Они мертвы. Моя семья мертва. Ушла туда, откуда нет возврата. Я поняла это, как только очнулась на больничной койке, а склонившаяся надо мной медсестра отказалась говорить, где они, старательно избегая моего взгляда.
Когда же пришел доктор с ужасными новостями, я просто отвернулась и закрыла глаза. Это всего лишь сон. Страшный сон, а стоит мне проснуться, и мы снова все вместе будем жить дальше.
Но время шло, а я все не просыпалась.
Между тем выяснилось, что в автокатастрофе, в которой погибли мама, папа и… и… (я не могла о ней вспоминать. Просто не могла!) Уф… иными словами, при аварии, в которой погибла моя семья, я почти не пострадала. Сотрясение мозга, пара сломанных ребер, вот и все. И знаете, это казалось таким несправедливым! Мне следовало бы быть разодранной в клочья, как мама. Загипсованной с головы до ног. "Да что угодно!"
А вместо этого, не считая ушибов и пары царапин, я была в полном порядке.
В порядке. Ну да, как же.
Несколько раз приходили мамины родители, горько оплакивая потерю близких. Я виделась с ними за пару недель до аварии, когда мама повезла меня и… (мой подбородок задрожал, но я упрямо стиснула зубы, чтобы унять дрожь) когда мама повезла нас к ним в гости. Мы пробыли у бабушки с дедушкой несколько часов — вполне достаточно, чтобы пообедать и вдоволь наболтаться о всякой чепухе.
Хотя бабуля с дедулей всегда очень хорошо ко мне относились, любимицей их я точно не была. Наверное, слишком напоминала им своего отца, которого они никогда не считали достойным их единственной дочери.
И, тем не менее, бабушка с дедушкой сказали, что не собираются бросать меня в беде. Что я перееду к ним, и они обо всем позаботятся.
Итак, теперь я стану жить в их двухэтажном доме, на сторонний взгляд таком же обычном, как и мой собственный. Но только на сторонний — для меня этот переезд сродни выходу в открытый космос. Ведь мне впервые придется спать не в доме моего отца — укрепленном убежище, которое он построил ради моей безопасности. Однако меня это ни капли не волновало. И это при том, что я никогда не ночевала у подруг, никогда не засыпала где бы то ни было, кроме своей кровати… И опять же, мне все равно.
Я должна была что-то чувствовать, хотела чувствовать, но из меня словно выкачали все эмоции, — осталась только оболочка… пустая оболочка.
И уж, конечно, меня не трогали разговоры в пользу бедных. Врачи и медсестры с их бесконечными "мне так жаль" и "все будет хорошо" зря только воздух сотрясали. Им жаль? Ну и что с того? Это не вернет мне мою семью. У меня все будет хорошо? Да бросьте. Ничего хорошего уже не будет.
Да и что они знали об утратах — разве теряли они в одно мгновение сразу всех любимых людей? А об одиночестве? Вот закончатся их смены, и все они пойдут по домам. Обнимут своих детей, посидят вместе за ужином, поболтают о том, как прошел день. А я? Я больше никогда не смогу насладиться такими простыми вещами.
У меня больше не было ни матери, ни отца, ни сес… семьи.
Черт, да я, похоже, даже рассудка лишилась. Эти монстры…
Ко мне в палату наведывались полицейские, а еще социальный работник и психотерапевт. Все пытались выяснить подробности произошедшего. Особенно копы — всё расспрашивали про стаю бродячих собак, якобы напавших на моих родителей.
Собаки. Никаких собак там не было и в помине, но версия полицейских казалась куда правдоподобнее, чем то, что я на самом деле видела.
Поэтому я и промолчала. Мы перевернулись и разбились. Копы и так это знали, а больше им знать и не надо. Я никогда не расскажу им про монстров — зачем? Наверняка, мне просто что-то привиделось из-за сотрясения мозга.
Как и не расскажу, что, когда я впервые пришла в себя, мама еще была в машине. Когда же я очнулась второй раз, она… ее тело уже лежало снаружи, в свете фар — как и останки папы, — дергалось и извивалось, пока твари ныряли внутрь него, исчезая на несколько долгих секунд и снова появляясь. Кожа мамы вздувалась волдырями, словно от ожогов, чернела и наконец, лопалась, выплескивая вялые фонтанчики крови.
