В кабинете заведующего ожоговым отделением Дмитрия Антоновича Кожало царил творческий беспорядок. Все, что уцелело после разгрома, было расставлено по местам, но не совсем правильно, а точнее, абы как — криво, косо, вверх тормашками — так, как захотелось новой творческой натуре.
Сам заведующий сидел посередине кабинета на полу и что-то рисовал на офисной бумаге, а за его спиной стоял Николаев и с любопытством наблюдал за его действиями.
— Палка, палка, огуречик — вот и вышел человечек, — пел Дмитрий Антонович.
На секунду он замолчал и почесал затылок.
— Ага! — вскрикнул он, наклонился, что-то дорисовал на бумаге и пропел тенором. — А теперь добавим ножек — получился осьминожек.
Николаев взглянул на художества Кожало, разбросанные по всему полу. Они представляли собой рисунки на уровне пятилетнего ребенка.
Дмитрий Антонович тяжело и одновременно удовлетворенно вздохнул:
— Да… Все гениальное просто…
Николаев легонько, с какой-то опаской, хлопнул его по плечу.
— Дмитрий Антонович, с вами все в порядке?
Кожало вздрогнул от неожиданности и повернулся лицом к Павлу Петровичу.
— А? — произнес Кожало, и из его носа потекли кровавые сопли, они почти достигли верхней губы и там остановились.
Николаев обреченно кивнул.
— Извините, — сказал он, — я все понял. Не отвлекайтесь от этого очень серьезного занятия.
Павел Петрович медленно осмотрел весь кабинет и остановил взгляд на рабочем столе Кожало, верхний ящик которого, был чуть-чуть выдвинут, внутри него виднелся разный хлам.
— Если вы не возражаете, — пробормотал Николаев, внезапно вспомнивший про Магамединова. — Я вам еще одного художника в помощь приведу.
Кожало кивнул с серьезным выражением лица и поправил пальцем очки на носу.
— Это будет очень любезно с вашей стороны, — сказал он и продолжил свои художества.
Николаев подошел к рабочему столу и выдвинул ящик на столько, насколько можно было его выдвинуть. Среди всякого офисного барахла он сразу заметил ежедневник Кожало. Он взял его, полистал немножко, хмыкнул и посмотрел в сторону Дмитрия Антоновича.
Открылась дверь и в кабинет заглянула Алена.
— Павел Петрович, тут у поста собрались люди… Ждут, когда вы выйдете к ним…. Правда, нас не так много.
Николаев закрыл ежедневник Кожало, опустил его в карман халата и о чем-то задумался. Затем спохватился, что на него смотрит Алена и ждет ответа.
— Сейчас иду! — произнес он. — Просто тут есть о чем подумать…
Почувствовав ледяной холод, Сергей открыл глаза. Его очень сильно знобило.
Ему даже показалось, что он примерз к бетонному полу. Он хорошо помнил, что Оля отправилась за помощью, но не верил в удачу этой затеи.
Сергей уставился в потолок и задумался, откуда идет неприятный розовый свет. Что является его источником? Внезапно перед его глазами все поплыло, потеряло резкость.
— Ох… Ох… — застонал он, закрыл глаза и повернул голову набок.
Со стороны входной двери раздался скрежет и скрип. Глаза Сергея вмиг распахнулись, он приподнял голову и взглянул в сторону пугающего звука. Под дверь протискивался «ногогрыз».
— О, черт! — вскрикнул Сергей и дернулся.
С трудом сел, схватившись за стену, и уставился на «ногогрыза». В комнату через щель под дверью лезли его товарищи с пилами, их было много, они лезли и лезли…
Приближалось время обеда. На кухне у электроплиты стоял Жабраков — здоровенный мужик с задницей, как у слона, — и жарил на большой сковороде жирное мясо с луком, помешивая деревянной лопаткой. На этой же электроплите что-то варилось в большой кастрюле, из нее вверх поднимался ароматный пар.
Жабраков зацепил деревянной лопаткой кусочек жирного мяса, попробовал его на вкус, и тут же скривился от отвращения.
— Фу, какая гадость… Неужели люди захотят есть такое?
— Да, хрен его знает этого Хмельницкого, — ответил Игоревич. — Такое ощущение, что у него крыша поехала.
Он расположился на стуле и открывал банки с тушенкой, вываливая их содержимое в зеленую кастрюлю, которая стояла на столе, и из которой тоже шел пар.
— Мне кажется, мы совершенно нерационально используем пищу, — заметил Жабраков. — Такими темпами запасы кладовых быстро иссякнут.
— Запасов здесь, конечно, дай боже, — не согласился с ним Игоревич. — С такими запасами мы еще долго протянем. Но вот зачем людей кормить, как на убой, я не пойму.
Жабраков поднял сковородку и выкинул все ее содержимое в большую кастрюлю, кипящую на этой же электроплите.
Открылись входные двери, и на кухню вошел главврач больницы. Он вдохнул ароматы готовящейся пищи, и на его лице расползлась сладкая улыбка.
— О, какие здесь запахи, — застонал Хмельницкий от удовольствия. — Я просто слов не нахожу.
Он приблизился к большой кастрюле, стоящей на электроплите, и заглянул в нее.
— Ложку скорее дайте мне, а то я сейчас слюной подавлюсь. Жабраков протянул ему ложку. Хмельницкий зачерпнул жидкое жирное варево из кастрюли, и, подув на него, громко хлебнул.
— Перца сюда чуть-чуть не помешало бы, — выдал свое мнение главврач.
— Как скажите, перец у нас есть, — пробубнил Жабраков.
Хмельницкий повернулся к Игоревичу.
— Ты сейчас у нас здесь за главного?
Игоревич взглянул в глаза Хмельницкого и неохотно кивнул.
— Как у нас дела обстоят с хлебом? — спросил главврач.
Игоревич развел руками.
— Так его почти и нет. Осталось три-четыре буханки черствого.
Хмельницкий, почесав затылок, приказал:
— Тогда хлеб весь оставшийся тоже раздайте.
Игоревич открыл очередную банку с тушенкой.
— Вы уж извините, Иван Сергеевич, но я не могу понять, зачем мы так нерационально и жирно кормим людей?
Главврач тяжело вздохнул и ответил:
— Здесь все просто, мой ты умный человечек. Очень сильные стрессы и паника подавляются жирной и питательной едой. Ни одно лекарство в этом не заменит жирную пищу.
— Честно говоря, я про такой способ борьбы со стрессами не слышал.
Хмельницкий опустил руку на плечо Игоревича.
— Вот теперь знай, что есть такой способ. Меня этому еще наш старый доцент Якимович научил. Благодаря такому, на первый взгляд, вредному питанию, мы избежим большого количества суицидов. И, даст бог, сведем их вообще к нулю.
— Иван Сергеевич, а вы обещали найти еще помощников, — влез в разговор Жабраков.
Хмельницкий повернулся к Жабракову и кивнул.
— Простите, забегался совсем и забыл. А куда, кстати, подевался Николаич?
Игоревич сразу же расстроился и пожал плечами.
— Да черт его знает! — ответил он.
