Она - у Сашиных губ ее щека, шея, соленые глаза. Крепко обхватив девочку, Саша стоит у стены. Если она сейчас увидит Поливанова, все будет хорошо.
Дмитрий Александрович ждал у порога бомбоубежища.
- Саша! Аня! - голос его срывался. Саша благодарно прижалась к его плечу.
- Ну, полно, полно! Слава Богу, все хорошо.
- Это я за вас, за вас... Я боялась...
- А я тут! - ответил он весело и снова добавил:
- Все хорошо, глупая вы девочка. Успокойтесь!
- Эй, бабка! Где ты? - кричал веселый молодой голос. - Москва ничего, стоит!
Москва стояла на месте. А их двор был усыпан стеклом парных разбитых окон. Каштан обугленный, почерневший, беспомощный - опустил изуродованные ветки.
В квартире были сорваны двери, выбиты оконные рамы, пол усыпан штукатуркой, осколками. На столе по-прежнему стоял чайник. В хлебнице рядом с хлебом лежало стекло. Колбаса и сыр были присыпаны стеклом. Стекло хрустело под ногами.
- Ну, - сказал Дмитрий Александрович, - завтра же, завтра вон из Москвы!
- Нет, я на фронт, а мама с Аней в эвакуацию.
Нина Викторовна сидела, беспомощно уронив на стол руки, из глаз ее катились слезы.
- Нет, - сказала она, - мы с папой останемся здесь. А тебе с ребенком надо уезжать.
Была бы ты родная, поехала бы, - подумала Саша. Впервые в жизни она подумала так. Подумала и устыдилась. И снова повторила себе: "была бы она родная..."
Дмитрий Александрович отнес спящую Аню и положил ее на кровать. Обернулся и посмотрел на Сашу. Взял ее руку, поднес к губам.
- Послушайте, - сказал он, и голос его дрогнул. - Послушайте. Я понимаю, вы хотите на фронт. Но как же Аня? Ей нельзя оставаться здесь... И мне ли вам это говорить? Не плачьте!.. Когда вы плачете, я не могу.
- Собирайте вещи, Саша! - это были первые слова, которые она услышала на другое утро. - Собирайте вещи! В два часа идет поезд на Ташкент, вы поедете с ним. В три отходит мой поезд, на Юго-Западный. Нет, нет, не отвечайте, не спорьте! Все! Где чемодан, Нина Викторовна?
Саша хватает летнее Анино платье, тапочки.
- Валенки, - всхлипывая, говорит Нина Викторовна.
- До зимы далеко, к зиме мы вернемся...
- Давайте сюда валенки, Нина Викторовна, - говорит Поливанов.
Саша снимает со стены фотографию Андрея и кладет ее на дно чемодана... А вот дневники, их много, целых три тетради.
- Саша, ну что ты, бумага же тяжелая... - протестует Нина Викторовна.
- Это не бумага! - отвечает Саша.
- Ну ладно, ладно. Бери что хочешь. Только захвати, пожалуйста, Анины валенки.
Поливанов стоит у окна.
- Саша, - говорит он, не оборачиваясь. - Можно захватить еще рюкзак. Я сам уложу, я сделаю это лучше.
Нина Викторовна выходит из комнаты - надо найти рюкзак. Надо отыскать Анины валенки и вынуть из сундука засыпанное нафталином Сашино теплое пальто.
- Саша, - голос Поливанова звучит отчаянно, сдавленно. - Саша, неужели вы ничего не скажете мне на прощанье?
Она стоит, по-детски, беспомощно опустив руки, опустив голову, не смея поднять глаза. Она ищет слов, которые были бы щедры, горячи, ласковы и которые заменили бы то одно, одно единственное слово.
- Дмитрий Александрович, - говорит она. - Я очень, очень хорошо к вам отношусь. - Она посмотрела на спину Дмитрия Александровича и добавила:
- Мне будет плохо без вас.
Он молчал.
- Дмитрий Александрович... Я буду очень скучать. Ну, милый. Правда же...
Он повернулся. Лицо его было спокойно.
- Саша, где же рюкзак? - сказал он.
- Вот! - ответила Нина Викторовна, входя в комнату.
- Отлично! - сказал Поливанов. - Очень подходящий рюкзак
...На платформе стоит Поливанов. Из окна вагона смотрит Саша с Аней на руках. Поезд военного времени. Ребятишки на руках у матерей. Ребятишки двухлетние, пятилетние, они в каждом окне - вихрастые мальчики, девочки с бантами в волосах. Один стоит в испанской шапочке - такой круглолицый, румяный, и глаза вытаращены. Военный поезд. Вот он трогается. Отбывают дети. Они смотрят из окон на платформу. И все, кто стоял на платформе, бегут сейчас вслед за поездом. Светловолосая женщина, захлебываясь от рыданий, кричит:
- Вовочка! Сынок!
- Дмитрий Александрович! - кричит из окна Саша.
- Митя!
- Сашенька! - отвечает Поливанов на бегу.
Саша уже не слышит, а Поливанов все еще кричит:
- Сашенька!
Уже не видно поезда. Уже пропал из глаз последний вагон. А толпа на платформе все еще голосит. Это мамы и бабушки. Молча идут с вокзала военные - отцы и братья. Молча идет с вокзала Поливанов. Она сказала "Митя", - думает он. - Она сказала "Митя".
Через час отходит его поезд на фронт.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