Я боролась изо всех сил, но никак не могла выбраться и помочь маме, удерживаемая припаянным к сиденью ремнем. Когда же полные злобы глаза монстров впились в меня, когда твари медленно, шаг за шагом, стали подбираться к машине, я запаниковала, отчаянно стараясь спасти мою… еще одного члена моей семьи.
Но прежде чем до кого-то из нас успели добраться… бродячие собаки — да, это были бродячие собаки, в который раз убеждала я себя, — появилась еще одна машина и обратила тварей в бегство. Хотя нельзя сказать, что они именно бежали. Кто-то шел вприпрыжку, кто-то плелся, едва переставляя ноги, кто-то, казалось, скользил над землей. Что случилось потом, я не очень хорошо помню. Какие-то обрывки. Яркий свет в глаза. Звук ножовки по металлу. Крики мужчин. Затем пара чьих-то сильных рук подхватила и понесла меня куда-то, что-то острое вонзилось в предплечье, чем-то закрыли мне рот и нос, закрепив это что-то носовым зажимом… Потом — провал.
— Привет. Ты Алиса, да?
Я моргнула, стряхивая с себя туман ненавистных воспоминаний, и повернула голову к двери. Красивая девчонка, — возможно, моя ровесница — стояла на пороге. Прямые черные волосы, большие, обрамленные длинными темными ресницами, карие глаза и идеальный загар. Одета в потрясную розовую футболку с длинным рукавом, с надписью "Я из гениев" и нарисованной стрелкой, указывающей вверх. А еще такое короткое микромини, что оно едва прикрывало ее бедра. На самом деле, его точнее было бы назвать пляжной юбкой.
Что и говорить, моя тоненькая уродливая больничная пижама с потайными завязками с ее прикидом и рядом не валялась.
— Я Али.
Это были первые слова, которые я произнесла за время, показавшееся мне вечностью. Отвыкшее горло саднило, голос хрипел. И я просто не могла позволить, чтобы кто-то снова называл меня Алиса. Последний человек, который так… неважно. Я просто не могла.
— Я Али, — повторила я.
— Клево. А я Кэтрин, но все зовут меня Кэт. Только, чур, никаких шуточек про кошек, а то придется тебя проучить! Когтями, разумеется. — И, угрожающе выставив на меня длинные ухоженные ноготки, продолжила: — По правде говоря, я уже давно перестала мяукать.
Мяукать?
— Что-то мне подсказывает, что тебя не назовешь милой киской. — Я понятия не имела, откуда вдруг вылезло мое чувство юмора, но не стала с ним бороться. Мне понадобятся все силы для сражения с кое-чем другим. — А как насчет бешеного питбуля?
Ее губы дернулись в шуточном подобии оскала:
— Ха-ха. Бешеная псина — это про меня. Будет обидно, если ты не станешь меня так называть. — Кэт плавно и грациозно покачалась с пятки на носок. — Ах да. Зачем я пришла-то. Э-э… Давай сперва кое-что проясним. Моя мама здесь работает, вот и взяла сегодня меня с собой. Сказала, что тебе нужна подружка… или что-то типа того, чтобы ты могла… ну, мол, такая трагедия…
— Я в порядке, — выпалила я.
Опять эта тупая фраза.
— Да знаю я, знаю. Так ей и сказала. — Кэт прошагала к единственному стулу в палате и, подтащив его к моей койке, плюхнулась на него. — А еще люди не любят откровенничать с незнакомцами. Да и странно это было бы как-то. Но она моя мама… а тебе нужна "жилетка", чтобы выплакаться… ну, и что, по-твоему, я должна была сказать? Не пойду? Даже я не настолько бессердечна.
Нет уж, ее жалость мне точно без надобности.
— Можешь сказать своей маме, что я тебя обругала и вышвырнула вон.