А Николаич стоял на коленях в моечной и наклонялся все ниже и ниже над стоком в канализацию. Он «рассказывал», что съел за последние два часа. Рядом с ним стояла открытая и на треть опустошенная им же бутылка водки.
Начальник мастерской вытер испарину, выступившую на лбу, и сплюнул на всякий случай еще несколько раз.
— О-ёчки! — прошептал он и поднялся на ноги.
Медленной шатающейся походкой несчастный мужчина подошел к умывальнику, открыл кран и умылся холодной водой. Вытерся грязным полотенцем и взглянул красными, измученными душевной болью и алкоголем, глазами на бутылку с водкой.
Он поднял бутылку и немного приложился к ней. Сразу же произошло рвотное отторжение. Николаич быстро склонился над стоком в канализацию и стал бороться с приступами тошноты. Когда звездочки перестали плясать перед его глазами, он подошел к стене и сел, опираясь на нее спиной. Громко вдохнул и выдохнул воздух, вновь глотнул из бутылки и зажал рукою рот.
Водка попыталась вернуться назад, но ей это не удалось. На глазах Николаича выступили слезы. Он занюхал водку рукавом, поставил бутылку на пол и прислонился к стене. В его глазах отразилась тоска, с которой он никак не мог справиться.
Возле поста дежурной медсестры собралось много людей. Среди них были и лечащие врачи ожогового отделения — Чернов и Белоусова. Они тихо разговаривали друг с другом. В коридор из кабинета заведующего ожоговым отделением вышел Николаев, и на его лице сразу же вспыхнула злость. Он яростным взглядом посмотрел на всех собравшихся.
— Чего это с ним? — шепнула Алена на ухо Анфисе. — Он вроде был совсем в другом настроении.
— Черт его знает! — сказала Анфиса. — Моча в голову, наверное, ударила.
— Что все встали и глазками хлопаете?! — заорал Павел Петрович. — Ждете чуда, наверное?
— Так вы ж сказали всем…
Николаев шагнул вперед и наклонился в сторону удивившегося Борыгина.
— А не будет чуда! В том понимании, в каком вы его ждете. Не закончится этот ад, не прекратится, если мы сами этого не добьемся!
— Так чего вы от нас хотите? — спросил Чернов.
— А вот что! — ответил Павел Петрович. — С этой минуты мы все без исключения направляем свои силы на борьбу с бедой, которая нас атаковала. И не дай бог, кому-то захочется где-то спрятаться и отсидеться! Я сам лично найду и убью этого человека.
— Ничего себе заявочка! — буркнул Лебедь.
— Заткнись! — прикрикнул на него Борыгин. — Он дело говорит.
Николаев постучал указательным пальцем себе по голове.
— Вот этим местом вы должны понять, что без кардинальных, хорошо продуманных и слаженных действий мы все обречены на смерть. И вопрос сейчас стоит только в том, как быстро она придет.
— А у вас есть какие-то конкретные предложения, кому и что делать? — перебил его Евгений Хонкин.
Николаев кивнул и вновь обвел всех глазами.
— Да! — грозно сказал он. — Начнете вы с того, что наденете защитные костюмы. Повторяю: все до одного, нравится это кому-то или не нравится. На четвертом этаже и ниже все работают только в защитных костюмах.
— Увижу кого без костюма, собственноручно скручу шею, — крикнул Борыгин. — Павел Петрович, я за этим прослежу, не переживайте! Что делаем дальше?
— А дальше мы начнем приводить в действие план Инги Вацлавовны Весюткиной.
Николаев повысил голос:
— Но прежде еще вот что скажу: в следующий раз, когда я вас соберу, чтоб предо мной стояло людей в десять раз больше. Борыгин, тебе поручаю. И запомните, как прописную истину: с этого момента в больнице я — самый главный, и нет здесь никого главнее меня. Все ваши вопросы вы решаете только со мной.
— А как же главврач больницы? — удивилась вслух Белоусова. — Вы уверены, что он ваше решение одобрит?
— Хмельницкий пусть идет прямиком в жопу! — фыркнул Борыгин. — Он из кухни не вылезает. От него толку, как от козла молока.
— Это точно, — согласилась с ним Алена.
— Для тех, кто не понял, повторяю, — заревел басом Борыгин. — Николаев с этого момента самый главный: запомните сами и другим передайте… А Хмельницкий — говно, а не главврач! И нам такой не нужен! Если хотим жить — будем бороться под руководством настоящего лидера. Ура Николаеву!
В ответ ему повисла тишина. Все собравшиеся стали испуганно переглядываться.
— Я не слышу! — заревел еще громче Борыгин.
— Ура! Ура! Ура! — раздались в ответ нестройные выкрики.
Сергея затрясло. Сказалась большая потеря крови и невероятная слабость, сделавшая его практически неподвижным, неспособным постоять за себя. Отвратительное и унизительное положение. Он медленно покрутил головой, рассматривая чего-то ждущих «ногогрызов». Они облепили его со всех сторон, заняли все свободные места в комнате.
Сергея удивило то обстоятельство, что «ногогрызы» смотрели на него невинными глазками, как добродушные щенята или котята. Он осторожно сжал пальцы правой руки в кулак. Моментально раздалось резкое «вжи-жить», и ближайшие к его руке «ногогрызы» угрожающе высунули свои острые и крутящиеся со скоростью пилы.
— Эй! Тихо… тихо, — вскрикнул Сергей.
В ответ ему раздался очень длительный по звучанию рев. «Вжи-жи-жить», — орал «ногогрыз» со стороны его левой руки. Сергей моментально повернул голову в сторону угрожающего звука и увидел, что к его руке протискивается «ногогрыз» по размерам в два раза больше остальных.
Сергей сжал пальцы левой руки в кулак. «Ногогрызы» моментально на это среагировали истерическим «вжиканьем» пил. Самый большой «ногогрыз» поднялся по брюкам на ногу Сергея и переместился поближе к его паху. Сергей резко поднял руку и попытался скинуть с себя эту жуткую ползучую тварь. «Вжи-жижижи-жить», — ужасно громко и протяжно заревел своими острыми пилами в ответ большой «ногогрыз». Пилы больно задели пальцы Сергея, и он быстро сунул их в рот, глотая при этом собственную кровь, которой у него и так мало осталось.
Сергей с ужасом уставился на быстровращающиеся пилы большого «ногогрыза», они все ближе и ближе приближались к ткани брюк в районе ширинки.
— Эй, друг, ты чего задумал?! — взвизгнул Сергей.
В это же мгновение из тела большого «ногогрыза» со скоростью пули вылетела острая игла с прозрачной тонкой трубочкой и впилась в живот Сергея. Произошло впрыскивание какого-то синего раствора.
Сергей закатил глаза и повалился на спину, больно ударившись головой о бетонный пол. Большой «ногогрыз» заполз на его живот и продолжил вводить синий раствор через прозрачную тонкую трубочку, периодически перемещая иглу в другие места на животе.
Погодин нашел Николаева в ординаторской на четвертом этаже. Тот сидел за столом в кожаном кресле и листал ежедневник Кожало.
— Ты не поверишь: работа пошла! — закричал с порога Петр Алексеевич. — Люди стараются вовсю: наводят порядок, всех больных размещают в чистых палатах. Пятый и шестой этажи освобождают, часть кроватей переносят сюда в ожоговое, часть наверх. Короче, люди зашевелились, желающих помочь становится все больше и больше.
