глаза не увидел, что девушка стала забираться на большое дерево, обмотав верёвку вокруг своей шеи. Павел не задумываясь подлетел к ней, и схватившись за талию, резко потянул девушку к себе. Девушка стучала по спине Павла лёгкими от бессилия ударами, а Павел замечал в тот момент лишь то, что обнимает её. Павел чувствовал тепло, которое он не знал до этого. Это тепло заставило его забыть обо всех своих проблемах, и девушка с каждой секундой слабела, переставала наносить удары, а потом и вовсе повисла в руках Павла тихо зарыдав.
— Я не хочу жить — шептала Вера.
— Я тоже — отвечал Павел, подняв голову к небу — А хочешь, я тебя кофе угощу? — Девушка кивнула. Она долго рассказывала ему обо всём, а он лишь слушал. Она была словно брошена на произвол судьбы, и решила, что жизнь пришла к её логическому завершению. Детдом, долги, работа за копейки на стройке, где она вдоволь надышавшись краской, падала голодной и обессиленной в холодную кровать в старом общежитии. Да, в Краснароссии не баловали хорошей работой и зарплатой людей с улицы, без каких-либо связей. Павел с тех пор во всём её поддерживал, и никогда не расставался с ней, он начинал видеть смысл жизни, он радовал её каждый день пусть самыми незначительными знаками внимания, но как она это любила! Но на этот раз Павел решил, что эта ссора переросла во что-то большее, и хоть мосты пока не сожжены, нужно уехать ненадолго, чтобы отдохнуть друг от друга, ведь потерять Веру для Павла значило потерять всё. Его терзали смутные ощущения своей неправоты. Угольки любви всё угасали, но не потухли в нём. Интересно, а в Вере? Павел взял также свой наградной карабин «Сайга» с начатой пачкой патронов, бумажник, и уже казалось можно было выдвигаться. Павел снова посмотрел на портрет, справа от него висела фотография его родителей, ныне покойных, что и завещали ему один дом в безлюдной деревенской глуши. Павел взял фотографию со стены, сложил пополам, приложил к сердцу, постоял так около минуты, после чего убрал её в карман. Сколько всего ужасного раздирало его душу на данный момент! Какая-то непонятная смесь горечи, ностальгии по родителям, недобитой любви к своей семье, и, наверное, грусти за прошедшую жизнь легли на его голову. Да, ведь грёзы не материальны. Павел, перекрестившись, открыл дверь комнаты и прошёлся по коридору квартиры. Переложив ключи от автомобиля в карман куртки, он, под звуки всхлипывания, начал надевать чёрные, тяжёлые ботинки.
— Анну дай напоследок, Анечку то… — полупьяным голосом и в приказном тоне тихо молвил Павел.
— Хренов тебе, урод, псину свою вон забирай, а Анечке я скажу, что ты помер уж давно от пьянки, и что не было в нашей жизни и семье такого человека — шмыгая носом почти после каждого слова, дрожащим голосом молвила Вера. Она сидела на кухне неподвижно, опустив голову вниз, и держа в правой руке сигарету, с которой постоянно падал пепел, так как в этот момент рука её сильно дрожала. Павел не отвечал ей агрессией. Никогда. Быть может угля в нём было более чем достаточно. Он кинул грустный взгляд на завязанные ботинки, и дойдя в них до кухни, прислонился ко спящей двухгодовалой дочке и поцеловал её, ему даже показалось, что она улыбнулась в этот момент. В этом поцелуе он почувствовал некий уход энергии из своего тела, словно что-то окутывало его, не отпуская вовсе. Пелена? Он последний раз посмотрел на неё, повернул голову в сторону Веры, и постояв словно вкопанным ещё немного, положил правую руку на плечо супруги, которая, не поворачиваясь, шмыгнула носом, и лишь стряхнула его прикосновение с себя, словно грязь с тела. Гордость ли, безысходность ли, не позволяли ему извиниться, обнять её, и жить дальше. Павел покинул кухню, окинул взглядом квартиру, и вздохнув, окликнул своего друга, который, прижав лапки, всё это время лёжа наблюдал за хозяевами, и наверное не мог понять, отчего они кричат друг на друга? Еда то есть, а чего им ещё нужно? Крон, так его звали, годовалый, уже не щенок немецкой овчарки, завиляв хвостом, побежал в сторону Павла. Вроде всё готово, можно выходить.
— Пока — и в ответ тишина. И из-за этого прощания в воздухе нависла ещё более ужасающая атмосфера, словно закончилась эпоха. Маленькая, но эпоха. Павел захлопнул дверь квартиры, но постояв немного на лестничной площадке, вернулся, и забрал тот самый портрет, убрав его в сумку. Веры уже не было. Ни на кухне, ни в прихожей, ни в душе.
1. Начало конца
На лестничной площадке витал ужасный запах кислой рыбы, который въедался в ноздри, и не позволял насладиться свежим осенним воздухом, что доносился из открытой форточки около лестницы. Исписанные стены лифта были чем-то вроде особенного дополнения в каждом подъезде жилых домов Смутевска, это были не какие-то непонятные граффити, а настоящие произведения искусства так называемых местных «уличных художников». Павел разглядывал их, пока лифт вёз его и Крона на первый этаж, но не понимал точного смысла, который хотел передать автор. «Возвращение стоит разлуки» — ярким, красным цветом над кнопками расстилалась надпись над женщиной с мечом в правой руке и весами в левой. Она, кажется, была нарисована по образу медузы горгоны, но с завязанными глазами. Павел уставился в одну точку, абсолютно не шевелясь, он не придавал особого значения каким-то непонятным ему калякам-малякам. По его мнению подобного рода философия была абсолютно бесполезной, ведь можно нарисовать любую чушь, или предположить абсолютно любую гипотезу, сопровождая её такой же случайной подписью, и любой будет думать данное на свой лад, ведь хоть и в мире царит коллективизм, мысли — индивидуальны. А здесь людям было особенно некогда думать о чём-то прекрасном, кто же тогда оставляет эти надписи? Кого не спроси — у всех всё плохо, у всех вокруг их души мертвы, кому это нужно? Гуманитарные науки Павел никогда не любил, не учил, и толком не понимал, но философия, в любом её виде, была неотъемлемой составляющей его жизни. Красный индикатор показал первый этаж, двери лифта открылись, и Павел, держа правой рукой поводок Крона, шагнул к выходу из подъезда. На небо уже натянулись тучи, немного моросил дождь, Павел вдохнул последний раз городской воздух, собрался с мыслями, и достав ключи из кармана, направил их в сторону своего старенького автомобиля, и открыл его нажатием на кнопку.