— К тому же, — продолжила Кэт, словно меня и не слышала, — я убеждена: "жизнь слишком коротка, чтобы тонуть в печали". Ну, и как бы там ни было, уверена, ты уже поняла, какая я обалденная компания. Ох, и знаешь еще что? Открылась вакансия в моей пятерке фаворитов — нет, речь не об отстойной телефонной завлекалке, а о кружке лучших друзей, — и я как раз ищу кандидата на верхнюю строчку. Будем считать наш междусобойчик твоим собеседованием.
Непонятно как, но ее небольшая речь снова пробудила во мне вспышку прежнего чувства юмора.
— Смотрю, быть твоей самой близкой подругой — та еще работенка, да? — не удержалась я от шпильки.
— А то! — Кэт взбила волосы. — Не хочу хвастаться, но у меня очень высокие запросы.
— Хм, а мне казалось, что лучше, когда запросы низкие.
— Посредственности не запоминаются. Можешь записать это, подчеркнуть, обвести в кружок и нарисовать звездочку. Золотую. — И, переведя дыхание, прибавила: — Ну а теперь давай выясним, похожи ли мы.
Ла-адно. Почему бы и нет? Разыграем сценку собеседования до конца. Всего-то и надо — делать вид, будто мне это офигенно интересно.
— Конечно. Давай.
— Так… ты осталась одна, да?
Что называется, с места в карьер. Ну, по крайней мере, она не стала говорить банальности или ходить вокруг да около. Может, поэтому я выдавила хриплое "да". Большего от меня еще никто не добивался.
— Хреново.
— Ага.
— Будешь это? — Кэт указала на ванильный пудинг, принесенный мне кем-то из посетителей.
— Не-а.
— Клево, а то я умираю с голода. — С широкой белозубой улыбкой она конфисковала пудинг и ложку, откинулась на спинку стула и, попробовав кусочек лакомства, аж застонала от удовольствия. — Ну, так что, продолжим?
— М-м, ладно. — Похоже, мне еще сотню раз предстоит мычать, пока мы договорим. Даже сидя, Кэт была сродни энергетическому торнадо, с которым я понятия не имела, как себя вести.
Тем временем моя потенциальная лучшая подруга, насладившись еще одной ложкой пудинга, вновь подала голос:
— Ну, поехали. Знаешь, мы с моим парнем решили провести все лето вместе, а потом ему вдруг понадобилось навестить неведомую родню в какой-то тьмутаракани. По крайней мере, так он мне сказал. Ну, поначалу все было нормально, мы болтали каждую ночь, а потом — бум! — и он просто перестает звонить. Я же, как верная подружка, без конца набирала его номер, посылала сообщения — вовсе не навязчиво, клянусь, я ведь перестала где-то после тридцатого «абонент не отвечает». А неделю спустя, этот гад окончательно меня добил — позвонил вдрызг пьяный и такой: "Эй, детка, привет, я так соскучился, а что на тебе надето?" — словно и не исчезал никуда! Ну, я и ответила, что это не его собачье дело.
Повисла пауза.
Кэт выжидательно смотрела на меня, сунув в рот очередную ложку пудинга. Мне так и хотелось оглядеться, чтобы убедиться: вся эта информация что, предназначалась мне? Конечно, те несколько подруг, с которыми я общалась за эти годы, тоже обсуждали своих парней, но не в первую минуту знакомства и не с таким обилием деталей.
— Ну? — между тем подтолкнула Кэт.
А, да. Наверное, сейчас мне полагалось вынести вердикт. Права она или нет.
— Ты… права?
— Вот именно! А еще — он назвал меня чужим именем. Не во время секса или чего-то такого, иначе я бы его просто убила, а трупу было бы весьма проблематично вымаливать у меня прощение. По телефону, во время нашего последнего разговора.
У меня ушла минута, чтобы проследить за полетом ее мысли и ухватить, наконец, самую суть ее откровений.
— Это отстой? — я хотела сказать утвердительно, но фраза опять прозвучала, как вопрос.
— Я знала, что ты меня поймешь! Мы словно близнецы, разлученные в младенчестве. Ну, так вот, только мы повесили трубки, вернее, я бросила трубку — хорошенькая такая пощечина мерзавцу, до сих пор себя за нее хвалю — и тут снова звонок. Да, да, опять мой парень. Он: "Привет, Рина". Я: "Что? Рина? И какого черта ты этой Рине звонишь?" Он начал мне вешать лапшу, но я-то не дура — поняла, что он грязный кобель, лживый потаскун, и между нами все кончено.
— Ну и хорошо. — Так, так. Кто бы мог подумать? Я все-таки способна говорить утвердительно. — Изменщики — просто уроды.
— Хуже. Вот начнутся занятия, уж он у меня попляшет, я ему устрою веселую жизнь, и в прямом, и в переносном смысле. Этот гад обещал любить меня… и только меня одну!.. веки вечные, до конца мира плюс еще немножко, и ему придется заплатить за предательство. А Рина пусть его хоть досуха высосет — надеюсь, помрет от какой-нибудь страшной болезни! Она не стоит моего драгоценного внимания.
Школа. Фу. Вот и еще один момент моей жизни, которому предстоит измениться.
— А где ты учишься?
— Высшая школа Ашера. Лучшая в мире.
— Туда ходили мои родители.
И снова фу. К чему я сейчас их вспомнила? Я вцепилась пальцами в простыню, жалея, что нельзя забрать свои слова обратно. Я могла делать вид, будто все нормально, но только если разговор не затрагивал личных тем.
— А ты? — спросила Кэт, не акцентируя внимание на моем промахе.
Слава богу.
— Академия Карвера.
Хотя больше нет. Мои дедушка с бабушкой жили в… районе школы Ашера. Похоже, после летних каникул нам с Кэт предстоит часто видеться. Я уже было открыла рот, чтобы сказать ей об этом, но в последнюю минуту передумала. Нет смысла подпитывать ее энтузиазм.
— Это Ракеты, что ли? — прыснула Кэт. — Мы надрали вам задницу в прошлом году и на поле, и на площадке. Тигры, вперед! Ты наверняка рыдала по этому поводу, так что вынуждена предупредить — в этом году вы снова проиграете, и тебе опять придется плакать. Извини. Чем скорее смиришься, тем легче тебе будет. — Расправившись с пудингом, Кэт узурпировала мою чашку с водой и, отодвинув соломинку, стала пить прямо через край. — Ну, а у тебя есть парень?
— Нет.
Одна черная бровь вопросительно приподнялась, накрашенные прозрачным блеском губы поджались.
— А девушка?
— Нет.
— Плохо. Не в смысле, что ты не встречаешься с девушкой — хотя это было бы круто: ты стала бы моей первой подругой-лесбиянкой, и мне не пришлось бы переживать, что ты уведешь у меня приятеля, как эта шлюшка Рина, — а в смысле, что у тебя нет парня. Ты бы познакомила меня с кем-то из его друзей, а я бы смогла послать своему бывшему фото нашего якобы страстного романа. Слушай, хочешь, я притащу коляску и повезу тебя кататься? Сможем спуститься в кафетерий и перехватить по гамбургеру. Не особо вариант, конечно, но после пудинга мне до чертиков хочется мяса. Да, и на будущее — голодная я психованная.
Выбраться из палаты? Снова увидеть мир?
— Нет, спасибо. — Я зарылась в гору подушек, как ящерица в песок, и притворно зевнула. — Я немного устала.
Кэт подняла руки в жесте "сама невинность и понимание", напомнив мне… никого не напомнив, и встала.
— Больше ни слова. Все поняла. Я сваливаю, а ты отдыхай. — Но дойдя до дверей, она задержалась на пороге и оглянулась. — Знаешь, а ты мне нравишься, Али Белл. Конечно, мне надо еще пару раз тебя навестить, чтобы понять наверняка, но да, думаю, мы крепко сдружимся, и ты взлетишь на верхнюю строчку моей "пятерки".
И с этими словами она исчезла.