Николаев оторвал взгляд от ежедневника.
— А главное, у них появилась надежда, — произнес он. — Чего, скажем, мне самому не хватает.
— Ты только здесь не засиживайся, — посоветовал ему Погодин. — Ты к людям выйди. Дай им понять, что они все делают правильно.
— Я скоро к ним присоединюсь, — пообещал Павел Петрович.
Погодин подошел к столу и взглянул на ежедневник.
— Что это ты читаешь, такое интересное?
Николаев неохотно протянул ежедневник завхозу.
— Это записная книжка Кожало, — пояснил он.
Погодин взял ежедневник из рук Николаева и стал разглядывать со всех сторон.
— Ого! И что в ней интересного написано? — спросил Погодин, листая страницы.
— А то, что он тоже не сидел, сложа руки, и за это бедняга, как я понял, и поплатился.
Погодин кинул осуждающий взгляд на Николаева:
— А поконкретнее можно?
Павел Петрович застучал пальцами по столу. Как всегда, он и разговаривал, и думал одновременно.
— Конкретнее? Кожало пишет, что ведет наблюдение за поведением рассказчика, и отмечает, что рассказчику не нравится, когда рядом с ним повышают голос. И что самое странное для меня…
Николаев замолчал. Очередная серьезная мысль парализовала его язык. Через несколько секунд он продолжил объяснения:
— Дальше он пишет, что рассказчик сразу убивает того, кто очень громко шумит рядом с ним.
— Да, — усмехнулся Погодин. — Интересное наблюдение.
— Нет, ты вдумайся в эти слова. Получается, Кожало видел, как рассказчик убивает за то, что кто-то очень громко шумел возле него.
— Ничего себе!
Николаев встал и забрал ежедневник из рук Погодина.
— Я считаю, что это очень ценная информация, и о ней нельзя говорить другим.
— Ты что, сдурел? — воскликнул Погодин. — Наоборот, нужно людям как можно быстрее об этом рассказать!
Павел Петрович зло сверкнул глазами.
— Только попробуй, и я тебя сразу же убью! — пообещал он. — Распространение этой информации строго запрещено. Я не шучу, Погодин!
Погодин на всякий случай отступил от стола на шаг назад.
— Кто бы сомневался. В больнице только и слышно: Николаев самый главный, если что, он всех убьет, и он не шутит.
Николаев побурел:
— Что?! — заорал он. — Что ты сказал, подлец?! А ну иди сюда и повтори.
Погодин, не теряя времени, развернулся и бросился к выходу.
— Я бы с радостью, но у меня дел много.
Игоревич зашел в моечную и осмотрелся по сторонам. В помещении для мытья посуды никого не было. Игоревич заметно разволновался и тяжело вздохнул.
— Твою мать! Уже успел проспаться! — выругался он, плюнул на пол и покинул моечную.
Игоревич двинулся по коридору в сторону лестницы, ведущей в кладовые. Лицо у него было встревоженное, будто он почувствовал что-то нехорошее.
— Найду и убью сразу, — решил он, — чтоб потом больше не волноваться…
— Я так и знал, что ты сюда переберешься, — произнес Игоревич после того, как открыл дверь и вошел в первую кладовую.
Он стал в метре от Николаича, который расположился на полу и курил какую-то очень вонючую сигарету. Рядом с Николаичем на полу стояла бутылка с остатками водки и открытая трехлитровая банка с маринованными огурцами. Весь пол кладовой жил своей жизнью. По нему ползали мелкие ползучие твари: розовато-беловатые червячки, похожие на опарышей, и серые жучки, по форме похожие на божьих коровок. По кладовой летали большие черные мухи. Игоревич брезгливо взглянул на Николаича:
— Слышишь, валенок, может, хватит себя жалеть?
Николаич подавился дымом и громко закашлял. У Игоревича появилось такое ощущение, что «валенок» сейчас выплюнет свои легкие.
— Иди в жопу, — рявкнул начальник мастерских. — Я тебя сюда не звал.
Игоревич смело шагнул к Николаичу и положил руку ему на плечо.
— Не надо так со мной. Я этого не заслужил.
Игоревич серьезным вдумчивым взглядом посмотрел на то, что творилось за спиной Николаича. На полу, рядом друг с другом, лежали два сильно разложившихся человеческих трупа, кишащие разными ползучими тварями.
— Николаич, убить тебя мало! — вскипел Игоревич. — Ты что, не видишь, что здесь творится? Ты же сегодня сюда уже два раза за продуктами спускался…
— А мне посрать, — ответил на это начальник мастерских, поднял с пола недоеденный огурец и стряхнул с него червяков.
— А мне нет!! — завизжал разъяренный Игоревич.
Николаич косо посмотрел на него, и, держа в одной руке недоеденный огурец, потянулся к бутылке с водкой.
— А мне посрать, что тебе нет, — сказал он. — Отстань от меня. Я скоро приду.
Игоревич заревел, как самурай, готовящийся к атаке, и со всей силы отфутболил бутылку с водкой, та отлетела метров на пять, ударилась об стенку и разбилась вдребезги.
— Все! — не унимался Игоревич. — Я ничего не хочу слушать!
Николаич испуганно посмотрел на Игоревича, а затем по сторонам.
— Эй! Эй! Ты чего?
— Вставай немедленно и пошли работать!
Игоревич наклонился и схватил Николаича за руку, с легкостью его поднял и двумя пинками под задницу выгнал из кладовой.
— Нехрен здесь рассиживаться! — ревел он в спину убегающего Николаича.
Проход с четвертого на пятый этаж перегородил санитар Борыгин. Он сел за стол и представил себя большим начальником. Через час к нему подошел Николаев и спросил:
— Ну что, Дмитрий, как дела?
— Идут полным ходом, — ответил Борыгин.
— Ясно. Дай я пройду, гляну своими глазами.
Борыгин отодвинул стол так, чтоб Николаев мог пройти.
— Проходите, Павел Петрович.
Пройдя в урологическое отделение, Николаев увидел в коридоре трех женщин в защитных костюмах, которые мыли пол пенным раствором. Из третьей палаты показались Лебедь и Бобров, они вынесли ненужную в этой палате кровать.
Николаев подошел к ним.
— Молодец, Степан, что к нам присоединился, — сказал он.
— А я вас и не бросал, — ответил Бобров.
— Проблемка у нас, — сообщил Лебедь. — Почти все добровольно покинули отделение, кроме больных из одиннадцатой палаты. Они закрылись на защелку у себя и не выходят.
— О-ё-ёй! — вскрикнул Павел Петрович. — Так, мужики, их не тревожьте, пока я не скажу. Хорошо?
Бобров и Лебедь кивнули.
— И другим передайте, — забеспокоился Николаев. — Я скоро всем подробно объясню, почему этого не стоит делать. Пока не стоит…
Со стороны лестничной площадки раздался голос Хмельницкого:
— Я не могу понять, что здесь творится?
И вслед за ним с той же площадки в коридор донесся сильный грохот. Разъяренный Хмельницкий ворвался в коридор и направился прямо к Павлу Петровичу.