— Пашка, Пашка, чего, на дачу собрался поди? Дак не сезон сейчас, чего там делать то в самом деле? Вон я … — позади Павла раздался до боли знакомый ему голос местного любителя выпивки Санька, с которым разговаривать сейчас у Павла не было никакого желания. Голос приближался всё ближе к автомобилю, бессвязная речь становилась всё более раздражительной для Павла.
— Да так, проведать нужно хозяйство своё, что да как — буркнул под нос Павел, не поворачивая голову в сторону любителя поболтать, при этом трамбуя сумку в багажник автомобиля. Закрыв багажник, Павел, стоя спиной к Александру, незаметно для него закатил глаза, словно показывая Крону своё недовольство в общении с малознакомыми ему личностями.
— Ну ладно, поеду я, времени нету, да и пробки там … — Павел, наотмашь махнув рукой, словно прощаясь, приказал Крону занять место сзади, и сам сел на водительское сиденье.
— Ну давай, давай, занятой, я понимаю, а Верка то как там? — почесав затылок поинтересовался Александр. Павел лишь завёл машину и нажал на газ.
****
Главная дорога B-19 была на удивление пустой, была пятница, и странно, что народ не ломился на дачу как обычно. Десять часов вечера, смеркалось, Крон спал на заднем сиденье, по бокам дороги уже около ста километров не заканчивался лес. Иногда лишь проезжали мимо дальнобойщики. На улице начало холодать, и Павел прикрыл окна в автомобиле, после чего включил свет в салоне, так как на улице уже стало слишком темно. Изо рта Павла торчала тонкая ароматизированная сигарета, из пачки, которую он перед отъездом взял у Веры. Он не знал зачем, он не курил никогда, и романтики не видел в табачных изделиях столько, сколько видела в этом Вера. Мундштуки с сигаретами не перебивали в нём любовь к ней, напротив, это добавляло какую-то изюминку к Вере. Павлу нравилась какая-то случайно попавшая в его поле зрения цитата, которую он когда-то случайно прочитал на стене своего подъезда, от неё не отдавало «фальшивой» философией, которая ему так не нравилась. «Как бы я хотел пепел в сигарете моей заменить на прах любви нашей, чтобы дышать тобой» — и в этих строках были настолько цепляющиеся к сердцу слова, что Павел уставился в конец длинного шоссе, и лишь держал правую руку на руле, а левой иногда размахивал табачный дым. Он даже не заметил, как на ближайшем посту ГПР, сотрудник махнул полосатой палкой сначала в сторону его автомобиля, а потом к себе. Павел, матерно выругавшись, заметил, как бешено бьётся его сердце. Хоть бы эти скоты не учуяли едкий запах старого виски, и не попросили бы дыхнуть в трубочку! Остаться в 200 километрах от дома без автомобиля, прав, с огромным багажом вещей и собакой на руках, было бы очень плохим завершением и без того трудного дня. Припарковав машину у обочины в ста метрах от сотрудника, Павел, лихорадочно, дрожащими руками, начал запихивать себе в рот мятные конфеты одну за другой, а когда милиционер подошёл к авто, то откинул пачку в сторону, и ещё раз размахнул табачный дым. Крон даже проснулся, протяжно зевнул и посмотрел с любопытством на сотрудника. Павел открыл окно, фальшиво и нехотя улыбавшись незваному гостю. Перед ним стоял низкий, толстоватый, с отчётливой щетиной на лице милиционер. Большое, круглое лицо устало заглянуло в салон автомобиля.
— Добрый вечер — сотрудник приложил правую руку к своему виску — младший лейтенант ГПР Рыглов, документы ваши можно посмотреть? — Павел, услышав фамилию, тихо и кратко посмеялся, потянулся в бардачок машины, и достав нужные документы, сунул их гостю.
— Тааак — лейтенант перелистывал паспорт и водительские права, иногда посматривая на Павла, и сразу же обратно в документы. Рыглов постоял ещё несколько секунд, и отдав документы обратно, пробежался взглядом по автомобилю.
— А огнетушитель в машине у вас имеется? — Павел, на этот раз не закатив глаза, достал из кармана свой кошелёк, и зацепив пару купюр, швырнул их в сторону полицейского.
— Упало у вас — не поворачиваясь, с каменным лицом отрезал Павел. Рыглов с удивлением обернулся по сторонам, после чего как бы взъерошился от такого поворота событий, хотя этого он и ожидал, и на «вознаграждение» надеялся.
— Это что же, что вы, взятка что ли, как это, да я ж, вы к чему такого мнения то о себе высокого? —
— А вы к чему эти формальности? — Павел всё не отрывался от красивого и тёмного ночного неба, оно словно чёрная роза, вроде злая на вид, с шипами, но что-то есть в ней такое прекрасное и притягивающее. Милиционер, оглянувшись по сторонам, поднял бумажки с земли, и торопливо начал совать их себе в карман.
