Восьмиэтажное здание больницы одиноко стояло посреди ледяной равнины. И только забор, покрытый ярко-синей мерцающей «ледяной пленкой», окружал ее. Не раздавалось ни криков, ни звуков — ничего, что могло напомнить о жизни снаружи. Природа молчала.
Хотя можно ли называть природой отсутствие людей, животных, птиц, насекомых, деревьев, шумных рек — всего того, что умело говорить?
Коварная «ледяная пленка» покрыла снаружи стены здания до третьего этажа. От ее дальнейших действий зависела жизнь всех обитателей больницы. Но мало кто об этом задумывался. Часть людей жили верой в то, что вскоре прилетят военные вертолеты и всех, кто остался в живых, спасут. Часть же людей — особенно те, кого зацепила новая неизвестная науке чума, — не верила уже ни во что…
На полу в моечной, возле перевернутого стула, сидел Николаич. Он тер руками раскрасневшуюся шею. Игоревич — весь в синяках и кровоподтеках — стоял над ним с едкой ухмылкой на лице.
— Есть мудрая фраза: в здоровом теле здоровый дух, — болтал без умолку спаситель Николаича. — Так вот, это сказано не про тебя. В тебе силы и здоровья заложено немало, а духа — кот наплакал… или накакал… Неважно! Суть в том, что в тебе нет ничего мужского… Ты просто бесполезный нолик и самый неприспособленный к жизни человек.
Николаич улыбнулся в ответ.
— Я безумно рад, что ты жив, Игоревич! И поэтому можешь брехать про меня все, что тебе захочется.
Лицо Игоревича тут же стало серьезным.
— Я вот о чем думаю, нам надо расходиться в разные стороны, — сказал он. — Страшно мне оставаться с тобой наедине.
— Я тебе верю. Эти мелкие твари специально добиваются того, чтобы люди не собирались вместе и не общались между собой.
Игоревич отвел взгляд от Николаича и стал смотреть по сторонам. Предчувствие нового мордобоя вкралось в его душу.
— Это здорово, что ты трезво начал мыслить, — пробормотал он. — Назрел один очень серьезный разговор.
В моечной никого не было. Но Игоревича это не успокоило.
— О чем? — спросил Николаич.
— Я реально чувствую, что Хмельницкий нас использует в каких-то своих целях. Его распоряжения кажутся настолько абсурдными, что я это просто не могу передать словами…
«И под раковиной ничего и никого не видно, — отметил для себя Игоревич, — и под моечной машиной… темнота…».
— Ты мне об этом уже говорил, — сказал Николаич.
— Когда же я успел? — удивился Игоревич. — Ладно. Ну и что ты думаешь по этому поводу?
В ответ Николаич ехидно улыбнулся. Игоревич заметил это и вздрогнул, затем с опаской посмотрел в сторону моечной машины.
— Ты чего это так нехорошо улыбаешься? — поинтересовался он на всякий случай, обратив внимание, что под машиной запросто могла бы спрятаться какая-нибудь ползающая или прыгающая дрянь.
— А чего тут думать, — заявил Николаич. — Давай ему накостыляем хорошенько и спросим, чего он херней занимается.
На лице Игоревича появилась ответная улыбка.
— Вот это уже мужской разговор, — произнес он.
Круглова пришла в себя в «душевой», куда ее затащил Громила. Это было довольно просторное помещение, стены и пол которого были выложены плиткой неприятного желтого цвета.
Елена Степановна сидела на полу в одном нижнем белье и прятала лицо в колени. Она была вся мокрая и тряслась от холода. На нее беспощадно лилась ледяная вода из огромного шланга, который держал в руках Громила.
Круглова не выдержала издевательства и закричала:
— Объясни, зачем ты все это делаешь!
— Поверь, меньше будешь знать, тебе же будет проще, — ответил ей Громила.
Круглова повернулась спиной к Громиле и обхватила руками плечи.
— Хватит! — взмолилась она. — Сжалься надо мной! Вода очень холодная!