— Николаев, ты можешь мне объяснить, что здесь вообще происходит? — заорал он.
В коридор вслед за Хмельницким вбежал Борыгин в защитном костюме с отстегнутым верхом.
— Эй, мудак, вали отсюда! — закричал Дмитрий. — Ты здесь больше никто и звать тебя никак. Иди дальше: сиди у себя в кабинете и в носу пальцем ковыряйся. Не до тебя сейчас! Павел Петрович, что мне с ним сделать? Этот псих ногой на два метра стол мой отфутболил, я еле успел отскочить в сторону.
Николаев сверлил взглядом Хмельницкого. Хмельницкий тоже смотрел только на него.
— Иван Сергеевич, с сегодняшнего дня вы больше не являетесь главврачом этой больницы, — спокойным голосом произнес Николаев. — Я забираю правление в свои руки, потому что не могу больше спокойно смотреть на вашу нерасторопность и бездействие.
Хмельницкий ухмыльнулся и сделал еще один шаг в сторону Николаева.
— Наивный ты парень, и даже не представляешь, кому ты перешел дорогу, и что теперь с тобой будет. Я уничтожу тебя здесь и сейчас.
Сергей Ветров не сразу сообразил, что ползучие твари с пилами покинули комнату, в которой он лежал на холодном бетоне. Это немного порадовало его. Смертельный приговор был отсрочен по каким-то неведомым ему причинам. Сергей попытался приподняться, и тут же резкая невыносимая боль в животе пронзила его.
— А-ах! — вскрикнул он и согнулся пополам.
Вокруг него закружились белые мерцающие мушки.
— А-а! — заорал Сергей.
Он сжал зубы и схватился руками за живот. Боль была нестерпимая, острая. Она резала без пощады.
— А-а! — реагировал на ее вспышки раненный парень. — О-о!
Весь его живот был в каких-то мелких гнойных ранках, из которых капельками сочилась синяя слизь. Почувствовав, что боль немного отступила, Сергей встал и медленно, держась руками за стену, подошел к двери, открыл ее и вышел из комнаты.
Сергей поплелся по коридору, придерживаясь одной рукой за стену. Прошагав пять метров, он неожиданно вскрикнул, схватился руками за живот и упал на колени.
— О-ё-мое! — закричал Сергей и застучал кулаком по стене.
Когда боль вновь его отпустила, Сергей вытер холодный пот, выступивший на лбу, и поднялся на ноги. Более быстрым шагом пошел по коридору, при этом вспоминая все матерные слова, которые знал.
— Твою мать! — ругался парень. — Что это такое?!
Он прошел мимо шахты, похожей на лифтовую, и резко остановился. Сергей смотрел в сторону прохода в темное помещение и с трудом верил своим глазам. Какое-то серо-синее существо с руками и ногами и отвратительным лицом сидело на полу, прислонив голову к стене, и из этой головы торчал железный штырь. Сергей подошел ближе и увидел «Зверя», про которого ему рассказывали студенты. Штырь вошел где-то в области шеи рядом с ухом, он пробил «Зверю» голову и вынес часть челюсти.
С головы «Зверя» текла желтая слизь, ее очень много скопилось на полу — образовалась целая лужа. На лице «Зверя» отражалась гримаса боли. Он затуманенными глазами смотрел на Сергея.
Раненый парень молча взглянул в глаза «Зверя». «Неземное существо» закрыло их и скривилось от боли. И тут же со стороны шахты раздался глухой кашель, как будто того, кто кашлял, придавило чем-то тяжелым.
Сергей развернулся и уставился в сторону шахты. Он мог поклясться, что ему не послышалось. В подтверждение этого глухой кашель вновь донесся до его ушей.
Сергей подошел к шахте и заглянул в нее. Дальше двух метров ни вниз, ни вверх он ничего не увидел. Всему виной был слабый розовый свет. «Не об этой ли загадочной шахте мне все время твердил Вадим?», — задумался командир погибшего отряда.
Сергей вновь заглянул в шахту и закричал:
— Эй, есть здесь кто-нибудь? Может, какая помощь нужна?
Где — то сверху вновь раздался глухой кашель и слабый стон. Было очень похоже на то, что стонет женщина или девушка. Более того, Сергею этот стон показался знакомым.
— Оля, это ты здесь?! — закричал Сергей, и все его тело покрылось мурашками.
Николаев и Хмельницкий смотрели друг другу в глаза. За спиной Николаева стояли Лебедь, Бобров и три женщины, которые мыли пол в коридоре.
— Только вот не надо мне угрожать, — произнес сквозь зубы Николаев.
— Заткнись! — не сдерживая эмоций, закричал Хмельницкий. — Я чисто из принципа убью тебя.
Он указательным пальцем показал на свои глаза, затем этим же пальцем ткнул в лицо Николаева (его рука при этом имитировала пистолет, а указательный палец дуло этого пистолета).
— Одним взглядом, — добавил разгневанный главврач.
Хмельницкий сымитировал выстрел и дунул в палец, как в дуло пистолета.
— Здесь и сейчас. Веришь мне?
Николаев резко изменился в лице, кивнул и отступил на шаг назад.
— Верю, — прошептал Павел Петрович. — Конечно же, верю!
Главврач улыбнулся злой улыбкой.
— Я был здесь главным и останусь. Ты меня понял?
Николаев вновь кивнул и отступил еще на один шаг.
— Понял! — вскрикнул он. — Понял! Не горячитесь, пожалуйста.
— Немедленно прекращайте всю эту самодеятельность, — заорал взбешенный Хмельницкий, — и разбегайтесь по своим норам.
Николаев встал боком, он почувствовал дыхание смерти и взглянул сначала на Боброва, Лебедя и женщин, а затем на Борыгина.
— Делайте, что он говорит.
Борыгин не выдержал всего этого сумасшествия и схватил за плечо Хмельницкого.
— Да что это за детский сад?! — разозлился он.
— Борыгин, не смей! — закричал Николаев. — Не надо!
Хмельницкий успел только повернуться лицом к Борыгину, и тот влепил ему кулаком в нос. Хмельницкий от удара отлетел прямо в объятья Павла Петровича. Главврач резко выпрямился и оттолкнул Николаева от себя.
— Не все решается физической силой, — заговорил он, — есть силы, которые намного мощнее.
Хмельницкий вытянул вперед руку и быстро произнес:
— Хоп!
Из макушки Борыгина, как из вулкана, вырвался фонтан крови и серо-желтой массы. Глаза его вылетели из глазниц, как пули, и шлепнулись прямо на деловой костюм главврача. Из носа выскочила струя желто-серой жидкости. Все это выглядело так, как будто внутри черепа Борыгина взорвалась «лимонка».
Внутри черепа ничего не осталось, через глазницы хорошо просматривалась дыра на макушке. Кожа на лице исчезла, остались только одни порванные куски. Борыгин секунд пять простоял на одном месте, словно ничего не произошло, и рухнул на пол.
Одна из женщин, что мыла пол, схватилась за голову и завопила во весь голос:
— Это сам дьявол! Спасайся, кто может!
Моментально все свидетели происходящего разбежались по палатам. В коридоре остались только Николаев и Хмельницкий.