— Вижу у вас всё нормально, и соответствует техники безопасности, счастливого пути! — Рыглов вытер пот со лба, приподняв фуражку —
— И тебе не помереть — Павел, закрыв окно, как можно быстрее завёл автомобиль, и нажал на газ. Рыглов посмотрел на него, и огрызнувшись, приподнял свой жезл правой рукой, но передумав, убрал его обратно. Дорога расстилалась дальше, лес по бокам дороги всё не заканчивался, полумрак лежал на проезжей части, машин вроде как прибавилось, стали появляться дачники, которые ехали на легковых автомобилях то в сторону Павла, а то и от него. По радио играла какая-то старая песня в жанре рок, её автор был неизвестен, и никто точно не знал, кто её исполняет, по радио её так и объявил низкий и монотонный голос: «Нам не удалось узнать, кто же написал эту композицию, так что послушайте вы, может быть вы узнаете в этой песне запись вашего друга, или знакомого музыканта». Но никто в Краснароссии не узнавал. Павел слышал её впервые, но ему казалось, что он был знаком с этой песней с малых лет, и точно слышал её в детстве. Павел задумался насчёт человеческого бытия, ведь жил своей жизнью какой-то музыкант, и не известно, жив ли он сейчас, и вот, по радио крутят его песню. Быть может он об этом и мечтал, какой же музыкант не желает славы? Но если он мёртв, то к чему уже эта слава? Павел обычно держал у себя в сумке или портфеле (в зависимости от того, где он находился, на работе или на занятиях спортом) свой личный дневник. Это была небольшая тетрадка, исписанная фломастерами разных цветов его дочуркой. Его совсем не разозлило, когда он однажды увидел Аню, сидящую на коленях Веры, которая с улыбкой на лице, видимо, пыталась что-то нарисовать на рабочей тетради Павла, которая была предназначена для ведения служебных заметок, что были нужны ему на работе. Павел тогда посмотрел на счастливые лица своей дочери и жены, и подумал, что ну и ладно, и вырвал первые два начатые листа, окрестив отныне данную тетрадь своим личным дневником, где он последнее время и вёл свои заметки, доводы и мысли, ведь какая-то гордость не позволяла ему выговариваться и жаловаться кому-нибудь. Павел не мог сейчас сделать ещё пару записей в дневнике, так как нужно было следить за дорогой, а бутылка давала о себе знать тем, что насылала на Павла сонливость. А жаль, что нет времени, ведь хотелось бы столько всего сейчас записать, столько всего навалилось! Павел записывал в свой дневник не всё, что приходило ему в голову, и не всё, что он видел когда-либо, а только лишь самое важное, самое цепляющее.
****
13 июня 2019 года.
Четверг.
21:42
Сегодня, благодаря Анечке, решил переоборудовать свою рабочую тетрадь «ПП-13». У неё даже кажется сегодня почти получилось сказать первое слово. Надеюсь, оно будет «мама», ведь если что-либо другое, то Вера сама не своя ходить будет. Ей, видите ли, нужно, чтобы всё было в её пользу. Это в ней и раздражает. Вчера зарядку от телефона выдернуть забыл, и как ты думаешь, что она устроила? Да абсолютно в разы худшее, чем устраиваю ей я, когда она регулярно раздолбайничает намного больше меня. Я если писать буду про всё, где она тупит, или портит что-либо, то я не знаю, хватит ли мне этой тетради! Но люблю её, да, где не соврать там не соврать. Ведь и я не без греха! Встретились два одиночества на стыке судеб. Но да ладно, хватит сопли разводить, сегодня на работе какой-то опарыш додумался в станок запихать рабочую перчатку, да и оставить его включённым! Это оказался Витёк, вроде так его зовут, ладно бы просто не опытен был, так идиот же! Всё наперекосяк специально делает, и не сознаётся, гад! А Антону Ефимычу из-за этого чуть руку не отчекрыжило, это ведь совсем не то место, где нужно выключать мозги! Думаю, уволят его скоро, ну или сам уволится, Антон ему и так надавал по шапке хорошенько за несоблюдение правил безопасности, но вот руководство мне, как старшему бригадиру, поручило распоряжаться самому с увольнениями, но мне жалко их как-то, от хорошей ли жизни к нам на завод прут? Ведь сидят и терпят рядовые сотрудники нашу абсолютно идиотскую организацию. Жирные хари высших хрен знает когда в цеху появляются, на закупку материалов они тоже класть хотели! Про зарплаты они слышать не хотят, нету денег говорят. Про кондиционер тоже, и всё равно на то, что зайти в цех летом просто невозможно, не то что там работать. Рядовые сидят голодные, в порванных тряпках, которые когда-то были одеждой, дядьки взрослые у шпаны сигареты стреляют, а эти твари с курортов каких-то возвращаются, рожи их ещё от загара не отошли, и вместо обычного свиного лица теперь нам предстаёт загорелая рожа, которая докладывает, что денег нет! Вы держитесь, не знаем мы где они! Не платят нам клиенты! Нет и всё! Вера и так мозги уже выносит, что на то не хватает, на это. А я что сделаю? Где эти уроды в нашей стране вообще находят способы загорать? Давно у нас курорты есть? Может покажете где? Может какие-то аппараты для загара существуют, и им за деньги наворованные их привозят, нам знать не дано. Отправить бы этих ублюдков в Смерчеево, чтобы они жизнь нюхнули, им не помешает. Подобное отношение сеет в наших рядах полнейшую анархию и беспредел. Недавно Еграфыч, с голодухи видимо, шарился по курткам своих же, пока все были на обеде. Он уже делал это не раз, и не два. Кто ворует — никто не знал. А как застукали — ясное дело отмудохали так, что тот ещё неделю на работу не мог прийти чисто физически, а там и уволился из-за стыда видимо. Увольнения бухгалтер подписывала не читая, ей было всё равно, она вроде в каких-то шашнях с одним из высших, и соответственно, все кроме неё зарплату то и не видят. А Виталич, взрослый и статный мужик, склонил голову над Еграфычем, когда тот лежал без сознания, и промолвил речь о том, что не он виноват, что его вынудили, и что не тех мы бьём. Из-за его речи Еграфыча бить то и перестали. К слову, высшие к рядовым уже подходить боятся, и делают всякого рода заявления с лестницы на втором этаже, где открывается вид на станки, и при этом закрыв за собой дверь. Потому что уже было несколько случаев, когда рядовые, устав терпеть настолько наглое к себе отношение, кому-нибудь из высших что-нибудь да сломают. То челюсть, то нос. И после этого ходят эти важные с охраной по бокам, два-три шныря в костюмах. У меня это просто недоумение вызывало, относись ты к пролетарию по-человечески, и не нужна будет тебе эта охрана, да и ты работяг наших видал? Два метра с кепкой, чуть терпения лопнет, не поможет тебе никакая охрана, это же смешно! А дома всё как обычно, Анечка рисует что-то.