* * *
Так вышло, что после нашей встречи я задержалась в госпитале всего на одну ночь. Я не видела Кэт все оставшееся лето — наверное, это к лучшему. Она милая девушка, а я — не лучшая компания, и пообщайся она со мной подольше, могла бы изменить свое мнение о том, насколько я ей подхожу. "Давай станем близкими подругами" превратилось бы в "Ой-ой-ой, пожалуйста, больше никогда ко мне не приближайся!". Вряд ли я вообще вошла бы в ее "пятерку фаворитов".
Скажете, я была депрессивной неврастеничкой?
К моему ужасу, дедушка с бабушкой не купились на вялые заверения, что "все в порядке" и часами, днями, неделями пытались меня подбодрить. Они чудесные люди, правда, но я знаю, до какого отчаяния их доводила.
Родственники говорили, мне нужно поплакать. Так станет легче. Вот только я никак не могла сказать им, что словно держу слезы под замком. Каждый день я чувствовала, как они жгут мне глаза, но капли так и не собирались и не проливались наружу. И, если честно, меня это не сильно волновало. Плакать не хотелось. В глубине души я смирилась с тем, что заслужила страдать… сгорать изнутри.
На самом деле, я заслуживала гораздо худшего.
В день похорон я ошеломила всех, включая себя саму, спросив, можно ли мне не ездить на кладбище. Просто… даже думать не хотелось, что предстоит увидеть место, где моя семья проведет остаток вечности, что они годами будут гнить там, прежде чем окончательно исчезнуть с лица земли. И даже если это и можно было расценить как самое худшее наказание, мне все равно хотелось запомнить семью прежними, полными жизни и энергии. Но, конечно, бабушка с дедушкой не разрешили мне остаться дома.
По дороге туда я пристроилась на заднем сидении их "седана". Сегодня они с ног до головы оделись в черное, и я тоже. Мне купили новое модное платье. Честно, не стоило так тратиться. Я бы лучше нацепила мешок из-под картошки. Это был ужасный день, и хорошо бы моя одежда это отражала.
Ладно. Мне не хотелось думать о себе. Бабуля распустила свои каштановые, длиной до плеч волосы, пытаясь скрыть бледные щеки, сжимала дрожащей рукой платок и постоянно промокала заплаканные глаза. "Она ведь тоже потеряла семью, — напомнила я себе. — Не я одна тут страдаю". Нужно было помочь бабушке принять утрату, вести себя подобающе, но… я просто не могла.
— Скажешь пару слов в память, кхм, почивших? — спросил дедуля, прочистив горло. Его седые волосы так сильно истончились и поредели, что по бокам образовались внушительные залысины. И, да, дедушка безуспешно пытался прикрыть их зачесом. Как же мама любила подшучивать по этому поводу. — Али?
Я и секунды не раздумывала над ответом.
— Нет, спасибо.
Бабушка повернулась ко мне. Ее веки опухли, покраснели, тушь потекла. Мне пришлось отвести взгляд. Эти золотистые глаза были слишком знакомыми, и боль в них… слишком походила на ту, что испытывала я.
— Ты уверена? — спросила бабушка. — Твоя мама наверняка хотела бы…
— Уверена, — выпалила я.
Стоять перед всеми и делиться дорогими воспоминаниями… Меня прошиб холодный пот. Ни за что. Никогда.
— Это возможность попрощаться, Алиса, — мягко сказала бабуля.
"Меня сейчас вывернет".
— Зови меня Али. Пожалуйста. И я… я не могу сказать им "прощай".
Я даже не собиралась этого делать. Где-то в глубине души я все еще надеялась, что однажды утром открою глаза, и все произошедшее окажется просто дурным сном.
Она устало вздохнула и отвернулась обратно.
— Хорошо. Не думаю, что ты поступаешь правильно, но ладно.
— Спасибо.
От облегчения я обмякла на своем сиденье.
Остаток пути прошел в молчании, лишь время от времени тишину нарушали всхлипы. Чего мне не хватало, так это моего айпода. Включила бы "Skillet" или "Red", представила, что танцую с… сама с собой. Но я не ездила за вещами. Мне не хотелось туда возвращаться. За меня домой отправилась бабуля — она и собрала все, на ее взгляд, необходимое. Моя бабушка-технофобка, вероятно, понятия не имела, для чего вообще нужен крошка Нано.