— Ну что смотришь на меня, как на седьмое чудо света?! — спросил главврач перепуганного Николаева.
— Убивай меня, чего ты ждешь? — прошептал Павел Петрович.
— Заткни, ничтожество, свой поганый рот! — приказал Хмельницкий. — Я сам буду решать, когда и что мне делать.
Он замахнулся и ударил Николаева в ухо.
— Пошел вон отсюда, мразь! — рявкнул главврач. — Чтоб я тебя больше никогда выше четвертого этажа не видел!
Павел Петрович, прижав ладонью ухо, стал медленно отступать в сторону лестничной площадки. Хмельницкий, наблюдая за движением Николаева, произнес:
— Знаешь, в чем твоя слабость? Ты говоришь: «Убей меня», а в голове молишься богу, чтоб я тебя не тронул. Ты готов отдать все в обмен на то, чтобы жить. Ты слабак по природе. Как только кто-то находится сильнее тебя, и ты чувствуешь риск смерти, ты готов молить о пощаде. Может я не прав?!
Николаев, продолжая отступать, ответил:
— Почему же? Прав! Все люди чего-то боятся.
Хмельницкий посмотрел на Николаева с презрением.
— Беги, сопляк, отсюда, пока я не передумал, — сказал он.
Николаев кивнул и побежал к лестничной площадке. У самого выхода он остановился и повернулся лицом к Хмельницкому.
— А знаешь, в чем твоя и тебе подобным тварям слабость?
Главврач с усмешкой на лице кивнул, позволяя Павлу Петровичу высказать свою мысль.
— В излишней самоуверенности и в ощущении своего превосходства, — сказал Николаев.
Жабраков высыпал мусор из мусорных ведер в один большой полиэтиленовый мешок.
— Я через полчаса вернусь, — сказал он. — Пойду посплю чуток.
— Я тоже очень хочу спать, — произнес Игоревич, нарезая хлеб.
— горевич ёс, зевая Игоревич. Так что тебе мешает? — искренне удивился Жабраков. — Иди ложись. Времени полно.
Игоревич бросил косой взгляд на Николаича, который с недовольной миной подметал пол большой метлой.
— Да я… чуть попозже, наверное, — прошептал Игоревич. — Дела у меня есть еще кое-какие.
— Тебе решать. Я-то пойду спать по-любому. Без сна я тюфяк.
Жабраков с мешком, заполненным мусором, вышел из кухни. Николаич посмотрел на закрывающиеся двери, наклонился и вымел все из-под стола, затем молча переместился к навесным шкафчикам.
Николаич осторожно взглянул на Игоревича, тот скидывал порезанный хлеб с доски в железный таз.
— Николаич, есть у меня кое-какие мысли, которыми я хотел с тобой поделиться.
Раздался скрип открываемой дверцы. Игоревич даже не дернулся, хоть и услышал этот скрип, он спокойно продолжил нарезать хлеб.
— Блин! — заорал Николаич. — Я не понял, куда подевалась вся водка?!
— Я ее всю вылил в раковину, — произнес Игоревич, как будто речь шла о каком-то пустяке.
Николаич с кулаками бросился в сторону Игоревича.
— Что ты сделал? Повтори!
Игоревич встал и с размаху воткнул нож в разделочную доску.
— Я ее вылил в раковину от греха подальше.
Николаич со всего размаху нанес удар по носу Игоревича. Игоревич отлетел от удара прямо к стене.
— Кто тебе дал право распоряжаться моей водкой?! — заревел Николаич, его глаза налились красным цветом.
Игоревич вытер струйку крови, вытекшую из носа, и уставился на ошалевшего Николаича.
— Я ничего не могу понять, — очень тихо произнес он. — Ты что, из-за водки так бесишься?
Николаич схватил табуретку и кинул в него. Игоревич закрылся руками, табуретка ударилась об его локти и разлетелась на части.
— О-ё! — завыл Игоревич. — Мне же больно!
Николаич вырвал нож из доски и бросился на Игоревича. Тот отскочил в сторону. Николаич бросился за ним. Игоревич запрыгнул на стол и перескочил со стола на электрическую плиту, которая, к его счастью, была выключена.
Николаич, немного отдышавшись, стал размахивать ножом, как бравый десантник, затем он его подкинул вверх, поймал и бросил со всей силы в сторону своей жертвы. Игоревич успел спрыгнуть с электроплиты на пол, нож пролетел над его головой и воткнулся во входные двери.
— Николаич, побойся бога! — закричал напуганный Игоревич. — Зачем ты меня хочешь убить? Водка того не стоит.
В ответ на Игоревича полетела пустая кастрюля. Игоревич спрятал голову за электроплитой.
Николаев ворвался в ординаторскую ожогового отделения и стал крушить все подряд. Разлетелись на части стол и стулья, разбилось вдребезги зеркало, шкаф рухнул вперёд, кресло попало в умывальник.
Злости его не было предела.
— Убью суку! — орал Павел Петрович. — Убью гада!
Николаев опустился на колени и заскулил от злости.
— Сука! Сука! — выл он. — Что ж я тебя сразу не задушил?!
В ординаторскую неуверенно заглянул Бобров.
— Павел Петрович, можно я зайду?
Николаев бросил угрюмый взгляд на санитара.
— Заходи, Степан, — нехотя сказал он.
Бобров стал посреди ординаторской и оценил масштабы разрушений.
— Ну как вы?
Николаев развел руками.
— Как видишь!
— Если честно, я так и не понял, — произнес Бобров, — как это Хмельницкий так круто расправился с Борыгиным?
— А очень просто! — закричал Павел Петрович и ударил кулаком по колену. — Хоп! И готово!
Бобров сел на корточки.
— Разве такое возможно? Взять и сказать: «Хоп!». И на тебе: у другого человека фонтаном вылетают мозги из головы. Я такого в школе не проходил.
Николаев отвернулся от Боброва.
— Видимо, возможно, раз так произошло, — прошептал он.
— Я вас понимаю, вы хотели, как лучше для всех нас, — забубнил Степан. — Хотели всех объединить. Но Хмельницкий в один миг разрушил ваши планы.
— Это мои трудности, Степан! В этой безумной войне нельзя взять силой. Здесь можно надеяться только на наши способности думать. И мысли наши должны заходить далеко вперед и опережать события. Только так, и никак по-другому, мы сможем победить. Сильнее физической силы только сила мысли.
Бобров замотал головой.
— Это все философия… Был бы у меня гранатомет, я бы с этим утверждением поспорил. В реальности мы бессильны перед ситуацией.
— Не совсем так, Степан! — пробормотал Николаев. — Двигайся ко мне поближе и слушай. Я долго думал, и вот какая мысль пришла мне в голову…
Вспышка новой боли оказалась намного сильней предыдущих. Сергей чуть не свалился в шахту, так она его скрутила. Он прижался к стене и вспомнил свою маму раз сто, а то и больше.
— Мама! Мамочка! — вопил он, не переставая.
Когда Сергей пришел в себя, он вновь заглянул в шахту и закричал:
— Оля, это ты здесь? Откликнись!