****
14 июня 2019 года.
Пятница.
22:03
Сегодня в раздевалке был абсолютно нешуточный разговор о том, что неплохо было бы подкараулить автомобиль кого-нибудь из высших, да и мягко говоря, поинтересоваться, где деньги честных работяг, для начала подвесив того за ноги. В раздевалке стоял бешенный гул, и завод разделился на два лагеря, одни за, вторые против. Против не из-за того, что боялись, а из-за того, что не видели смысла у козла пытаться отнять капусту. Никто не верил в то, что у завода, у которого постоянно есть заказы, нет денег на зарплаты. Это не работа, это какой-то затянувшийся антиутопический фильм про то, как людей заставляют работать за идею. Но главная утопия — это надеяться, что всё когда-то станет хорошо. Не знаю, может кто-то сливает информацию высшим, но те, словно услышав про бунт, собрали всех в главном холле и выплатили зарплату. Правда за месяц, а не за три. Лица у всех сразу стали круглыми, улыбчивыми, кто за сигаретами побежал, кто в магазин. О начальстве подавно забыли, а после работы созвали всех отметить такое дело, я вежливо отказался. И прямо в третьем часу дня, более половины состава накидались недешёвого пойла, просадив на него, наверное, более половины зарплаты. А после, кто передрался, кто станки начал ломать. Зачем — не знаю, я лишь стоял, и прикручивал гайки. У меня совсем не было мотивации успокаивать всех, но это приходилось делать, так как это было дело принципа, ведь имея статус старшего бригадира, я не позволял бардаку у себя в составе. Вот на кой эти животные так просили заплатить им, если так бездарно потом ведут себя, подставляя друг друга? Так промолвил сегодня Виталич, наблюдая за очередной дракой двух работяг. В этот момент, двое из высших стояли всё там же, на лестнице, и попивая кофеёк с коньяком, с лёгкой улыбкой поглядывали на драку, но как увидели, что я смотрю на них, сделали каменные лица и удалились. Домой я ехал сегодня с подарком для Веры, хоть сегодня злой не будет.
****
15 июня 2019 года.
Суббота.
20:37
Не понимаю, чем опять недовольна Вера, толи пошутил как-то глупо, толи сказал что-то не то, но сегодняшняя прогулка по парку оставляла желать лучшего. Анечка почти научилась самостоятельно ходить, и лишь иногда спотыкается, благо я и Вера всегда держим её. Очень больно на самом деле чувствовать, как Вера холодеет ко мне, ей абсолютно всё равно на мои рассказы о работе и о прошедшем дне, хоть когда бы её что-нибудь заинтересовало обо мне! Но мне не всё равно.
****
19 июня 2019 года.
Среда.
16:21
Сегодня уволили с работы, как и всех остальных. Ну как уволили, бесследно исчезло руководство, и на следующий день весь состав не мог зайти на территорию завода, так как ворота были закрыты, будка охраны также пустовала. Когда все изрядно переругавшись, собрались уходить, к нам пожаловал один из высших. Он лишь молча проехал на своём джипе, открыл ворота завода и велел всем стоять и ждать. После чего, вышел с неким маленьким чемоданом, который он пытался спрятать под куртку, но всё не мог и лишь ёрзал, и улыбнувшись, ехидно поблагодарил всех за ожидание, пройдя в свой автомобиль. Недолго думая, Виталич, который долго читал монологи о любви к ближнему своему и всепрощении, взял высшего за шкирку, после чего вежливо попросил его объяснить, что происходит. Высшему это видимо не понравилось, и тот начал кричать на него, и пытаться вырваться, после чего взял его за шею, и сорвал нательный крест с Виталича, который был привязан к старой нитке. Нарочно ли или нет, никто не знал, да вот только лицо у Виталича поменялось, он поставил высшего, наклонился за крестом, и яростно посмотрев на начальство, прописал ему апперкот, отчего тот упал замертво, и изо рта и носа у него пошла кровь. Рявкнуть на двухметрового бородатого Виталича никто никогда не решался. Он лишь перешагнул через тельце, глянул в чемодан, и бросив его в толпу, «ушёл в закат», попутно завязывая нитку у себя на шее. Он вроде как даже попрощался со мной, когда уходил, или мне показалось. Деньги эти животные собирались просто разорвать из-за своей жадности, пока не вмешался я, и не раздал молча каждому поровну. За это всем нам грозила уголовная статья, но всем было всё равно. Всем было всё равно даже на то, что высший видимо помер уже, и проходя, кто-нибудь да ударит тело ногой, кто рукой, а кто и плюнет на него. Мне не очень хотелось домой, я представлял, что сейчас будет. И ожидания оправдались, радостно меня встретил только Крон.
****
25 июня 2019 года.
Вторник.
15:56.
Оставшиеся дни я лежал дома и лишь слушал длительные и оскорбительные монологи в свою сторону. И когда ответил так же грубо, то Вера обиделась, заперлась на кухне, а я дальше лежал без дела. Тот высший, кстати, всё-таки умер. Им оказался Никита Аннерштейн, он был у самых главных что-то типо в шестёрках. Со своими то деньгами, кстати, высшие могли бы ускорить работу милиции, но они просто бросили его. Я созванивался с Виталичем, мы с ним несколько раз встречались в местном кабаке, и разговаривали абсолютно обо всём. Так вот, он на днях ходил разведывать, что же происходит у завода, говорил, что высшим абсолютно наплевать на смерть своего, они даже оборвали связи с его родственниками, и отказались давать какие-либо показания и комментарии. К слову, случай освещали в местных теленовостях. Ко мне в дом даже наведывалась милиция, но я лишь говорил, что ничего не знаю, что в тот день на работу не вышел. Вера создавала дополнительную панику и нервотрёпку по этому поводу. «Люби своих любимых, и врагов своих люби, но как только кто-то из них заборзеет, то врага — убей, а любимого обними и прощения попроси» — говорил мне подвыпивший Виталич. Я так и сделал, купил безделушку, шоколад и шампанское, и даже когда Вера начала кричать на меня о необдуманной растрате, я лишь обнял её. Её это успокоило, она даже обняла меня в ответ. Не помню, когда последний раз она касалась меня, не считая случаев рукоприкладства. Вечер мы провели вместе, также в обнимку. Я на днях начал писать стихи, и начал зачитывать Вере свой последний. А она, обняв меня, внимательно слушала.
Никотин не поможет здесь выветрить слёзы,
Забывшись уйти, и как будто прекрасно,
Алкоголь не сумеет проявить мои грёзы.
Ведь видно — что было, что есть — всё напрасно.
И чувство такое, что хочется верить, Что это всё сон — не бывает такого.
Открыть мои мысли, закрыть, но проверить: Что нету пути здесь по жизни иного.
Как будто во сердце вогнуты пули: Четыре, и не могут рассыпаться в прах,
Ведь из золота, меди, беду се надули: Зависть, паника, ненависть, страх.
Осмотревшись — не вижу, того чего надо, Покуда застрял в этой жизни на век,
Колючие цепи, повсюду, ограда, Может выбраться? Нет, не смогу и вовек.
Кому интересно? И кто это слышит?
И кто прочтёт эти строки хоть раз?
С кем всё расставлю? Никого не колышит.
Не смерти, не жизни, но сердца рассказ.
И можно побольше поныть, и подумать:
За что, как же так, что я сделал, зачем.
Но смысл? Причина? Всё надо обдумать:
Уехать на месяц, иль насовсем?
Уехать, и мысли оставить, сказав им:
«Мешаете, будьте же здесь до конца»
«Исчезните, впредь не докучайте, И не обретите опять вы отца»
«Вы — монстры, коварны, вы можете сделать,
Существование подле гнилым, И что же с того, что всё это правда?
Мне знать обязательно?» — «Да, не иным»
Ну что же, ну ладно, присядьте со мною, Разлейте тоску по бокалам моим,
Разбейте мечты — се утопии, помню, Вы это сказали мне утром другим.
Так что не знаю, что лучше здесь будет, Но вы не отстанете, верно же? — «Да»
Что было то было, от меня не убудет, Но верно се сказано: Мысли — вода.
Что-то застыла сегодня надолго, Вода эта, и не могу я пройти.
Быть может конец это? Должен погибнуть? На кого вы останетесь, мысли мои?
Сказала, что ей понравилось.
****
3 октября 2019 года.
Четверг.
19:37.
Напряжение в отношениях нарастает. Вера не в шутку заикнулась про развод, наверное, ничего не осмыслив перед этим. Развод ей! Она совсем чоли? Я же люблю её, мразь такую. Я на кой столько терпел её? Столько добивался? Не знаю, что писать, силы терпеть всё это уже на исходе. Не разговариваем уже четвёртый день, за Аню страшно. Эта тупица даже не понимает, что разводом мы нанесём травму ребёнку, сделаем мир в её глазах ещё более жёстче, чем он есть на самом деле. Это и страшно. Не раздел имущества, не брачный контракт, а нанесения близким своим увечий на душе. Но этой всё по боку. Она только и интересуется, когда же квартиру ей отдадут, и сколько доли ей перепадёт. Второй день пью и даже начал курить. Иногда, правда, вкус сигарет и пойла мне совсем не нравится. Я думал, когда был молодым, что если в твоей жизни всё будет прекрасно, то они тебе никогда не понадобятся. И не нужно будет лишний раз погружать себя в мир невкусных «антидепрессантов». Но люблю её.
****
4 октября 2019 года.
Пятница.
22:25.