Громила молча продолжил поливать Круглову. На его лице не отразилось никаких чувств. Елена Степановна поднялась и попыталась перейти в другой угол.
Громила пережал шланг, направил его в сторону перемещающейся в угол Кругловой и разжал его. Струя воды сильно ударила по ногам Кругловой, она поскользнулась и упала коленями на желтую плитку.
— Что ты творишь?! — закричала Елена Степановна, увидев, как с одного колена потекла кровь.
— Закрой рот, дрянь! — заорал Громила. — Мне запрещено разговаривать с тобой.
Круглова забилась в угол и зажала коленку рукой. Громила беспрерывно поливал ее водой, он так старался, словно сам собирался ее съесть.
Елена Степановна кинула полный ненависти взгляд на Громилу.
— Что же ты творишь, урод?! — воскликнула она. — В тебе что, нет ничего человеческого?!
Громила снял с пояса что-то похожее на длинную прозрачную трубу с железным наконечником, внутри которой мерцали, как молнии, яркие электрические разряды. Он опустил ее на пол и нажал черную кнопку. По желтой плитке в сторону Кругловой устремилась яркой полоской «электрическая змейка» и врезалась в пальцы правой ноги Елены Степановны.
Круглову аж всю перекосило от электрического разряда. Она вскрикнула и затряслась, как паралитик от такого жестокого удара. Из глаз ее брызнули слезы, изо рта потекла слюна. Из носа Кругловой вытекла струйка крови, потекла по губам и по подбородку и крупными каплями закапала на желтую плитку.
Равнодушный Громила подошел к электрическому щитку и выключил подачу воды к шлангу номер один. На стене рядом со щитком на крюках висели еще три таких же смотанных шланга.
— Мир не может бесконечно катиться в том направлении, в котором он сейчас катится, — вдруг заговорил Громила каким-то неестественным голосом. — И только молчание может его спасти от горькой участи. Когда замолчит и исчезнет с лица земли последний человек, вся природа вокруг вздохнет с облегчением. И на планете вновь воцарится рай, который был до его, человека, появления.
Круглова зарыдала в ответ.
— О черт, да ты еще и псих к тому же, — прошептала она сквозь слезы, даже не предполагая, что такой заумной речи Громила обязан Погодину, который ее придумал для одного из героев своего романа «Молчание».
А сам Погодин тем временем сидел, склонив голову, в кресле, которое располагалось недалеко от умывальника. Над ним стоял Николаев и хлопал ладонями по его щекам.
— Петр Алексеевич! Погодин! Очнись же, наконец!
Погодин слегка приоткрыл левый глаз, размышляя, же приходить в себя, или же ещё посидеть без памяти. можно ли уже приходить в себя или же еще посидеть без памяти.
— Что вам надо? — набравшись смелости, закричал он. — Убивайте меня, раз не верите, что я на вашей стороне!
— Тихо-тихо, — успокоил его Николаев. — Это была проверка на вшивость.
Погодин открыл правый глаз и злобно, с недоверием, посмотрел на Павла Петровича.
— Чего это было? — переспросил он.
Николаев отступил от Погодина на шаг назад и сел перед ним на пол.
— Прости, Погодин, я больше не могу рисковать… Я кое-что задумал серьезное и, если я в чем-то просчитаюсь, мне это не простят… Сделают: хоп! И будете вы собирать мои мозги с потолка и стен.
— Но я-то здесь причем? — удивился Петр Алексеевич.
Николаев поднялся на колени и стал объяснять:
— Погодин! Фишка вот в чем кроется…
Глаза у него разгорелись, как у изобретателя, который придумал что-то очень крутое и впервые пытается об этом рассказать.
— Ты внимательно послушай меня. Дело очень тонкое, и я не сразу смогу тебе объяснить, как я до этого умозаключения дошел. Скажем так, направил меня в это русло один очень странный человек, которого я увидел в кабинете главврача, и который мне заявил, что он меня очень хорошо знает…
Погодин нетерпеливо заерзал в кресле.
— Павел Петрович, не ходите вокруг да около! — попросил он. — Давайте ближе к делу!
— Согласись, что вокруг нас здорово поменялась реальность, — произнес Николаев. — И мы многие новые вещи стали воспринимать так, как и надо, как будто так было всегда.
— Я не очень понимаю… — заныл Петр Алексеевич.
— В том то и дело, что это нелегко понять, но я более чем уверен, что двигаюсь в правильном направлении. Что вот-вот схвачу истину за глотку.
Погодин несчастным взглядом посмотрел на Николаева.
— Павел Петрович, сжальтесь надо мной. Будьте более кратким.
— Хорошо, — не сдавался Павел Петрович, — пойду с другого конца. Я все время думал, что очень хорошо знаю Хмельницкого, помню его, чуть ли не с самого начала своей работы в этой больнице. Но как только он в последний раз каким-то непонятным образом начал сжимать мои мозги, я в какие-то доли секунд успел ощутить, что он совершенно незнакомый мне человек, что я вообще не знаю, кто он и откуда…
— М-да, — пробормотал Погодин, который почти ничего не понял.
— Вот, брат, такие дела, — закончил свою тугую мысль Павел Петрович.
Погодин был не из тех, кто сразу сдавался. Он почесал правый висок, пытаясь понять, что же этим хотел объяснить ему Николаев.
— Вы хотите сказать, что я мог быть и не я? — осторожно спросил он. — Кто-то типа превратился в меня?
— Не совсем так. Здесь все намного сложнее, — сразу же оживился Николаев.
Он поднялся на ноги и стал ходить по разгромленной ординаторской взад — вперед.
— К примеру, мы с тобой знакомы всего несколько часов, но сами думаем, что мы знакомы чуть ли не с детства, и знаем друг про друга все.
— Бред какой-то! — воскликнул Петр Алексеевич. — Зачем это кому-то нужно? Где логика? Хотя постойте! Получается, что нас массово дурят, психически перенастраивают, что ли?
Николаев повернулся лицом к Погодину и закивал в знак одобрения.
— Если это как-то по-простому объяснить, то получается так: они нам показывают дулю, а мы видим в их руках апельсин. Что-то типа этого. Передо мной стоит какая-то обезьяна, а я думаю, что это ты.
Возмутившийся завхоз тут же вскочил с кресла.
— Ну-ну! — закричал он. — Это плохой пример!
Павел Петрович в ответ постучал двумя пальцами по голове.
— У нас в голове каша: реальные вещи перемешались с нереальными, — объяснил он. — Короче, бардак!
— Значит надо все разложить по полочкам.
Николаев, не согласившись с Погодиным, замотал головой.
— Не получится! Мы быстрее свихнемся.
— Что же нам тогда делать? — растерялся Петр Алексеевич.
— Уничтожать видимого врага, — заявил Павел Петрович.
Боль! Боль! Боль! Все, что он чувствовал, это пожирающую его разум боль. «Зверь» стал заложником жестокой ситуации. Он сидел в узком коридоре восьмого подземного этажа возле прохода в темное помещение и никак не мог освободиться от торчащего из стены металлического штыря, который изуродовал его голову и вынес часть челюсти. Ему было мучительно больно, и он душевно страдал из-за своего безвыходного положения. Из глаз его вытекали крупные слезы и бежали по щекам.
Вся голова «Зверя» покрылась слизью, сверху на самой макушке бурлила желтой пеной большая рана. Он шмыгнул носом и сложил слабые ручки в замочек на груди. Лицо его стало серьезным и сосредоточенным.
«Зверь» закрыл глаза и что-то с что-то сосредоточенно зашептал. Слова, которые он произносил, вряд ли кто-нибудь из людей смог бы разобрать. В них было много шипящих звуков.
Новая волна боли накатила на него. «Зверь» слегка приоткрыв глазки, сморщился от этой боли, но шептать не прекратил…
Круглова сидела в углу «душевой» и прижимала рукой коленку. Между пальцами сочилась кровь. Руки и плечи ее тряслись от холода и страха.
— Пошевеливайтесь! — заорал где-то за стеной Громила. — Некогда мне тут с вами возиться!
Резко открылись входные двери, и в «душевую» ворвались раздетые до нижнего белья, подгоняемые криками и «электрическими палками», сильно напуганные люди: цыганка, старуха, две молодые женщины не старше тридцати лет, старик, толстяк и очень худой и слабый мужчина. Сразу за ними одновременно протиснулись в проем дверей Громила и невысокого роста жилистый мужик.
— Скажите, что вы с нами будете делать?! — завопила цыганка — Резать, да?!
Тут же раскрыл свою пасть жилистый мужик.
— Заткнись, пугало! — заревел он. — А то сейчас как трахну вот этим по башке, вмиг заткнешься!
— Мужики, спокойно! — взвизгнул толстяк. — Что вам от нас надо?
— «Музики»… «спокойня», — передразнил его Громила. — Я зырю, что тебе было мало одного разряда. Сейчас еще добавлю.
— На колени, животные! — закричал жилистый мужик. — И стоим здесь, ждем, пока я шланг размотаю.
Все вошедшие сразу же опустились на колени. Все, кроме очень худого и слабого мужчины.
— Мирон, а где Тротил? — спросил Громила.
— Кажись, он за малым каким-то погнался, — ответил ему жилистый мужик.
И тут же раздались крики двенадцатилетнего подростка, совсем еще ребенка.
— Мне же больно, отпусти меня!
В душевую зашел Тротил — здоровый и накаченный до безумия мужик, левой рукой он держал за волосы подростка, который, склонив вперед голову, был вынужден тащиться за ним. Мальчишка практически не переставлял ноги и скользил по желтой плитке.
— Отпусти же! — завыл паренек.
— Отпусти ребенка, — стал просить худой мужчина, — отпусти Ваньку. Ему же больно.
Тротил остановился и кинул холодный взгляд на мужчину. Тот сразу же поднял руки вверх.
— Все хорошо! Все хорошо! — закричал он и опустился на колени. — Только мальца не бей, прошу тебя…
Тротил молча, смотря при этом в глаза худому мужчине, накрутил волосы Ваньки на руку и швырнул его вперед. Мальчишка упал на плитку и подбородком пробороздил ее.
Мирон в этот момент разматывал шланг. На его лице появилось ехидное выражение. Он неприятно улыбнулся, показав свои черные, изъеденные кариесом зубы. Нескольких верхних зубов у него вообще не было.
Мирон потянулся к кнопке, чтобы включить подачу холодной воды.
— Ну, что, насекомые, хорошенько моем свои дырки, — сказал он. — А то неприлично как-то быть грязными.
Тротил посмотрел на пленников звериным взглядом.
— Может, кто-то здесь хочет что-то возразить? — спросил он чересчур мягким и спокойным голосом.
Мирон тут же отпустил кнопку, которую начал нажимать.
— А? — переспросил Тротил. — А то потом будет уже поздно.
Бедная цыганка протянула к нему руки с мольбой.
— Отпусти нас, пожалуйста, — прошептала она.
Тротил ей нежно улыбнулся.
— Иди ко мне поближе, я тебя отпущу, — сказал он.
Цыганка быстро поднялась и шагнула в сторону Тротила.
— Пожалуйста, сжалься над нами, — попросила она за всех.
Тротил кивнул с таким видом, словно он и вправду собирался выполнить просьбу. Он шагнул навстречу, схватил цыганку за длинные волосы, притянул к себе, улыбнулся ей и со всего размаху ударил головой об стенку. Кровь мгновенно окрасила желтую плитку красным цветом. Цыганка, не издав ни звука, съехала по стене на пол.
— Ну, кого еще отпустить? — спросил Тротил.
Тут же зашевелился Ванька. Он лежал на полу с разбитым подбородком. Мальчишка повернул голову и выплюнул кровавую слюну. Он взглянул в звериные глаза Тротила. Не выдержав жуткого взгляда, отвернулся и уставился на Круглову. Ванька несколько мгновений пристально смотрел ей в глаза, после чего проглотил ком, подступивший к горлу.
Елена Степановна закричала:
— Мальчик, нет! Не надо!
Ванька быстро повернулся к Тротилу, сжал кулаки, отчаянно улыбнулся и плюнул ему под ноги.
— Иди ты в жопу, надувной шарик! — крикнул он, не задумываясь о том, что будет дальше.
— Оля!!! — орал Сергей. — Оля, очнись!!!
Он стоял на длинной балке, подняв голову кверху, и кричал, разрывая свои голосовые связки. Парень схватился руками за металлическую конструкцию и попытался ее расшатать.
«Ногогрыз» заревел пилами возле истекающей кровью руки Оли. На этой руке отсутствовали три пальца. «Вжи-жить», — жутко ревел он. «Вжи-жи-жить», — его пилы задели металлическую конструкцию, и от нее полетели снопы искр.
Сергей с бешеной скоростью полез вверх.
— Оля!!! — орал он, не жалея голоса. — Оля!!! Оля!!!
Ему осталось подняться совсем чуть-чуть. Он резко схватился рукой за живот и согнулся пополам.
— Оля-я-а-а!!! — завопил Сергей.
«Ногогрыз» вновь зацепил пилами Олину руку, и с брызгами крови полетели вниз оставшиеся два пальца. Брызги попали на лицо Сергея. Он, с перекошенным от боли лицом, забрался на следующую металлическую балку и, не задумываясь о последствиях, молниеносным движением сбил «ногогрыза».
«Ногогрыз», как подбитый самолет, правда, без дыма, спикировал вниз. Сверху раздалось монотонное «вжиканье». Сергей поднял голову и увидел около восьми «ногогрызов», которые расположились чуть повыше на металлической балке.
Сергей освободил руку Оли от проводов. Она резко открыла глаза и вскрикнула:
— Ах!
Он кисло улыбнулся ей.
— Потом будем ахать… Руки кверху подними!
Оля, ничего не понимая, послушно подняла руки. Сергей, схватив за воротник, стянул с Оли блузку и майку под ней.
— Мы будем так ахать, — добавил он, — что другие умрут от зависти.
Оля широко раскрыла глаза и взглянула на отчаянного парня. Сергей подмигнул ей, свернул белую майку в несколько раз и приложил ее к руке без пальцев. Оля не выдержала боли и закричала.
— Как ты? — спросил Сергей.
Оля уставилась на него несчастными глазами. Он разорвал блузку и туго обмотал ею руку девушки поверх майки.
Сергей схватил Олю подмышки и вытянул ее из того злополучного места, где она застряла. Сергей взглянул на повязку, которую он сделал. Она вся пропиталась кровью.
— Нет! — вскрикнул Сергей. — Так не пойдет! Снимай джинсы… А то потом передумаешь…
Сергей уставился на колени Ольги и увидел, что джинсы у нее с модными разрезами. Он резким движением оторвал часть штанины джинсов и сразу же вспомнил о ноже, что отобрал у Игоревича, когда тот бросался с ним на людей. Парень достал складной нож из кармана джинсов и разрезал кусок оторванной материи на три одинаковые полосы, потом перетянул одной из них руку Оли чуть выше локтя, остальные намотал поверх повязки.
Сергей схватил Олю за подбородок и посмотрел в ее мутные глаза.
— Не знаю, что делаю, — пояснил он. — Но вдруг поможет…
Она слабо улыбнулась и кивнула в ответ.
— Нечего мне тут кивать! — закричал Сергей. — А ну полезла вниз! Быстро!
— Как ты это себе представляешь? — взвизгнула Оля.
— Я сказал, лезь вниз… Быстро!
Оля шмыгнула носом, схватилась здоровой рукой за воздухопровод и осторожно сползла с металлической балки вниз. Сергей слез чуть ниже и помог спуститься девушке на стальную трубу.
— Оля, давай шевелись! — приказал он ей.
Пространство шахты внезапно разорвало громкое «вжи-жить». Сергей интуитивно схватил Олю за плечо и подтянул ее к себе. В нескольких сантиметрах от них пролетел с быстро вращающимися пилами «ногогрыз».
Сергей проводил его падение взглядом и поднял кверху голову. Металлическая балка, на которой сидело только что восемь «ногогрызов», была вся заполнена ими до отказа. И балка, что чуть выше, тоже вся кишела ползучими тварями с пилами.
Два «ногогрыза» с ближайшей металлической балки устремились вниз и с большой скоростью понеслись в сторону парня и девушки. Сергей прижал Олю к самой стене. «Ногогрызы» стремительно пронеслись мимо них.
Игоревич специально расположился на кухне спиной к столу, лицом к входным дверям. Он сидел на шатающемся стуле и чистил картошку, бросая почищенную в кастрюлю с водой, которая стояла на полу рядом с мусорным ведром.
Открылись входные двери, и на кухню вошел Хмельницкий.
— Молодцы, ужин вышел на славу, — похвалил он. — Люди даже повеселели после него.
— Мы старались, — сказал Игоревич.
Хмельницкий шагнул в его сторону.
— Кидай ты это дурное дело, что затеял, и иди отдыхай. Лучше завтра пораньше встанешь…
За спиной главврача с железной трубой в руках появился начальник мастерской. Хмельницкий, не поворачивая головы, спокойно спросил у него:
— Николаич, ты чего это задумал? — а затем приказал. — А ну брось дурное!
Начальник мастерской размахнулся, как следует, и произнес:
— Ага, сейчас брошу.
Хмельницкий ловко увернулся от летящей на его голову железной трубы и нанес удар кулаком по печени нападающего. Николаич охнул, согнулся пополам и схватился руками за живот. Глаза у него чуть не вылезли из орбит.
— Ох! Ох! — застонал он.
Игоревич резко вскочил со своего места, сделал два быстрых шага вперед и бросил нож в Хмельницкого. Главврач увернулся от него и закричал:
— Мужики, вы что, сдурели? Чего вы на меня так обозлились?
Игоревич остановился и с перепугу стал чесать затылок.
— В самом то деле, чего это мы? — вслух удивился он.
Хмельницкий всплеснул руками.
— Так и я об этом… Может, сначала давайте объяснимся… друг с другом, если что не так… за кружкой чая.
Игоревич кивнул, одобряя сказанное главврачом. В этот же момент за спиной Хмельницкого распрямился Николаич и нанес ему сильный удар по голове. Рука с железной трубой с быстротой пули отскочила от головы и полетела в обратном направлении, словно ее отпружинило. Причем «отпружинило» настолько сильно, что Николаич вместе с этой трубой вылетел за двери, и оттуда раздался грохот его падения.
Николаич лежал на спине и смотрел на железную трубу, валяющуюся в пару метрах от него. Он даже не попытался подняться.
Открылись двери, и в коридор из кухни вышел Хмельницкий с перекошенным от злобы лицом.
Николаич оттолкнулся рукой от пола и присел, облокотившись об стену.
— Так что, может, все-таки попьем чайку? — предложил он.
Хмельницкий кивнул, переступил ноги Николаича и, обернувшись, взглянул в его глаза.
— Хорошо, — произнес он, — я только сейчас за конфетами схожу.
— Ага… давай… — прошептал Николаич, — мы тебя тут подождем.
Главврач неприятно улыбнулся ему и пошел по коридору очень спокойным и уверенным шагом.
— Так чего же мы сидим?! — удивился Петр Алексеевич. — Пошлите уничтожать этих гадов. Одного за другим.
— Погодин, ты же не дурак, — сказал Николаев, который сидел в кожаном кресле напротив завхоза, — и должен понимать, что голыми руками мы их просто так не возьмем.
— Ну хорошо! Я так понимаю, у вас есть план.
Николаев кивнул.
— Да, есть! И тебе в нем отводится очень серьезная роль.
— Я польщен, — произнес Погодин.
— Задача перед тобой стоит нелегкая. Тебе необходимо провести хорошую агитацию насчет меня и к десяти вечера здесь у ординаторской собрать всех, оставшихся в живых здоровых людей для того, чтобы дать отпор тварям, которые без спроса хозяйничают в больнице. Нас должно быть очень много. В большом количестве людей будет сосредоточена сила. То, что не могут сделать один-два человека, вполне может быть по силам целой толпе людей.
— Нашли мне задачу нелегкую, — пробормотал Петр Алексеевич. — Я за полчаса справлюсь с вашей задачей.
Николаев, не соглашаясь с Погодиным, завертел головой.
— Погодин, ты недооцениваешь свою задачу. Она очень опасная. Я бы сам пошел, но мне никак нельзя. Если я пойду, наши планы вмиг раскусят.
— Не волнуйтесь за меня, — произнес Петр Алексеевич. — Все сделаю, как надо. А вам, и, правда, нечего рисковать, вы у них в черном списке — это однозначно.
Круглова забилась в самый угол. Такого безграничного страха Елена Степановна не ощущала уже очень давно. Звериное, по-другому не назовешь, отношение одних людей к другим всегда поражало ее. Она положила голову Ваньки на свои колени. Синее, с кровоподтеками, его лицо распухло.
Глаза у Ваньки были закрыты. Грудь, живот и ноги находились еще в худшем состоянии, чем лицо. Он тяжело дышал и часто вздрагивал, сильнейшая дрожь колотила его изнутри.
Остальные несчастные смотрели в сторону открытых дверей. Все, кроме Казика, худого и от природы очень слабого мужчины. Он все еще стоял на коленях и молился.
В «душевую» зашел Мирон.
— Значит так, быдлятина, через десять минут по моей команде выходите один за другим, — приказал он, — с промежутком по времени в минуту. И не дай бог, кто-то начнет здесь тормозить.
Мирон развернулся и вышел из душевой. Круглова, чтоб спрятать свой страх, стала гладить Ваньку. Крупные слезы закапали из ее глаз.
— Ваня… Ванечка, — зашептала она. — Ты молодец, ты герой… В тебе мужества больше, чем во всех нас, вместе взятых.
Голос Кругловой сорвался на крик:
— Ты скажи мне, откуда в людях столько жестокости?
К ней тут же подскочила одна из молодых женщин.
— Меня Верой зовут, — представилась она и провела рукой по плечу Ваньки. — Я все еще не могу отойти от шока… Этот зверь так лупил ногами и прыгал по этому мальчику, что мне даже в какой-то момент показалось, что он просто кайфует от этого.
Круглова шмыгнула носом и вытерла слезы.
— Дрянь он и моральный урод. Так хочется его убить прямо сейчас, прямо в эту секунду. Каждая клеточка моего тела трясется от злости и негодования… Будь я мужиком, я б ему ответила…
— Сама видишь: настоящих мужиков, кроме Ваньки, среди нас нет, — заметила Вера. — Все, что здесь имеются, уже давно наложили в штаны, и на них нет никакой надежды.
Круглова посмотрела на Казика. Тот до сих пор еще не поднялся с колен. В глазах его поселился страх, губы скривились, он смотрел в одну точку перед собой и шептал молитвы. Елена Степановна перевела взгляд на толстяка и старика: они отошли подальше от дверей и переглядывались между собой.
Круглова вздохнула.
— Что я могу сказать по этому поводу, — прошептала она. — Ты права, положение наше безвыходное.
Вера махнула рукой другой молодой женщине.
— Жанка, иди сюда, — позвала она.
Женщина подошла к Вере и села на корточки рядом с ней.
— Ну, чё тебе? Мы вроде как не подруги…
Вера положила руку на плечо Жанке.
— Потом будешь старые обиды вспоминать. Сейчас не время и не место.
— Так я и не вспоминаю, — громко произнесла женщина. — Чё вам надо, говорите уже?!
— Жанка, ты ж у нас спортсменка, в прошлом году даже на соревнованиях победила. Я-то знаю: руками и ногами ты махать умеешь.
— