1
– Детей убивать?
– Всех, – ответил грубый шёпот. – Дети врага – враги, которые ещё не возросли. И будут преисполнены мести.
Ладонь, шевеля пальцами, облачилась в чёрную кожаную перчатку, сжала ручку пистолета марки «ТТ»; щёлкнул затвор, взвёлся курок. Руки раздвинули ветви с тёмной листвой высокого мирта. Глаза сквозь прорези шерстяной маски внимательно осмотрели фасад кирпичного двухэтажного дома: в высоких окнах с тонкими декоративными переплётами царил сон и слюдянистый полумрак; низкое утреннее солнце над крышей слепило глаза; на высоком флагштоке болтался приспущенный какой-то старинный флаг; тросы уныло поскрипывали о металл, покачиваемые слабым ветром приносящимся из-за угла дома; одинокий детский мячик застыл на брусчатой площадке перед ступенями. За спиной худощавого человека готового зверски убивать валялась отравленная восточноевропейская овчарка. Утренняя роса пропитала замшу его кроссовок, чёрная штанина спортивного костюма задралась, оголила рукоятку ножа, прикреплённого кожаными ремешками чуть выше щиколотки.
Справа в метрах пяти с перерезанным горлом и согнутыми коленями лежал на спине сторож, на лбу задранной головы выделялось кровавое пятнышко от контрольного выстрела из пистолета с глушителем. Окровавленные седые волосы на затылке смешались с молодой травой на земле, бледно поблёскивали от росистых капель.
– Как думаешь, на этот раз нашли? – спросил второй широкоплечий бандит в чёрной маске, окутанный слабым серебристым туманом. Он одёрнул штанину над берцем, сбросив прилипшую листву, и махнул сжатым в кулаке револьвером системы Нагана в сторону дома. Указательный палец нервно постукивал по барабану.
– Зде-е-есь, – ответил Лазарь, тянув слово. Его руки отпустили ветви мирта. Лицо повернулось к «широкоплечему». – Точно, здесь. Спит и не подозревает, что смерть, голубушка, примчалась, нашла и на дольше не отпустит. Предупреждали… за слово положено отвечать. За не сдержавшее слово… Даже не постарался нормально укрыться. Самоуверенный. Или решил, что простится? Забудут? Перестанут искать?
Лазарь кинул взгляд на дом и отошёл к шестистолбовой ротонде: голубоватое свечение било в свод белого купола из мощного фонаря, расположенного на уровне мраморного пола; по потоку света, словно в стеклянной трубе поднимались игривые белые огоньки размером чуть больше пылинки. Тихо щёлкнуло на уровне живота и слабо прошипело. Лазарь замер, вскинув удивлённые брови, внимательно осмотрел себя. Глаза в первую очередь осмотрели две круглые гранаты, взрывающиеся от удара: обе предохранительные чеки на месте. Указательный палец подёргал колечки. Лазарь успокоился, но снова щёлкнуло и уже настойчивее прошипело.
– Это ещё что? – спросил он еле слышимым голосом, снял рацию с широкого брючного ремня, накинутого поверх футболки, и поднёс к глазам. Попробовал мягко покрутить пластиковую ручку: рифлёный чёрный цилиндрик легко поддался. – Как это? – прошептал Лазарь. – Я же когда от куста отходил… проверил и довёл до щелчка. Чингиз запретил пользоваться… Я же отключил…
Лазарь застыл недоверчивым, непонимающим взглядом на крохотных амбразурах похожих на приоткрытые жалюзи, где виднелась сеточка, прикрывающая динамик.
– Ближе-е-е, – прошептали оттуда.
Челюсть Лазаря начала медленно оттягиваться; холодный липкий пот покрыл всё тело разом; трепет незримой рукой сковал сердце, останавливал; боль пронзила грудь, пульсировала в набухших венах на висках и готова вырваться вместе с кровью наружу. Лазарь тяжело сглотнул, ему казалось, что горячие испарения страха от его тела слились с белёсыми расплывчатыми облаками на небе. Он приблизил рацию к глазам и прошептал:
– Что?..
– Ещё ближе-е-е… – очень тихо ответили.
Лазарь поднёс рацию к самому уху.
– М-х, М-ха… Ха!.. Ха!.. Ха!.. – услышал он в своей голове медленный издевательский смех, настолько грубый, что создал у Лазаря ассоциации с тяжеленными, неподъёмными гирями, насквозь пробивающими душу и выбивающими глаза невероятным давлением. Смех заполнил весь разум, всю черепную коробку, каждую клеточку слуха изнутри.