Ненавижу эту тварь! Пошла она на все четыре стороны! На кой ляд столько любви вкладывать в человека, если он всё равно пошлёт тебя по причине «мало зарабатываешь»? Не отдала даже Анечку, и не знаю, когда её увижу. Пытался приголубить её в последний момент, что-то во мне ёкнуло тогда, и я на секунду решил остаться, но она, видимо, не пожелала моих прикосновений на своём теле, так что я решительно развернулся и ушёл из этого дома. Анечка, не знаю как, но если я не вернусь, и ты будешь читать эти строки, то знай. Хоть я тебя и никогда не видел толком, я пропадал на заработках для твоего же будущего. Мне ничего не платили толком, сама понимаешь. Не знаю, что наговорит тебе ОНА, но я всегда любил тебя, я даже не сказал ЕЙ, что первое твоё слово было «Папа». Это самое лучшее, что я слышал за жизнь. Мы тебя очень любили и всегда будем любить, даже когда нас не будет. Мы это я, и Крон. И ВСЁ. Из дома я ушёл. Ближайшее время буду жить в деревенском доме в родной Верховке, я там знаю каждый сучок. Страшно правда, вымерла почти деревня ведь. Но я должен выдержать любые удары судьбы. Я — сильный. Я — воин.
****
«Что я несу?»
Павел отбросил в сторону бардачка дневник с шариковой ручкой, и поставив стакан с кофе на держатель, завёл автомобиль и отъехал на B-19 от придорожного кафе. Павел около часа назад проехал указатель «Верховск 40», значит скоро должен подъехать к нему, а там и до Верховки не далеко. Верховск был маленький провинциальный город с населением около 50000 человек, не представляющий из себя ничего необычного, наоборот, отличался особой безнадёгой и низким уровнем жизни по сравнению с другими населёнными пунктами округа. Его держала самая настоящая преступная шайка, работать было негде, да и уехать оттуда было трудно, а молодёжи почти и не было. Павел заезжал туда несколько раз, когда там ещё жил его дядя, но даже он, закалённый и когда-то сидевший в тюрьме в прошлом военный, не выдержал жизни там, да и перебрался в город получше. Спустя некоторое время, Павел всё-таки доехал до больно знакомого ему пейзажа. Заправка с мини-магазином слева, кладбище с могилами его родителей справа, и нескончаемый лес вперемешку с полями вокруг. Старый, загрязнённый, и уже почти свалившийся указатель гласил «Верховка» и около надписи виднелась длинная стрелка, показывающая налево.
Справа от заправки, через дорогу, которая вела на Верховку, прямо у B-19, располагалась другая деревушка — «Посадовка». Павел свернул с В-19 на старую, но не поменявшуюся для него дорожку. В округе повисла ночная тьма, и дальше носа ничего не было видно, лишь фары автомобиля давали возможность видеть хоть что-нибудь, свет на заправке постепенно отдалялся в зеркале заднего вида.
— А в городе в это время светло, гуляют все, а тут вон, как страшно, того гляди и утащит неведомое что-то из кустов — Павел бормотал себе под нос, и оглядываясь на Крона, истерично улыбался, но сразу же сменил покосившуюся улыбку на взволнованное лицо. Крон всё спал. Павел медленно пробирался по узкой дорожке. На улице было так тихо, что Павел слышал только своё дыхание и гул автомобильного двигателя. Он наблюдал за дорогой, и с трепетным страхом думал только об одном. Он до смерти боялся темноты, а тут придётся одному ночевать в полупустой деревне. Эта мысль не давала ему покоя. Павел проезжал дальше, объезжая старые ямы и колдобины, что расстилались дорожкой, словно давая понять, куда ты приехал. Ведь где ты ещё сыщешь такой старый асфальт в Богом забытом крае? Наконец, после того, как Павел проехал ещё пару сотен метров, минуя маленький мост, под которым протекала уже почти засохшая речка, впереди показался указатель «Верховка». Павел сразу же увидел у начала деревни горящий свет в доме, и это его успокоило, он даже вздохнул с облегчением. Ведь нужно быть просто роботом, или же непоколебимым и чёрствым со стальными нервами человеком, чтобы после 21:00 выходить на дикую территорию, которая разделяла Верховку и трассу В-19. Произойти в тех краях в общем то ничего и не могло со случайно забредшим путником, да только атмосфера там была страшнее некуда. Где тёмные сосновые джунгли, где поле, в котором не было видно конца, а где и вовсе непроходимые чащи, которые днём выглядели очень даже привлекательными и живописными для местных, но ночью… Опасные случаи перестали в этих краях происходить ещё в 2000-ых, а до этого то дезертир из ближайшей военной части с оружием сбежит, то ограбление на заправке, то рэкет фур на В-19. А сейчас гробовая тишина, и на первый взгляд бесконечная, и кто знает, что страшней? Местные бабушки знают. Как затравят вечером у стола за кружкой чая байки про проклятую дорогу, из которой нечисть к вечеру выходит, про призрачные силуэты у кладбища, которых животные даже опасаются, про русалок, что сидят у соснового бора и поджидают путников. Мифология в этих краях была даже своя, отличавшаяся от общей славянской с лешими и бабой Ягой, и русалки, например, здесь были обыкновенные на вид девушки, да только кто-то видел, как они сухими из воды выходят, станцуют с платочком, и обратно заходят, а кто-то просто у дороги странную девушку в белом встречал, которая молчит, да вот только отойдёт — и след её простыл, и никто не понимал, когда она незаметно уйти успела. Бабушки рассказывали это, чтобы пощекотать нервы внукам, которые так просили их поведать им очередную историю, после чего убегали к печке, и укутавшись одеялом, дрожали, уткнувшись в стенку. Бабушки посмеются, хлопнут по плечу дитя, скажут, чтобы не выдумывали себе ничего, сказки всё это, не существует нечисти, да вот только сами потом подолгу у окна сидят и вдаль глядят с каменным лицом, и к чаю даже не притронутся. Но Павла обрадовала какая-никакая цивилизация, и то, что деревня ещё жива. Павел проехал начало деревни, дом располагался на её золотой середине. Свет горел почти в каждом окне. Сама деревня, также, как и остальные, разделялась асфальтной дорожкой, и была окружена так называемыми «задворками», которые состояли из непроходимых лесов, и больших полей. Павел испуганно дёрнулся, когда увидел, как на свет от фар автомобиля на дорогу вышел человеческий силуэт. Павел объехал его справа, и из-за кромешной темноты не мог разглядеть, кто это был, но когда поравнялся, с облегчением улыбнулся. Павел старался себя как можно чаще тешить весёлыми мыслями.
— Здравствуйте, баб Валь — Павел кивнул головой в сторону старушки, и проехав дальше, свернул в сторону своего дома. Бабушка видимо не поняла, кто это проехал, и лишь проводила взглядом автомобиль, недоверчиво прищурившись. Павел припарковал машину у старого дома, который знаком ему с детства. Ещё тогда, давно, он приезжал сюда будучи маленьким сорванцом. Тогда всё казалось по-другому. Деревня была более живая, деревья зеленее, солнце светлее, счастье так и висело в воздухе, не давая здешним жителям унывать от тоски и печали. И все были живы, и родители моложе. А сейчас осень. Даже не в осени дело. Сейчас взрослая жизнь. Никто уже не позовёт с крыльца отведать малину с клубникой с огорода, не напоит чаем с кучей сладостей, и не уложит спать у печки. За окном хоть и лето, но на улице ночью очень даже прохладно, а маленький Павел лежит, укутавшись в одеяло, и с улыбкой наблюдает за ночной природой под звуки сверчков. А где-то сзади крадутся мама и бабушка, которые так не хотят разбудить его. А сейчас никто не позовёт. Сейчас некому. Павел включил дополнительный свет в салоне автомобиля, открыл дверь, багажник, и принялся доставать пакеты с продуктами.
— Крон, вставай, приехали наконец, слава тебе, Господи — Павел потрепал Крона за шею, и тот, завиляв хвостом, вынырнул из машины, и резво отряхнулся.
— Крон, нельзя, потом, сейчас в дом зайдём, я тебе налажу — Павел отодвинул нос Крона от пакета. Павел не спешил идти в дом, он лишь стоял, и смотрел на тёмно-синее ночное небо, которого так не хватало ему в городе. Тишина, звёзды. Прекратить любование Павла заставил противный писк над ухом и резкий укус в шею. Здесь комары были особенно надоедливы, их была тьма. Если после вечера выйдешь на улицу в открытой одежде — пожалеешь, что не с титановой бронёй вместо кожи родился.
«Но какие ещё комары осенью??? Откуда?» — смутившись, подумал Павел, и закрыв автомобиль, взял в правую руку ключи, и направился ко крыльцу, но тут же услышал позади себя как зашевелилась трава, она была здесь нестриженная, поэтому и высокая, по колено точно. Крон залаял, а Павел от неожиданности положил руку на рукоять «сайги», которая висела у него на спине.
— Павлуша, это ты чоли приехал? Один? А Верка где? — баба Валя была одета в длинное платье, на её голове был традиционный платок.
— Ну да, хозяйством заняться вот надо, запустилось тут всё, Верки нету, в городе осталась, дела у неё по работе — Павел убрал руку с рукояти, и улыбнулся с облегчением на душе. Он даже успел заметить, как перестало бешено биться его сердце.
— Аааа — баба Валя протяжно промычала, и посмотрела задумчиво вниз, после чего опять на Павла.
— А то я смотрю: кто-то едеть, думаю, кто такой едеть, машина то незнакомая, а это Павлуша, ну да ладно, пошла я, а то комары кусають — баба Валя была на удивление неразговорчивой сегодня, ведь в обычное время, Павел, с закатившимися глазами ждал, пока его мама или бабушка наговорятся с ней. Это могло длиться около трёх часов, и разговоры шли о чём угодно, бабу Валю интересовало всё, поэтому сам Павел разговор с ней никогда не начинал, ведь он только час бы ей доказывал, что не знает, почему у него нет невестки.
— Давайте, всего наилучшего — Павел сунул ключ в большой и старый железный замок, и подперев дверь, провернул ключ три раза. Дверь открылась, запахло сыростью. Странно, но дома почему-то было тепло. Слева ото входа располагалась терраска, далее коридор, слева вход в основную часть дома с двумя комнатами, справа же во двор. Павел, нащупав в темноте выключатель, включил в коридоре свет.
— Павлуша, а Анечка то как у вас? Большая небось стала? — в дверном проёме ведущем на улицу снова показалась баба Валя. Павел от страха и неожиданности дёрнулся, тихо пискнув.
— Ну дда, ббольшая, ддва годика уже —
— Аааа — баба Валя промычала на этот раз с улыбкой на лице.
— А у меня вон, Афанасия то моего, говорят, что ищуть, ищуть, а его и нету никак, уже не знаю чаво и думать. — баба Валя поменялась в лице, и жалобно посмотрела вниз.
— А чего случилось то с ним? — Павел поставил пакеты на пол, и жестом приказал Крону сидеть.
— Да кто ж его знает, пропал с концами и всё, ооой — баба Валя махнула рукой и молча удалилась в свой дом, который располагался напротив дома Павла через дорогу. Баба Валя уже на протяжении восьми лет рассказывает о пропаже своего мужа Афанасия, который был мужик статный, бывший охотник и слесарь, и Павел каждый раз спрашивает, что случилось, и каждый раз баба Валя отвечает, что не знает. Афанасий и правда пропал как-то раз. В один момент его не стало, искала милиция, искали добровольцы, а только и след простыл, и тела не нашли. Афанасия Павел помнил хорошо, несколько раз они даже собирались у бабы Вали дома за застольем. Павел закрыл входную дверь, подперев её большой деревянной палкой, и взяв пакеты, прошёл терраску, и вошёл в дом. Войдя, Павел перекрестился, и поставил пакеты на стулья. Павел попробовал включить свет — работает, значит электричество в доме не отключили.
****
Павел сидел за столом, электронные часы показывали 23:45, но спать почему-то не хотелось. На столе располагались открытые консервы, нарезанный хлеб, квас, и бутылка водки. Крон, лёжа на полу, доедал мясо из миски, теребив во рту здоровенную кость. За окном не было видно абсолютно ничего. Павел медленно жевал консервы с хлебом, и одну за одной опустошал рюмки водки с квасом, так она ему казалась не такой уж противной. Павел в один момент засуетился, достал из кармана смятую фотографию Веры, и расправив, поставил её у стола, облокотив её на старый холодильник. Павел сидел и смотрел на портрет молча, не отвлекаясь от него ни на секунду. В сердце пылал огонь, ему так было жарко. В сердце была Вера. И надежда. И любовь. Павел встал из-за стола, после чего, у него резко всё поплыло перед глазами, видимо перебрал, а когда сидел за столом, он того не понимал. Павел медленными, неуклюжими движениями убирал начатые продукты в холодильник, и допив рюмку с «коктейлем», решил отправится подышать во двор перед сном. Павел надел на себя старую куртку с капюшоном, и шатаясь, направился ко двери. Он открыл одну, вторую, и вот, очутился во дворе. Павел еле нащупал выключатель на крыльце, и включил свет. Крон радостно выбежал к огороду, оглядываясь по сторонам. Это была задняя территория дома, ведущая на задворки. Прямо располагался здоровенный огород, слева заброшенный хлев (бабушка когда-то держала там скот), напротив него ворота, ведущие на улицу, а справа самодельный деревянный душ, туалет, и так называемый Павлом склад дров. Павлу не надо было никуда, он лишь стоял под открытым небом, и просто наслаждался одним его видом. Но было уже не лето, и казалось, что с каждой секундой становится всё холоднее. Вскоре на Павла слетелись надоедливые комары, но он не замечал их, только лишь иногда отмахивался, хотя даже Крон фыркал, и тряс головой. Где-то позади мотылёк бился о включённую лампочку на крыльце. В один момент Павел даже не заметил, как он упал на спину, после того, как задрал голову слишком высоко, но вставать не спешил. Крон, заскулив, поспешил помочь Павлу, но тот лишь засмеявшись, начал трепать ему гриву. Так он и лежал какое-то время. Вокруг темно, страшно, неизвестно, есть ли поблизости живая душа, ведь соседние дома были заброшены. Но Павла в данный момент это не пугало. То ли из-за алкоголя, то ли из-за чего-то ещё. Вдруг Павел встал, отряхнулся, поднялся на крыльцо, и выключил свет на улице. Павел также подпёр деревянной палкой дверь во двор, и войдя в дом, закрыл дверь на щеколду. Тяжело вздохнув, Павел вошёл в другую комнату, которую его бабушка называла «голанка», из-за печки, которая находилась там, и где располагались спальные кровати, большое зеркало, стол, стулья, шкаф, и всё годов 60-ых. Недолго думая, Павел разобрал самую большую кровать, и раздевшись, улёгся на неё. Сон долго не приходил к нему, даже алкоголь не пробуждал в нём желания уснуть, сердце слишком уж тосковало понятно по чему, день выдался слишком уж безумный, но как только Крон лёг рядом с Павлом, тот вскоре уснул.
****
27 июня 2019 года
Четверг
21:41
Пришёл к выводу, что всё, что я делаю — напрасно. Не знаю почему, напрасно и всё. Меня не волнует дальнейшая судьба. Более того, я палец об палец не ударяю, чтобы что-то изменить. Вот тебе и взрослая жизнь. Понимаю, что жаловаться как-то глупо, то есть совсем не имеет смысла. Хотел на днях съездить в Верховку, да Вера против, не нравится ей там, говорит, не любит такое отсталое захолустье, куда цивилизация явно не заглядывала. А по мне, это так романтично, обняв её, лежать у себя на огороде под здоровенным небом. Я очень этого хочу. А она всё рассказывает о том, что постоянно видит один и тот же сон — какая-то жаркая страна, точно не наша захудалая Краснароссия, пески, пальмы, и море, и если ты встанешь на берегу, то точно не увидишь конца берега. Здания там высоченные, крышами небо достают. Я не понимал, как это возможно. Также она рассказывала о том, что страна та, из её сна, словно сияет. Там нет смерти, там нет голода, ты как будто чувствуешь блаженство, находясь там. Она всё рассказывает, что её зовёт та страна, но я не знаю, как туда попасть, и где купить туда билет. Я ненавижу себя за то, что связав судьбу с ней, я просто сломал ей жизнь, мне даже не надо писать как я убог, не думаю, что мне хватит страниц. Я просто боюсь ей в этом признаться, чтобы она не упала духом, и я вместе с ней. Она должна думать, что я мужчина, что я воин, что я всё исправлю. Она такая красивая, я не мог верить своему счастью, что она выбрала меня. Я надеюсь всё изменить. Я обещаю. Я отвезу её и Анечку на тот курорт.
****
29 июня 2019 года.
Суббота.
23:21.
Я ничего не изменю и ничего не исправлю. Я понял об этом давно, но боялся в этом признаться. Было бы хорошей идеей — уехать, сжечь паспорт, и разнести себе мозги из сайги в каком-нибудь лесу, написав ей записку, что проблема не в ней, а во мне. И всё будет у неё отлично, найдёт себе кого получше. Но у нас дочь. И что делать — не знаю.