- Давай будем чтить влюбленных, - сказала Саша,
- Давай. Посмотри, они никого не видят. Им кажется, будто их окружают высокие стены.
- И нам так казалось. - Мне и сейчас кажется.
Он крепче сжал ее руку и вдруг спросил:
- Послушай... А ты не боишься?
- Нет, не боюсь.
- Ты у меня храбрая!
- Нет, это от недостатка воображения. Понимаешь, вот, бывало, надо идти к зубному врачу. И девочки уже недели за две начинают боятся - как они сядут в это страшное кресло, как загудит эта страшная бормашина. А я ни о чем таком не думала. Вот начнется - тогда, наверно, забоюсь. а чтоб заранее представить себе и страх, и боль, и как это все будет, - надо иметь воображение. А у меня его нет. Понимаешь? Это не от храбрости, а от бездумности. А может, это хорошо? Ну скажи, зачем мне думать о страшном? Давай лучше думать, как мы будем чтить влюбленных.
- С чего мы начнем?
- Во-первых, мы никогда не будем пялить на них глаза. Целуются - и пусть целуются. Мы никогда не будем говорить: "Сумасшедшие!", или: "Молодые люди, как не стыдно!", или: "Да посторонитесь, загородили дверь!" Ты помнишь, как нам сказал милиционер в Нескучном саду?
- Ну как же: "Парк закрывается, попрошу освободить территорию!"
Они засмеялись. Им тоже ни до кого не было дела тогда. Они стояли в подъездах, сидели на скамейках бульваров, шли по улицам, взявшись за руки.
Вот и сейчас они идут и думают об одном и том же, и Саша ничуть не удивляется, когда слышит голос Андрея: он говорит слово в слово то, что она хотела сказать:
- А через два года мы пойдем по этому бульвару, а впереди побежит малыш...
- Это будет мальчик?
- Непременно. И когда ему исполнится шесть лет, мы начнем собирать марки. Будешь вместе с нами собирать марки? Почему ты молчишь?
- Я хочу спросить тебя... Не сердись... Видишь ли, очень редко, но бывает... Если... если вправду со мной что-нибудь случится...
- Замолчи!
***
Она остановилась, подняла к нему лицо.
- Нет, послушай. Я хочу, чтоб ты знал, что мне было хорошо с тобой. Очень. И еще...
- Замолчи!
- Андрюша...
- Замолчи!
Он положил ей руки на плечи. Саша совсем близко увидела его потемневшие глаза.
- Я не хочу слушать. Я не могу жить без тебя. Я не знаю, как я жил до сих пор. Целых двадцать три года! Я не могу. Понимаешь?
Здесь работают круглосуточно. И ночью в раздевалке сидит швейцар. Ночью усталый врач выходит покурить. Молодой, а ему уже успели надоесть отцы, мамы, бабушки и пуще всего - крики и стоны будущих матерей. Всегда одно и то же. Каждая - и ученая, и артистка, и молоденькая продавщица из магазина готового платья - кричит одно:
- Мама! И еще:
- Доктор! Подойдите ко мне! Доктор!
Как будто он сам не видит, к кому подойти, а к кому подходить рано.
На третий месяц работы в родильном доме он усвоил привычку ходить среди стонов и криков, слез и жалоб со скучающим выражением лица. Это у него очень хорошо получалось. Рассеянными глазами он глядел куда-то поверх тех крыш, что видны из окон. Наверно, когда-нибудь жизнь проучит его. Ведь и врач родильного дома должен когда-нибудь стать отцом.
Под окнами больницы он, конечно, стоять не будет. Не будет маяться ночью в вестибюле. Нет, конечно. Но и ему будет тревожно и страшно, будет непременно - жизнь проучит скучающего врача. Но, наверно, не научит ничему. К чужой боли нельзя привыкать, а уж если привык или, того хуже, - заскучал, пиши пропало: нет человека.
- Папаша, - говорит он Андрею, - идите-ка домой и ложитесь спать. Здесь вы все равно ничем не поможете. А ночью надо спать. И видеть сны... среди весны...
И врач изображает зевок. Зевок у него хорошо выходит.
Быстро научился!
Кулаки Андрея сжимаются в карманах шинели. Если бы этот человек не был врачом и от него не зависели бы жизнь и здоровье Саши, этот врач запомнил бы молодого папашу. Пожалуй, он бы и скучать перестал. И пусть бы даже отчислили из академии - наплевать.
Врач ушел. Андрей смотрит сквозь стекла больничной двери. Пол в приемной выложен белым кафелем - так бывает в ванной... На вешалках - пальто врачей и докторские халаты. Вместо швейцара сидит девушка в белом халате и белой шапочке. Она дремлет. Перед ней раскрытая книга. Голова опускается. Девушка вздрагивает, оглядывается, Андрей видит сквозь стекло ее испуганные глаза. Он потихоньку стучит в стекло. Девушка подбегает к дверям.
- А где роженица? - спрашивает она, распахивая дверь.
- Наверху! - говорит Андрей так сердито, будто девушка виновата в том, что Саша мучается. - Как вас зовут? - спрашивает он.
- Ольга, - отвечает девушка.
- Олечка, - говорит Андрей, - я вам вот что скажу. Я здесь посижу и покараулю пальто, а вы сбегайте наверх. Александра Константиновна Москвина.
- Нет, уж я вас попрошу, папаша, уйдите. Как бы не было неприятностей.
- Я буду честно беречь пальто, - обещает Андрей.
- Я знаю. Только сидеть здесь ночью не полагается... Пожалуйста, очень прошу, - отвечает девушка.
- Олечка! А вы что читали, что-нибудь интересное? - спрашивает Андрей.
- Да нет, ведь это учебник алгебры. Я занимаюсь в вечерней школе.
- Ага, - говорит Андрей и присаживается на скамейку. - Хотите, решу вам любую задачу?
- Отец, - говорит она, - уйдите. Меня сократят с работы. Вы что, этого добиваетесь?
- Это ко мне не относится, - отвечает Андрей. - Я еще не отец. Если вы мне официально сообщите, что я уже отец, я уйду.