Однако ответа не последовало. Собравшись с духом, он решил лезть вверх. Сергей схватился рукой за стальную трубу и ступил на поперечную балку. Осторожно посмотрел вниз и ничего хорошего для себя там не увидел.
Он подтянулся и залез на трубу, а затем на следующую балку. Сергей даже на секунду не задумался о том, откуда у него появилось так много сил, ведь он потерял немало крови. Он взялся за воздухопровод, встал во весь рост и потянулся рукой к следующей стальной трубе.
Сергей не дотянулся до трубы и опустил руку обратно. Он стал искать глазами, за что ему зацепиться, чтобы продолжать подъем наверх. На уровне следующего этажа — там, где в стене должен быть проем, — располагалась сплошная стена, и из нее выступала небольшая металлическая площадка.
Сергей ухватился за металлическую площадку одной рукой и за трубу воздухопровода другой, оттолкнулся от балки и залез на площадку. На ней сразу же загорелось электронное табло и начало отсчитывать назад секунды, начиная с числа «шесть».
«6, 5, 4, — сменялись цифры на электронном табло. Сергей с площадки перепрыгнул на балку и тут же вскрикнул, схватился двумя руками за живот, согнулся пополам и потерял равновесие.
— А — а — а!!! О, Боже! — закричал он из-за возникшей боли в животе.
Он соскользнул с балки и повис на ней, зацепившись руками. Попытался найти под ногами опору. Новая вспышка боли дала о себе знать. Сергей заорал и сорвался вниз. Пролетев совсем немножко, парень успел схватиться за поперечную балку, с которой начинал свой подъем. Перед его глазами засветилось много блестящих звездочек, и видимое пространство стало каким-то нерезким, расплывчатым.
Несмотря на слабость, Сергей подтянулся, залез на балку, встал с колен и уцепился рукой за стальную трубу.
— Боже, за что мне это наказание? — прошептал он и, не давая себе передышки, полез вверх.
Сергей поднимался все выше и выше. Проделывал он это с большой нагрузкой на сердце — подтягивался, влезал, перепрыгивал на металлические площадки с электронным табло — и при этом дышал очень тяжело, воздух с шумом и хрипом вырывался из его легких. Впервые за всю свою жизнь он чувствовал себя не спортивным парнем, а тяжелой неподъемной тушей.
Внезапно капли какой-то жидкости звонко ударились о его коротко стриженую голову. Сергей вытер их рукой и посмотрел на нее: ладонь была испачкана чем-то красным. Сергей поднял голову, и на его лоб закапали свежие капли крови.
— Эй, есть там, хоть кто-нибудь живой? — закричал он.
Никто не ответил.
— Наверное, зря я все это задумал, — сказал он сам себе и забрался на очередную металлическую площадку, после чего не выдержал и заорал. — Да, отзовётся мне кто-нибудь или нет?!!
«3,2,1», — быстро досчитывало электронное табло на площадке.
Сергей перепрыгнул на поперечную металлическую балку и продолжил карабкаться вверх. Кровь уже не капала, а лилась тоненькой струйкой. Он внимательно присмотрелся и увидел, что она течет с металлической площадки, что находилась чуть-чуть выше его.
Сергей забрался на эту металлическую площадку и обратил внимание на то, что между металлическим листом и нависающей над ним стеной имеется щель, через которую может проползти мышь, а может даже и крыса. Парень стал на колени и попытался заглянуть в щель. И в этот же момент прямо перед его носом взвыла пила «ногогрыза». Он моментально отпрянул и перепрыгнул на следующую балку.
Сергей обернулся и увидел, как поднимается грязно-желтая и липкая стена, открывая проход на скрытый подземный этаж. Картина за этой стеной не требовала никаких комментариев. В узком коридоре в луже крови лежало большое количество отпиленных человеческих частей тела. Головы, руки, ноги — выбирай на вкус, какая часть понравится. Тут были и тазобедренные суставы, и голени, и пальчики с розовенькими ногтями. Чуть дальше за лужей валялась перевернутая тачка с длинными ручками.
На железный лист площадки неожиданно выскочил из-за угла Борис Анатольевич Беленький, куда-то пропавший лечащий врач терапевтического отделения, который, как и его коллега Шарецкий, специально заразил одного больного чумой с целью найти от нее лекарство.
Стена за Беленьким начала опускаться вниз. Борис Анатольевич уставился в испуганные глаза Сергея и засмеялся истерическим смехом. После чего приставил дуло пистолета себе к виску и кивнул Сергею.
— До скорой встречи в аду, Чёмча! — произнес он и нажал на курок.
Прогремел выстрел, и мозги Беленького разлетелись по сторонам.
Посередине всего хаоса в ординаторской ожогового отделения расположился в кожаном кресле Николаев. Он практически не высовывал носа в коридор, только если надо было сходить в туалет. Ему было с одной стороны стыдно за себя, с другой — страшно. Более всего он боялся встретиться с главврачом больницы.
В ординаторскую, не постучав, зашел Погодин и остановился в трех метрах от Павла Петровича.
Погодин испуганными глазками обвел всю ординаторскую.
— Павел Петрович, не надо все так близко принимать к сердцу, — произнес он. — Я же пошутил.
Николаев кинул грустный взгляд на Погодина.
— Садитесь, Петр Алексеевич, и рассказывайте, где вы пропадали и чем занимались.
Погодин посмотрел по сторонам, ища взглядом, на что ему сесть. И увидел кожаное кресло, которое зачем-то повисло на умывальнике.
— Я, Павел Петрович, без дела не сижу. Не переживайте! — сказал Петр Алексеевич, подошел к умывальнику и снял с него кресло.
— Я верю тебе, Погодин. Ты единственный в больнице, кто пытается во всем разобраться. За что тебя и уважаю.
Погодин поставил кресло на пол и сел в него.
— Я занялся изучением всего происходящего в больнице, — важно заявил он. — Я постоянно передвигаюсь с места на место и подслушиваю чужие разговоры, пытаюсь подтвердить свои догадки и выявить общую картину.
Услышав это, Николаев еще больше разволновался. Психика его никак еще не могла принять страшную гибель Борыгина.
— Умоляю тебя, Погодин, будь осторожен и не рискуй по пустякам.
Погодин улыбнулся: его давно никто не умолял.
— Стараюсь не рисковать, но знать, что происходит вокруг нас, мы должны. Поэтому — уж как получится.
— Пойми, Погодин, — взволнованным голосом заговорил Павел Петрович, — риск для нас — это роскошь! В больнице здоровых и толковых людей становится все меньше и меньше. Пропадают и гибнут самые толковые люди — Весюткина, Круглова, Магамединов, Кожало. Если ничего не делать, то в больнице останутся только такие, которые уже ничего не смогут изменить.
Внезапно на лице Погодина расплылась улыбка, чуть ли не до самых ушей.
— Я не понял! — удивился Николаев. — Я разве что-то смешное сказал?
Погодин покачал головой.
— Я, Павел Петрович, в восторге от вашей пламенной речи. Все, что происходит в больнице, — неспроста, и вы своей речью навели меня на еще одну разгадку. Я все время думал, для чего нужны эти странные звонки от студента Андрея Кабена. И благодаря вам я нашел ответ на этот вопрос. Звонки эти нужны для того, чтобы избавляться от самых умных и толковых людей.