Треск из динамика рации подобно взрыву разорвал предсмертную тишину этого островка таинственной природы, по периметру обрамляющей высокий красивый дом: кипарисами, миртами, высокими бледно-зелёными гортензиями и кроваво-алыми розами.
– Ты что творишь, Лазар? – яростно прошипел Чингиз.
– Оно само, – испуганными глазами бегал Лазарь. – Отвечаю… оно само… Само. Оно само. – Его нижняя отпяленная губа в прорези маски неудержимо дрожала.
– Что с тобой? – спросил Чингиз.
– Ничего. Показалось… Я беру себя в руки. Уже всё нормально… Нормально. – Лазарь несколько раз глубоко вздохнул, на выдохе издавал лишь ему понятные звуки и действительно очень быстро успокоился. – Я в норме, Чингиз. – Но крепкие пальцы вкрутили ручку рации до отказа и зажали так, чтобы оттуда больше ничего не вырвалось, не вылетело, не разорвало изнутри, не показало жуткую неизвестность тьмы, которую на доли секунды узрели глаза и оставили страшным воспоминанием в голове до тех пор, пока бьётся сердце в этом теле.
От дома со стороны центральной двери донёсся слабый свист, еле уловимый, сразу перебитый порывом ветра в ушах.
– Расписной взломал дверь. Всё, мужи́, пошли.
Четыре фигуры, пригибаясь и укрываясь за стволами невысоких канадских елей и густыми кустами роз, подбежали к приоткрытой металлической двери и втиснулись в серую темноту. За ними вошли ещё двое. Перекушенная гидравлическим ключом дверная цепочка качнулась задетая плечом. Грозно щёлкнули затворные рамы пистолетов.
Ещё шестеро бандитов в шерстяных масках на головах рассредоточились вокруг дома. Невысокая невзрачная фигура в кожаной потёртой куртке гуськом подлезла к каменным ступеням, осмотрелась и проткнула ножом все колёса чёрного пыльного BMW, припаркованного впритык к фасаду в метре от двери.
– Сибиряк, первый этаж прошерсти. Мочи всех, не раздумывая. Валет, – шептал голос, – со мной наверх. Ствол наготове. Вали, не мешкая. Этот, паскуда ушлый, стрелять научен. И воевал, и ментом… успел опоганиться.
– Чингиз. – Валет приподнял на уровень глаз обрез. – Микроб не пролетит, отвечаю.
– Ага. Главное, чтобы пулька семь шестьдесят две незамеченная сквозь твой мозг в окно, как пташка не упорхнула.
– Это да, – задумчиво ответил Лазарь, ступил на лестницу; под персидской ковровой дорожкой скрипнули деревянные ступени. Полированный поручень пошатнулся от жёсткой хватки пальцев в кожаной перчатке.
– Желательно побыстрее Акулу завалить, – сказал Чингиз тихим голосом. – Свидетелей можно порезать, чтобы патроны не тратить. И тихо будет.
Под шуршание осторожных шагов обрезанные вороные стволы ружья прикоснулись к белой двери. Валет прижал ухо, слух старался уловить нежелательные движения. Он повернулся и качнул головой, тёмные глаза в оправе шерстяной маски с прорезью ждали сигнала.
Чингиз, горбясь, заглянул за угол и показал пальцами, что там ещё три двери. Неожиданно в конце коридорчика дверь приоткрылась, брови Чингиза взметнулись, кулак с «Макаровым» лёг в ладонь, большой палец опустил предохранитель, указательный – повёл спусковой крючок. Заказанное на убийство лицо Акулы, как рассеявшее марево преобразилось в широкоплечую фигуру Сибиряка: казалось, челюсть размером как бетонная плита царапала декоративные щиты на стенах; мощный подбородок, как бороной пропахивал пол; а горы мышц, как домкратом вот-вот начнут раздвигать периметр коридора.
Чингиз нервно выдохнул, чувствуя, как пот заструился по спине: едва своего не завалил.
Сибиряк – самодовольную ухмылку под маской никто не видел – кивнул, поднял большой палец левого кулака. Ствол револьвера очертил в воздухе знак бесконечности. Громила тихо открыл дверь с левой стороны и заглянул: по центру квадратной комнаты располагался огромный стол, стены увешаны интересными драматическими картинами в мощных резных дубовых рамах, в дальних углах – высокие вазы с густыми красивыми икебанами. Взгляд Сибиряка напоролся на грозное блестящее от полировки лицо то ли демона, то ли дьявола, на витых толстых рогах – диск часов с полуметровыми стрелками, могучий торс увит крепкими мышцами, из-под груди грузно качался маятник на конце с шишкой размером баскетбольного мяча. Где-то он такое видел. Сибиряк попробовал вспомнить это дежавю. Нет. Никак. Но он точно видел, ведь слова Чингиза плотно засели в памяти, что все эти шишки в богатых старинных домах означают тайные знания, поступающие через шишку в мозгу – эпифиз. Возможно, Сибиряк это и не запомнил, если бы Чингиз не добавил, что любое количество спиртного, даже тридцать грамм в день, напрочь отсекает от этих знаний и пониманий. Сам Сибиряк крайне редко употреблял винцо. Для него тягать в спортзале металл – почти весь смысл жизни. Но и это бы Сибиряк мог пропустить мимо ушей, так как понимал, что только последний глупец не разумеет степень разрушения алкоголем. Но когда Чингиз поведал, что также наносит вред и картофель и объяснил почему, Сибиряк намертво занёс эту информацию в архив своих знаний. Правда, он почти никогда не употреблял картошку, сахар, хлеб и всё, что содержало кофеин, и поэтому эта информация его особо не волновала, зато тоннами поглощал мясо и рыбу.
За всю свою жизнь Сибиряк не болел – ни разу. Он очень ревностно следил за своим здоровьем и телом, которое являлось храмом его души на этой земле. Сибиряк не знал, сколько ему лет и откуда он – никто не знал – и это его волновало. А ещё его очень заботило, откуда у него взялось сквозное затянувшееся отверстие над сердцем размером как мелкокалиберный снаряд. И ещё больше будоражило, когда, любуясь в зеркало своим мощным как у минотавра торсом, он иногда видел исходящее от него бледное еле уловимое – блистание.
– Что, чертила? – усмехнулся громила Сибиряк. – Типа боец без правил, но баба рога, бедолаге, наставила? А теперь хозяева морят? – Он взглянул на своих и качнул головой, показывая, что никого нет. Неожиданно по нервным окончаниям шеи в затылок произошёл прострел, в глазах помутнело; вся реальность исказилась, искривилась, в голове промчалась ускоренная запись полчищ идиотских злорадных смешков и ругательств каких-то карликов. Сибиряк несколько раз тряхнул головой, часто моргая, скинул наведённый морок. Тёмные кружки в глазах медленно отступили, растворились. Он озадаченно погладил пальцами подбородок и покосился вдумчивыми глазами на рогатую фигуру.
– Словно защита, – прошептал он.
Чингиз жестами указал Сибиряку, чтобы оставался на месте и контролировал обе двери, повернулся к ожидавшему Валету. «Отморозок. Готов за гроши с жизнью распрощаться. И не только своей. Чужую – ставит ниже комара». Тем не менее Чингиз сам выбирал Валета на кровавые задания: этот невысокий человек с юношеским лицом и жилистым телом чрезвычайно преданный и бесстрашный. И Чингиз уже должен ему одну жизнь за спасённую.
2
Меньше часа до этого.
Прохор Бакулин издал последний слабый храп, кашлянул и широко открыл глаза. Сердце так сильно колотилось о стенки груди, что он подумал: «Оно не имеет права так бешено скакать, должно жалеть своего хозяина, а не пробивать грудные рёбра». Какое-то напряжение витало в комнате, такое густое, что его микроскопические частички мешали дышать. «Что так сильно меня взбудоражило?» – произнёс в мыслях Прохор и посмотрел на сынишку, пришедшего ночью после приснившегося кошмара. Мальчик мирно сопел, счастливо задрал нос над одеялом; глаза бегали под веками, ресницы вздрагивали, и можно было подумать, что ребёнок притворяется спящим. Прохор улыбнулся и ногтем мизинца слегка пощекотал сыну ободок ноздри.
– Демидка, спишь? – прошептал он.
Мальчик смешно повёл носом, собрал недовольные морщины на лбу, фыркнул и, повернувшись на правый бок, показал отцу затылок. Прохор погладил ладонью пшеничные волосы сына, сел на край кровати. Осмотрел спальню. Бархатный свет от ночника на письменном столе умиротворённо разливался по комнате: Демид, когда пришёл, полусонно потирая глаза, просил не выключать. Полоски утреннего света пробивались сквозь неплотно закрытые жалюзи. Непонятно как попавший мотылёк внутрь настенных часов слабо бился крылышками о стекло. Где-то далеко-далеко выстрелили. Прохор напрягся, сердце сильнее помчалось в бега, рискуя загнать молодого хозяина в инфарктное состояние. Непроизвольно ладонь потянулась под кровать, нащупала ручку пистолета в самодельной кобуре, прикреплённой винтами к дощатому дну.
– Да что меня так напрягает? – тихо спросил Прохор. – Ведь всё шло ровно. Почти, ровно. – Он поднялся на ноги, оставив пистолет на своём месте, натянул фланелевые спортивные штаны и вслушался в тишину. Казалось, недвижимое спокойствие окутывало мир этого дома, рабский труд и суета наслаждались отдыхом в здешних залах и спальнях. Но это только казалось.
Захотелось пить.
Прохор подошёл к двери мини-холодильника в левом углу комнаты, где сооружено подобие небольшого бара, чтобы каждый раз не спускаться на кухню, достал бутылку «Перье». Со стеклянной навесной полки взял длинный узкий бокал.
«Показалось или нет?.. Проскулила псина». Прохор повернул ухо в сторону окон, глаза скользнули по двери; мысль споткнулась, решая, куда подойти сначала – к жалюзи и взглянуть на двор или к двери. Возле письменного стола на круглой тумбе в «золотой» клетке под плотным льном свистнул ара. После короткой паузы попугай недовольно хрипло проворчал и ещё раз свистнул.
Прохор усмехнулся, решил, что птица хочет пить, плеснул газировку в стакан. Подошёл к клетке и поднял материю. Ара задрал «нос» занимающий полклетки и уставился глазами, как хозяин земли на человека, загнанного в свой маленький солнечный мирок.
– Карабу, тебе, может, ещё сигару в зубы, золотые фиксы и проститутку на ночь с оркестром от Шопена? Ах, да, ещё сейчас кондом принесу, чтобы твоя пассия не подала на алименты и не оттяпала у тебя полхаты.
Попугай часто размашисто закивал, громко попадая клювом по прутьям клетки.
– Тише ты, хулиган. Демида разбудишь. Он тебе перья-то повыдёргивает. Воткнёт в макушку и сотворит из тебя Чингачгука. Будешь не Карабу, а Гойко Митич. На-ка, водички хлебни. – Прохор открыл дверцу и наклонил бокал с газированной водой.
Где-то глубоко, наверное, под землёй лязгнул металл. Или ближе? Прохор оставил стакан в клетке, прикрыл дверку и подошёл к двери комнаты. Он внимательно осмотрел свою тень на белом древесном полотне, будто готовился к гибели, глубоко вздохнул: он никогда, никогда не чувствовал такой тяжести в душе; тёмный страх окутал его сердце и чернильная грязь медленно поползла по его судьбе. Прохор содрогнулся от непонятного чувства и туманного наваждения, замешкался. Ладонь потянулась к серебристой продолговатой ручке. И всё-таки теперь он уверен, знал, что подкралась гибель; его мысль помчалась в необъяснимое далёкое будущее, старалась найти там провидение, чтобы исправить ошибку сейчас. Но как было прежде, сейчас не получилось – и даже логика и интуиция в данный момент словно отключились.
За спиной на шумном выдохе прошелестело бормотание: «…хренавамдомашнего».
Прохор уловил слова сына и тихо хохотнул. Он повернулся, нечаянно задел ладонью тонкий никелевый шпингалет, который легко вошёл на пару миллиметров в ушко ответа. Медленными шагами Прохор приблизился к маленькому Демиду, стараясь поймать новые ругательства светловолосого сорванца. Он наклонился над сопящей пшеничной головой и прошептал:
– Ну-ка, поведай своему бате новых словец.
В ответ лишь слышны последние слабые удары крылышек мотылька за стеклом часов. И даже гордый ара прикрыл сонные глаза.
Неожиданно Демид слабо вскрикнул, приоткрыл глаза, увидел блещущее радостью лицо отца, рассматривающее его в упор. Он недоумённо поморгал:
– Пап, давай поспим. Выключи, пожалуйста, свет.
– Спи, мой сынок.
Прохор ещё раз прислушался к тишине и покою, погасил ночник и лёг в остывшую постель – досматривать последние в своей жизни спокойные сновидения. Быстро заснул крепким утренним сном.
3
Чингиз повернул позолоченную круглую ручку и кивнул в сторону. Словно мастера синхронности бандиты ворвались в спальни. Женский крик!.. Его заглушил громоподобный выстрел из обреза. Девичьи пронзительные визги и мольбы прервались выстрелами пистолета «ТТ» в голову.
– Папа, что это! – закричал Демид и вскочил с кровати.
Прохор сжал ладонью рот сына, рвавшего на крики матери и сестёр. Глаза метались по комнате. Спросонок и в невероятном напряжении туго соображалось. Взгляд упал на шкаф-сейф. В глубине дома вновь прогрохотали выстрелы. По творившемуся за дверью Прохор определил, что родненьким малышкам и жене не помочь. Броситься в перестрелку – значит погубить сына. И себя.
Демид вырывался, сучил ногами.
Промедление – смерть. Вот-вот вышибут дверь и ворвутся. Глаза метнулись к замку. Закрыт, не закрыт? Некогда одеваться. За дверью – шорох. Возле запасного хода наверняка засада, двери на прицеле.
В каждой спальне дома в шкафу есть узкий потайной ход, нажатием кнопки из подвала перекрывается семисантиметровой армированной плитой. Нужно выиграть время, вырвать жизнь и уйти. Как-то неправильно всё спланировал. Не смогли родные воспользоваться. А где сторож и пёс? Убиты?
Демид перестал вырываться. Горячие слёзы прикоснулись к пальцам отца. Раскидывая костюмы, брюки, рубахи, не выпуская сына, Прохор пролез к дальней стене шкафа, углублённой на метр в бетонную нишу. Дверь в комнату распахнулась, выбитый шпингалет отлетел к отопительным батареям под окном. С грохотом ворвались бандиты. Бедный попугай навеки похоронил последний недовольный крик под выстрелом пистолета. Пёрышко выбилось из клетки, подлетело и плавно опустилось на край письменного стола возле матового экрана монитора.
– Там!.. В шкафу!..
Казалось, армия стволов, выстрелов и пуль грохнули разом, пробивали дубовый шкаф, рикошетили, нещадно били по слуху; дневные лучики из многочисленных дыр внедрялись в темноту, светлыми шомполами пронзали узкое пространство. Осколки кирпичей и щепки отлетали, ударяли по дереву, стёклам окон, в потолок. Ужас за жизнь сына застыл в глазах Прохора, пальцы, прижимающие маленького Демида к груди, дрожали. Он дёрнул ручку люка: металлическая крышка в ширину шкафа нехотя подалась. Прохор покрепче прижал сына, который громко плакал и трясся всем телом.
– Маленький мой, малыш. – Крепкая рука Прохора обхватила спусковой столб, босые ступни заскользили вниз. В то место, где мгновением раньше скрылась голова Прохора, вонзилась пуля.
– Быстрее, быстрее! – орал Чингиз. – Туда! Стреляй! Куда ход ведёт?! Куда? Сибиряк, на улицу! Все прочёсывают местность! Ход далеко не должен вести!
Громила Сибиряк ударился бицепсом о дверной косяк, громыхая, помчался по лестнице. Звук сдвигающейся бетонной плиты глухо отдавался по стенам.
– Что там? – Чингиз на коленях заглянул в шкаф.
– Закрыл плитой, – ответил Валет из темноты, сдёрнул с плечика, мешавшую взгляду, рубаху. – Голыми руками не пробить.
– Ушёл?! – Чингиз пнул тяжёлую напольную вазу. – Уходим, Валет.
– Что, если вернётся? Засаду…
– Уходим! Не вернётся! Не вернётся, – сквозь зубы прорычал Чингиз, впечатал кулак в дверцу шкафа. Взгляд метнулся на семейную фотографию в рамке над двуспальной кроватью, что-то заставило задержаться, невольная мысль спросила: «А так ли всё – кажется?»
Валет отряхнул колени, поднялся на ноги, ухватил оставшиеся вешалки с одеждой и, бранясь, швырнул на пол.
– Жена спала не с мужем. В другой комнате. Не одна? – Суровые глаза Чингиза больше минуты изучали глаза «отморозка». – Ну-ка, Валет, пошли, посмотрим. Побудем немного детективами.
Дверь в спальню первая от лестницы держалась на верхней петле, низ занесён к стене на кресло, треснутые наличники отошли вместе с переломленной дверной коробкой, казалось, вся конструкция сейчас рухнет. Создавалось ощущение, что тот, кто сюда вламывался, долго всё отдирал топором и гвоздодёром. Изогнутые вырванные шурупы разбросаны возле порога на светлом ковровом покрытии, дверная ручка вместе с куском дверного полотна на ковре уткнулась в заднюю спинку двуспальной кровати.
Валет первым вошёл в комнату, быстро прошёл к окну и вырвал жалюзи. Дневной свет вломился, отразился во всём стекле просторной спальни, не оставил шанса ни одному тёмному уголку. Уже успевший немного застояться тяжёлый запах мёртвого человеческого тела с примесью металлических опилок или стружек неприятно ударил по обонянию, подпуская и слабый запах мочи вперемежку с женскими духами.
Чингиз взглянул на шкаф, такой же в котором укрылся Прохор с сыном. Единственная дубовая дверь открыта, рядом на полу собрана в кучу женская одежда. Чингиз перевёл задумчивые глаза на двуспальную кровать и вернул взгляд на разноцветные тряпки.
– А там? – спросил он. – Одежда вся здесь?
– Да, – кивнул Лазарь.
– Угу, – произнёс Чингиз, хмурым взглядом провёл по комнате. – А мужской одежды здесь нет. – Он пнул лифчик. – А что с люком?
– Да не успели. – Лазарь потёр кончиками пальцев затылок. – Он всё перекрыл. Создалось ощущение, что он ждал нас.
– Интересно получается, – возразил Чингиз. – Он знал и ждал, когда выпотрошат внутренности жене и дочерям? А потом ещё раздумывал, спасаться самому с сыном или нет?
– Но, Чингиз, в считанную минуту мы всё здесь прошерстили. Люк был закрыт. Это я тебе отвечаю, да ещё с гарантией.
– Но мы не успели ещё к нему ворваться за эту минуту. И он не сразу спрыгнул в потайной ход. Немного промешкал. И кстати, Лазарь, если бы Акула нас ждал, мы были уже давно все мертвы.
Чингиз посмотрел на довольно-таки большое кровавое пятно на потолке над кроватью и обернулся на вышибленную дверь, в который раз удивился. Вот если бы дверь выбивали специально, демонстрируя каким-нибудь ученикам, то наверняка максимум, что случилось – немного треснула дверная коробка да выскочил один шурупчик или вообще остался наполовину вытащенный, изогнутый, но в дереве. Или если бы напоказ убивали: ну да, немного крови на обоях, на кровати. Но когда вот так врываешься, а потом осматриваешься, ощущение, что демоны верхом на буйволах и носорогах здесь промчались, рубая острыми шашками налево и направо. Чингиз весело усмехнулся. Вот как, например, такое пятнище крови оказалось на потолке? А стена – словно злобный маньяк размашисто работал художественными кровавыми кистями.
– Да, – сказал Чингиз тихим голосом. – Это называется – взгляд бога. А под взглядом бога никто не желает чудить.
Чингиз подошёл к спинке кровати, у мягкого изголовья аккуратно лежали две подушки, сверху лежала пачка «Честерфилда» и на ней одноразовая пластмассовая чёрная зажигалка. Чингиз перевёл взгляд на высокий узкий подоконник. Там блестела на дневном свете массивная квадратная пепельница, через стеклянные стенки видны несколько недокуренных сигарет.
Чингиз поискал глазами очиститель воздуха или кондиционер, ничего похожего не увидел и подумал, что женщина курила, а комната совсем не прокурена. Он вытянул шею, чтобы получше рассмотреть женское тело. Широко раскинутые ноги лежали поперёк кровати, смыкающиеся в промежности крупными половыми губами слегка раздвинутыми. Тело распласталось спиной на полу, руки над головой согнулись в локтях, красный шёлковый халатик раскинулся как кровавые крылья убитого ангела, грудная клетка пробита выстрелом из обреза. Яркая губная помада на лице выделяла приоткрытые пухлые губы, испачкав белоснежные ровные зубы.
Чингиз несколько минут хмуро рассматривал половые органы женщины, покручивая на своём пальце золотой перстень. Наконец он ухмыльнулся, посмотрел по очереди на Валета, Лазаря, Сибиряка, успевшего сказать всем своим внизу, чтобы даже микроба не упустили, и вошедшего минуту назад Ворона с двумя пистолетами в руках.
– У этой женщины буквально вот-вот был секс с мужчиной, – сообщил Чингиз. – Мы кого-то упустили. И этот кто-то о нас знает.
– Мы же в масках, – развёл руки Валет.
– Нет. Он ушёл до того, как вошли в дом, но прямо перед нами. – Чингиз поднял указательный палец, показывая жестом, чтобы пока молчали и приблизился к подоконнику. Он поводил указательным пальцем в пепельнице и покачал головой. – На сигаретах нет помады, и если женщина просто спала, то зачем ей накрашенные губы. – Он взял пачку «Честерфилда» и зажигалку и прикурил: запах анаши мгновенно наполнил комнату, приглушая неприятные застоявшиеся запахи смерти. Чингиз растрепал все до единой сигареты. Везде трава, смешанная с табаком. – Этот некто так спешил, что забыл свой наркотик.
– Так получается, он даже не сказал ей о нас? – спросил Лазарь.
– Да, но тогда получается, что жена прямо при муже приводит мужика, – ещё сильнее развёл руки Валет в недоумении. – У них, наверное, шведская семейка.
– Нет, – покачал головой Чингиз. – Этот неизвестный приходил через потайной ход. Он знает, как войти и выйти. Значит, он очень хорошо знает Акулу. А Акула его, возможно… нет. – Чингиз рассмотрел напоследок комнату, стараясь уловить что-то упущенное. – Всё. Теперь уходим. – Он повернулся к Ворону. – Контрольные всем всучили?
– Да. Всем девять мэмэ ровненько между глаз положил.
Шесть бандитов в масках быстро пересекли начало коридора и ступили на лестницу. Ворон и Ко́сарь, почти одной средней комплекции, первыми сбежали на первый этаж в холл, встали перед входной дверью. Сибиряк, как телохранитель Чингиза и правая рука, пропустил всех вперёд. Перед ступенями он замешкался, положил одну ладонь на поручень, другой упёрся в стену, словно собираясь кого-то боднуть, наклонил лоб, из-под бровей осматривая лестницу: резные балясины, на столбе перед площадкой – золочёная шишка, покрытая патиной, ковровая дорожка с преобладанием красного цвета сбегала по ступеням, зеркало в мощной бронзовой раме. Но это его вовсе не волновало, он очень внимательно вслушивался, что происходило за его затылком.
Чингиз сразу заметил, что масса Сибиряка не колыхает за ним воздух и обернулся. Дёрнул вверх подбородком, задав беззвучный вопрос: что случилось?
– Да какой-то шёпот.
– Какой шёпот? – спросил Чингиз.
– Не знаю. – Сибиряк сжал кулак и большим пальцем показал себе за спину. – Оттуда кто-то шепчет.
– Уверен?
– Да. – Сибиряк поджал нижнюю губу, выдвинув подбородок и кивая. – Этот шёпот меня уже достал. Он всё громче и настойчивее. И мне кажется… это та мёртвая баба… с простреленной грудью.
Чингиз тяжело вздохнул:
– Да, с Акулой всё может быть. Пошли. – Он махнул головой в сторону. – Пойдём, Сибиряк. Нам нужно срочно уходить. – Чингиз кинул быстрый взгляд на ближнюю стену, где в тонких чёрных рамочках висело шесть портретов и собирался уже быстро спуститься, но застыл и воззрился на лица, словно его застолбили к лестнице. Он точно помнил, когда они сюда поднимались, на портретах были дети. А теперь со стены на него взирало шесть лиц испуганных мужчин, их глаза искажены и, Чингиз был уверен, слепли. Слепли прямо у него на глазах. Даже секунду назад это были другие люди и с каждым морганием они менялись и неумолимо искажались, и преображались в… Чингиз с ужасом понял, что на стене – шесть портретов с ними.
– Чингиз, всё хотел спросить. – Валет вывернул шею, чтобы посмотреть на предводителя. – Откуда ты знаешь Акулу?
Чингиз еле вышел из задумчивого оцепенения и тихо произнёс:
– Не помню.
– Странно, – Валет уставился глазами на зеркало, возвышающееся над ним как безликий великан, – как ни спросишь, ты ничего не помнишь. А Сибиряк, так вообще, даже не знает, откуда взялся… Ээ-п!.. Ээ-п!..
Все разом посмотрели на Валета.
– Ээ-п, ээ-п, – пытался вздохнуть он, резко сорвал маску с головы, вытянул указательный палец на зеркало. Его дыхание остановилось, лицо побагровело так, казалось, кровь сейчас начнёт сочиться через поры.
– Что с ним?! – крикнул Лазарь, тряся Валета за плечо и заглядывая в надувшееся лицо. За спиной раздался хруст толчёного стекла. Лазарь обернулся: стеклянная молния разрезала зеркало по центру сверху донизу, грязная вода просочилась в узкую искривлённую щель и поползла, растекаясь по полу тёмной лужей. Стёклышко вонзилось в глаз Лазаря…
Валет упал спиной на лестницу, лихорадочно затрясся, обрез выпал из его руки, быстро заскользил по ступеням и воткнулся в стену под бронзовой рамой зеркала.
Лазарю казалось, что стёклышко проникло в сердце и начало его остеклять «ежовыми осколками». Он заорал, быстро расстегнул молнию на ветровке, разорвал футболу и начал срывать с себя кожу. На искажённых портретах – глаза всех лиц покрылись мутно-голубой поволокой. Сибиряк упал на колени, сильно зажмурив глаза и прижав ладони к ушам, старался заглушить невыносимый громкий ведьмин шёпот, который немилосердно старался разорвать барабанные перепонки. Чингиз застыл: весь мир кружился на дьявольской карусели, погоняемый истеричными мерзкими хохотами.
Лазарь почувствовал, что внутреннее разрастание в груди завершилось. Он облегчённо выдохнул, перестал себя истязать сломанными ногтями и устало сел на корточки. Весь мир вокруг бандитов одномоментно нормализовался. Валет сумел свободно вздохнуть.
– Я больше не хочу здесь находиться, – наконец выдавил он, от напряжения разбрызгав всю слюну, собравшуюся во рту вместе с пеной. – Давай побыстрее отсюда ноги уберём.
Лазарь, Валет, Чингиз и Сибиряк поспешили сбежать с лестницы. Они почти бегом пересекли холл, у каждого в обеих руках по огнестрельному оружию. Массивная входная дверь в дом открыта нараспашку. С боков как на вечном посту и уставшие ждать, стояли Ворон и Косарь. Невероятное белое сияние изливалось из дверного проёма, из-за чего не видно творящееся на улице, будто там застыл бездонный туман.
Чингиз стянул маску с потных волос и откинул, не опасаясь, что по ней могут его найти, широко быстро шагая, гулко громыхал берцами по паркету.
– Кто дверь так распахнул?
– Была открыта, – ответил Ворон.
– Давайте, – Чингиз мотнул ладонью вперёд, – шустро уходим отсюда… Быстро покидаем дом!
– Хорошо… – Ворон и Косарь вышли первыми. Сразу следом скрылись остальные.
– Где?..
– Где это мы?! Это!.. Что это?! Чингиз! Стреляй!.. Сибиряк!.. Валет!.. Смотри!.. Смотри!..
– Что это?.. Смотри!.. Что это?!
– А!.. – грохнули выстрелы, ещё, и ещё. – А-а-а! – выстрелы посыпались, словно там завязался бой между двух армий. – Быстро все в дом!..
– Выхода!.. Входа нет!.. Входа нет!.. Куда мы попали!.. Нет входа!.. Нет выхода!.. Нет выхода!..
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – Два взрыва прогремели один за другим, вспышками отозвались в дверном проёме: скорее всего, применил Лазарь, гранаты были только у него. Огромный переливающийся воздушный пузырь ворвался во входную дверь дома, раскидал всю мебель в холле, и схлопнулся, выпустив наружу последнее: «…а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!»
Дневной свет с улицы проник в дверной проём и улёгся на паркете мрачного холодного холла, будто подселившего к себе – зиму. Защебетали птички, радовавшиеся солнцу. Двое из рассредоточившихся вокруг дома бандитов заглянули в полумрак прихожей и вышли, чтобы дожидаться дальше, решив, что им что-то непонятное почудилось. Они так и не дождались своих шестерых. Они вообще их больше никогда не увидели.
Шестеро бандитов попали в никуда – пока в никуда, – где им придётся переосмыслить свои жестокие жизни и биться насмерть за жизнь Расы с серой тьмой на другом уровне.
Зловонный ветер задул в открытую дверь.