Наконец мы приехали и пошли к месту захоронения. Никакого отпевания, все церемония пройдет здесь. Но разве так можно? Мама любила ходить в церковь, а папа ненавидел могилы и погиб рядом с кладбищем, — а точнее, рядом с именно этим (как же мерзко!) — и они собирались похоронить его здесь? Все это было настолько неправильно, что вывело меня из себя.
Папу следовало кремировать. Но кто меня спрашивал? Я всего лишь дочь, из-за которой его убили.
А сейчас при свете дня, — ну или того, что должно было быть дневным светом — я разглядывала место, уничтожившее мою жизнь. Небо затянуло серыми тучами, моросил дождь, словно мир оплакивал свою потерю. И хотя я была всецело за такое сопровождение, папа бы этого не одобрил. Он любил солнце.
Справа от меня виднелся холм с парой деревьев, вокруг надгробий торчало несколько кустарников, во все стороны тянулись буйные заросли пестрых цветов.
Однажды и на могилах моих родных вырастут такие же кусты и цветы. А прямо сейчас там были просто три больших пустых ямы, в которые вот-вот опустят закрытые гробы.
И снова пришлось выслушивать бесконечные "мне жаль" и "все будет хорошо". Да чтоб вас всех. Я постаралась отключиться от происходящего, от всего того, что говорилось во время церемонии, и просто смотрела по сторонам.
Собравшиеся рыдали в платочки. Пришли даже мои прежние соседи, мистер и миссис Флэнаган со своим сыном, Кэри. Он милый парень, чуть старше меня. Я сотни раз думала, что, будь я нормальной девчонкой с нормальной жизнью, сидела бы у окна, смотрела на его дом. Воображала, как сосед подошел бы ко мне, позвал на свидание. Как мы бы сходили куда-нибудь на ужин, Кэри проводил бы меня до двери и поцеловал. Первый раз в моей жизни. Представляла, как он сказал бы: "Мне плевать, чокнутая у тебя семья или нет, я люблю тебя, несмотря ни на что".
Но мечты не сбылись. Кэри так меня и не пригласил.
Теперь он грустно мне улыбнулся, а я отвела взгляд.
Когда пастор закончил читать молитвы, а бабушка с дедушкой произнесли прощальное слово, все встали, сбились в группы и принялись болтать, делиться воспоминаниями. Вокруг меня собралось слишком много людей. Они ободряюще хлопали меня по плечу, обнимали — я не оценила этих жестов и не отвечала на них. Просто сил не было положить конец этому бессмысленному спектаклю так, чтобы не ранить ничьих чувств.
Мне хотелось оказаться в своей кровати, забраться под одеяла и сделать вид, будто моя прежняя счастливая жизнь вернулась.
— Она была такой жизнерадостной девочкой, правда? — заговорил кто-то из стоявших рядом. Какая-то женщина — я никак не могла вспомнить, кто она, но знала, что уже когда-то ее встречала — смотрела на самый маленький гроб. Слезы катились по ее покрасневшим щекам.
— Нам будет так ее не хватать. Помню, как-то однажды…
Она все говорила и говорила. А я вдруг словно разучилась дышать. Открыла рот, чтобы попросить ее заткнуться, но слова не шли. Попыталась уйти, но ноги отказывались двигаться, словно их залили цементом.
— А еще однажды в школе она помогла…
В ушах так звенело, что я не разбирала отдельные слова. Неважно. Понятно, о ком она говорит, и, если эта дамочка не уберется от меня подальше, я сорвусь. Я уже летела все глубже и глубже в бездну, захлебываясь безмолвным криком.
— …а остальные девочки ее просто обожали…
Черт! Все ниже и ниже… теряя остатки самообладания…
Я напомнила себе, что все это заслужила. Как часть причитающегося мне худшего. Мои слова, мое упрямство сгубило семью, поэтому они лежат сейчас в этих коробках. Поступи я иначе — хоть в чем-нибудь — и родные остались бы живы. Но я сделала то, что сделала. Вот и стою здесь. А они лежат там.
— …обладала таким редким, исключительным талантом, одухотворенностью, и я…
Бездна снова завертела меня, уничтожая, поглощая, кусочек за кусочком. Пусть эта женщина заткнется. Пусть. Она. Просто. Заткнется. Сердце словно прилипло к ребрам, ритм сбился; если она не замолчит, я умру. Я знала, что умру.
— …часто говорила мне, что хочет быть похожей на тебя, когда вырастет. Она так тебя любила…
"Заткнись, заткнись, заткнись!" Но дама все говорила и говорила мне о моей… сестре…
…об Эмме…
…Эмма… умерла… моя лилия… умерла…
Я пообещала уберечь ее. И не смогла.
Из моего горла вырвался крик, а потом еще один и еще. Я больше не осознавала, что происходит вокруг, зажала уши, чтобы не слышать дикий ужас в своем голосе, и рухнула на колени.
Нет, не просто на колени. Я проваливалась все ниже и ниже, в пропасть, бесконечную пучину отчаяния, крича, крича от всепоглощающего горя, от переполнявшей душу скорби.
Кто-то похлопал меня по спине, но я все не успокаивалась, кричала так громко и долго, что сорвала голос. Потом поперхнулась, закашлялась; по щекам струились слезы — мне казалось, что они собирались вокруг меня и я тону в настоящем озере печали. Тело сотрясали рыдания, глаза опухли. Я не могла дышать, не хотела больше дышать. Смерть стала бы избавлением.
Не знаю, что случилось после. Второй раз в жизни я потеряла сознание. Может, я больше не очнусь…
* * *
Разумеется, очнулась. Все последующие дни я пыталась смириться с мыслью: самое худшее, что могло со мной приключиться, уже случилось. Не помогло. Какая неожиданность. Но в какой-то момент я, наконец, поняла: все произошедшее вовсе не дурной сон. Теперь это моя новая реальность, и лучше научиться с ней жить, иначе слезы никогда не иссякнут.
Каждую ночь я сидела на подоконнике единственного в комнате окна и смотрела на свой новый двор. Две сотни гектаров деревьев, цветов и холмов — плюс забор, обозначающий границы владений. За оградой виднелся холм, выхваченный из темноты серебристо-золотым лунным светом, но из-за крутизны склона я могла разглядеть лишь толстые стволы высоких деревьев.
Я устала, но не собиралась спать. Каждый раз во сне я видела аварию. Уж лучше вот так сидеть и выглядывать папиных монстров — не знаю, хотела ли я доказать себе, что они существуют или наоборот. Сколько раз я заставала отца за этим занятием…
Папа обычно патрулировал дом с ружьем наперевес, хотя я никогда не слышала выстрелов. Теперь я задумалась — а был ли от оружия толк? Эти монстры просачивались сквозь кожу, словно призраки… или демоны, в чем я сильно сомневалась.
"Чушь собачья. Не бывает никаких монстров".
Вот только после трагедии мне несколько раз казалось, что я их видела.
Как раз в эту секунду ветви кустов зашевелились. Я прильнула ближе, так, что расплющила нос о стекло. Ветер, наверное, хотя мне привиделось, будто ветви деревьев потянулись друг к другу. Ветви, не руки. А на них листья, а не ладони.
В темноте, привлекая мое внимание, мелькнуло что-то белое. Я сглотнула. Нет, это же не сутулая женщина бежит меж деревьев, а обычный олень. Наверняка олень, только…
Олени ведь не носят свадебных платьев, правда?
Я врезала кулаком по стеклу, да так, что окно содрогнулось, и женщина (в смысле, олень) ринулась прочь, мгновенно пропав среди деревьев. Несколько долгих минут я ждала, но она (то есть, животное) так больше и не появилась.
К рассвету я чувствовала себя так, будто мне песка в глаза насыпали. Надо остановиться, хватит уже себя мучить. Иначе придется сдаться и признать, что я унаследовала папино безумие.
Ну что за очаровательная ирония!
Но эта мысль не вызвала горького смеха или приступа слез — я даже под одеяло прятаться не стала. Нет, просто принялась планировать следующее ночное дежурство.