— Да, Погодин, ты меня вновь шокировал, — пробормотал Николаев. — Получается, я был не прав, когда предполагал, что противник нас недооценивает и вообще не берет в расчет наши способности думать и анализировать…
Игоревич спрятался на полу за плитой у самого выхода из кухни. Испугался он не на шутку. Поведение Николаича выходило за все возможные рамки. Из-за какой-то дурацкой водки этот придурок был готов его убить. Знал бы, что так все обернется, вообще бы к ней не прикасался.
Игоревич прислушался. Раздался шорох. Понимая, что дело — дрянь, он вскочил и схватился за ручку двери. И в этот же момент на него с электроплиты прыгнул Николаич. Они вместе вылетели из кухни в коридор. Игоревич упал на спину, а Николаич сел на него сверху, и стал колошматить кулаками.
Тем временем на кухне из-под шкафа для кастрюль и прочей утвари выбежало шесть «зместрел». Они громко запищали, запрыгали от радости и бросились к входным дверям.
Игоревич, защищая руками лицо, как-то выкрутился и сбросил с себя Николаича, стал хватать его за уши и за волосы. В коридор из кухни выбежали «зместрелы», они заплясали вокруг дерущихся мужчин и завизжали от восторга и переполняющих их эмоций. На головах «зместрел» повылезали на разные расстояния их «антенки».
— Ах ты, сука! — не своим голосом заорал Игоревич.
Он схватил Николаича за волосы и ударил головой об пол. Николаич извернулся и попал локтем Игоревичу прямо в нос. Игоревич взвыл от боли. Николаич вскочил на ноги. Игоревич — тоже. «Зместрелы» залились радостным криком, захлебываясь в своих эмоциях.
Николаич ударил ногой Игоревича в живот, и тот отлетел к стене. Следующий удар Николаич нанес покруче всякого каратиста: он с разворота влепил ногой в голову Игоревича.
— На тебе, падла! Знай наших!
Игоревич от удара дезориентировался, колени его подогнулись, и он потихоньку стал съезжать по стене на пол. Николаич отступил на несколько шагов и с разбегу ударил ногой в грудь Игоревичу, а добил его кулаком в ухо.
Довольные «зместрелы» с писком разбежались по сторонам. Николаич с радостной улыбкой на лице проводил их взглядом. Он тупо уставился на Игоревича, радостная улыбка медленно сползла с его лица. Он посмотрел на свои руки и увидел, что они все в крови.
— О, Боже! — вскричал Николаич. — Что я натворил?!
Игоревич лежал на полу с открытыми, уставившимися в одну точку, глазами. Николаич бросился к Игоревичу и упал перед ним на колени
— Игоревич! Игоревич, что с тобой?! Игоревич, ответь мне!
Николаич стал лупить ладонью по щекам Игоревича, но никакой реакции со стороны того не последовало. Николаич схватил его за руку и попытался прощупать пульс.
— О-ё-мое! — прошептал он. — Я его убил!
Николаич обнял Игоревича, как родного брата, и громко зарыдал.
— Прости меня!.. Прости, я не хотел…
Сергей не ошибся: кашляла в шахте Оля. Правда, шансов спасти ее было мало. Девушка застряла ло. между трубой воздухопровода и поперечной металлической балкой. Причем одна рука у нее как-то неестественно вывернулась: она зацепилась за провода и кабели, и ими же оказалась плотно стянута.
Оля стонала от боли, лицо ее прижало к воздухопроводу, из-за чего было очень тяжело дышать. Она пыталась пошевелиться, но это ей стоило таких мучений, каких даже врагу не пожелаешь. Плюс к тому попытки освободиться только усугубляли ее положение.
По металлической конструкции шахты к Оле медленно ползли «ногогрызы». Один из них уже почти достиг ее вывернутой правой руки. «Вжи — жить», — взвизгивали пилы «ногогрыза», готовясь вонзиться в человеческую плоть. Оля замычала, пытаясь как-то высвободить руку, но ничего хорошего из этого не вышло. Она обреченно закрыла глаза, готовясь к самому худшему.
С Олиной лодыжки вниз закапала кровь. Кап-кап-кап… Капли крови попали на голову Сергея. Он поднял голову и наконец-то увидел ее.
— Олечка, держись! — закричал он. — Я иду к тебе.
В ответ заревели пилы «ногогрыза», они беспощадно впились в пальцы девушки. По сторонам разлетелись брызги крови, и три пальца Ольги распрощались с рукой. Они упали на голову Сергея, и он, благодаря нелепому везению, успел поймать один из них. Тот, на котором было надето серебреное колечко.
Он с ужасом уставился на этот палец и завопил во весь голос:
— Н-е-е-т!!!
Николаев и Погодин тем временем продолжали свою дружескую беседу в хаосе ординаторской ожогового отделения. Павел Петрович наклонился вперед и спросил:
— Погодин, скажи мне честно, не чувствуешь ли ты своей вины в том, что твоя фантазия стала для кого-то примером для подражания? Ведь согласись, если б ты не придумал всей этой ахинеи, то и не было бы чему подражать.
Погодин тут же перестал улыбаться.
— Нет, Павел Петрович, я не соглашусь с вами, — ответил он. — Мир без человеческих фантазий потеряет очень многое, он станет однообразным и скучным. Всем разумным существам дан интеллект, чтобы они могли различать, какой поступок несет зло, а какой добро. И нечего винить писателей за то, что кто-то сознательно творит такое же зло, какое творили злодеи в их книгах.
— Не обижайся, Петр, что я задаю такие вопросы. Просто мне все хочется понять, чувствуешь ли ты хоть чуть-чуть свою вину за то, что твоя страшная фантазия превратилась в реальность.
— Я вам уже дал понять, как я к этому отношусь.
— А мне кажется, это просто защитные слова, — тихо произнес Николаев и посмотрел прямо в глаза Погодину. — Это словесная стенка, которой ты пытаешься отгородиться от ответственности перед своей совестью.
Погодин прищурился и покачал головой.
— Нет, даже если за мою фантазию меня приговорит к смертной казни все оставшееся в живых человечество, я все равно не буду считать себя виноватым. Моя совесть чиста и прозрачна, я никому не желал зла и ничего не предпринимал для того, чтобы причинить вред другим. Только слабаки берут на себя ответственность за плохие поступки других… И тот, кто меня приговорит, тоже будет виноват в совершении плохого поступка, так как накажет не того, кого надо. Теперь я доступно изложил, что чувствую и думаю по этому поводу?
Николаев кивнул.
— Более чем, Петр, — процедил он сквозь зубы. — Я тебе честно признаюсь, я давно пытаюсь тебя раскусить и для этого тебя, тварюгу, специально подпустил к себе на самое близкое расстояние. Я ждал, когда же ты расколешься. И наконец-то дождался.
Погодин вскочил с кресла и закричал:
— Павел Петрович, что вы говорите такое? Уверяю вас, вы заблуждаетесь в своих предположениях. Я не враг вам. Я на вашей стороне!
Николаев тоже вскочил, и, шагнув вперед, схватил Погодина за воротник рубашки.
— Ну что, главный рассказчик, — заорал Павел Петрович прямо в лицо завхозу, — ты думал, что ты самый умный и сможешь мне пудрить мозги столько, сколько тебе захочется?! А?! Отвечай немедленно!
Погодин испуганно кивнул и осел на пол, теряя сознание.
Федор Иванович и Анна тянули по бетонному испачканному кровью полу Круглову. По обе стороны коридора в стенах располагались железные двери с решетчатыми окнами. Через эти окна хорошо были видны камеры, в которых содержались пленные люди. Они, молча, смотрели на Федора Ивановича и Анну.
Одна седая женщина не выдержала, отвернулась от окна и произнесла:
— Еще одну несчастную тянут… Тут и так уже дышать нечем, а они все тянут и тянут…
Федор Иванович остановился и отпустил руку Кругловой. Рука глухо ударилась о пол. Анна тоже остановилась и взглянула вопросительно на старика.
— Давай отдохнем, — сказал он.
— Что — то не так?
— Мне не хватает воздуха. Мне все кажется, что воздухопроводы не справляются со своей работой. Необходимо срочно строить дополнительные. Я так думаю.
— А, если предположить, что дело не в самих воздухопроводах, а в том или в тех, кто их сознательно приводит в негодность?
— И об этом я задумывался.
— Просто если это так, — заметила Анна, — то какой смысл новые строить, если их тоже испортят?
— Если предположить, что это делает кто-то, то он, скотина, понимает, что он делает… И гнет свою линию безостановочно. Но вот зачем? Ведь это повредит всем сразу? Никто не останется в живых, если доступ воздуха в больницу прекратится или его станет катастрофически не хватать. А это значит, что и эту скотину ждет та же самая смерть, что и всех остальных.
— А может, все как раз наоборот, — предположила Анна. — Он — кто бы это ни был — не понимает, что делает!
Федор Иванович резко вскинул глаза на Анну.
— Или же один из рассказчиков раньше времени дал попробовать кому-то из своих учеников свои силы в построении новой реальности?! А?! Чем и вызвал необратимые последствия первого порядка.
Анна вздрогнула и отвела взгляд.
— Что ты так смотришь на меня? Я здесь ни при чем. Я делала все как надо — я ж не дура!
Федор Иванович положил руку на плечо Анне.
— Успокойся, Эмирта, я тебя ни в чем не обвиняю. Я знаю, что ты не такая дура. Но мне кажется, что я прав. Один из учеников, попробовав свои силы, увлекся и продолжает менять реальность самостоятельно, при этом особо не утруждает себя точными расчетами и не учитывает все обстоятельства.
— А может, все еще не так страшно? — спросила Анна.
— Черт его знает! — ответил старик. — Мы явно в этой больнице не одни такие разумные, а значит, и игра ра затевается на самом высоком уровне. Поверь мне, я нутром чую резкую перемену позиций и приближение игры по новым правилам.
Федор Иванович наклонился и схватил Круглову за руку. Вместе с Анной они поволокли ее дальше по узкому коридору, в котором стояли спертые запахи.
— Касхен, в какой камере мы ее закроем?
— В двадцать шестой. Там всего два человека у нас.
— Двадцать шестая же — кормовая, — поразилась Анна.
— Так и пусть пускают ее на корм, — сказал старик. — Она ж никакой ценности не представляет.
— Странный ты какой-то, — усмехнулась Анна. — Давай ее уже тогда сразу в мясорубочную.
Федор Иванович остановился, чтоб отдышаться.
— В принципе, ты права, — согласился он. — Чего ее лишний раз кормить, она и так неплохо выглядит.
Старик и Анна подтащили Круглову к большим железным воротам. За воротами раздавались шум и треск переламывающей кости мясорубки и отчаянные крики людей. Анна нажала на красную треугольную кнопку и услышала звук щелкнувшего замка. Железные ворота приоткрылись, и в коридор выглянул Громила — тот самый мужик, которому Николаич в свое время поставил задачу охранять пищеблок.
Громила вопросительно взглянул на Анну и Федора Ивановича.
— Еще двадцать минут до рубки, — удивился он.
— Раздевайте ее пока и мойте! — распорядился старик. — Нечего ляхи отсиживать!
— Как скажете, — произнес Громила, взял Круглову за посиневшую руку и затянул в мясорубочную.
— Эй! — позвала его Анна. — А что у вас там за крики раздавались, и мясорубка чего шумела?
Громила посмотрел на нее с обидой.
— Мы же тоже пожрать чего-то должны, — заметил он. — Весь день не жрамши.
— Ясно! — сказала Анна. — Только не затягивайте с этим!
Николаич пришел к выводу, что дальше жить нет никакого смысла. душе заглушила все остальные его чувства. 21.Сильная боль в душе заглушила все остальные его чувства. Ощущение того, что он никому больше не нужен, полностью сломало его.
Он зашел в моечную, поставил стул у стены, залез на него и БОЛЬ— МОЕЧНАЯ — ВЕЧЕР Никола на него ин полностью сломало его. привязал к железному крюку веревку с петлей.
— Сколько не старался, а все равно пришел к тому, с чего начинал пятнадцать лет тому назад свою новую жизнь, — прошептал он и туго затянул веревку на крюке.
Николаич вздохнул и продолжил разговор с самим собой:
— Ты не прав был, Игоревич, разговор сам с собойкогда говорил, что жизнь меня совсем не кусала. Я разбил ее в пух и прах пятнадцать лет тому назад… И если б не Варвара, то давно гнил бы где-нибудь за чертой кладбища.
Николаич застыл на стуле с петлей в руках, по его глазам потекли слезы.
— Прости меня, Игоревич, за все, и спасибо тебе за твою хоть и короткую, но настоящую дружбу.
Николаичу вдруг вспомнилось, как Игоревич говорил про свое отчаяние:
— В тот момент я сильно отчаялся и был готов покончить жизнь самоубийством. Но Бог мне послал тебя — человека, который все время мне доказывал, что жизнь еще не закончилась — и я в какой — то момент понял, что все еще хочу жить…
Начальник мастерской улыбнулся и надел петлю на шею.
— Эх, Игоревич, я так и не понял, кем я был большую часть своей жизни, — выкрикнул он, собираясь сделать то, что он задумал.
За дверью раздался тяжелый кашель и стон. Она заскрипела и в моечную вошел Игоревич. Лицо его было все в кровоподтеках и синяках, он держался за голову и, не переставая, стонал.
Николаич с открытым ртом и петлей на шее уставился на Игоревича, который подошел к умывальнику, открыл кран и умылся холодной водой. Николаич от нервного потрясения начал перхать. Игоревич испуганно повернул голову в сторону Николаича и вздрогнул.
— Вот же блин! — со злостью в голосе проговорил он. — Мудаком был, мудаком и остался!
Николаич в ответ заулыбался во весь рот.
— Игоревич, ты не сдох?! Ты жив, падла?! — произнес начальник мастерских и на радостях сделал шаг вперед. Стул тут же отлетел в сторону.
Николаич, держась за веревку, впивающуюся в шею, повис в воздухе и забрыкал ногами. Игоревич спокойно взглянул на это зрелище, снял грязное полотенце с крючка и медленно вытер лицо и шею.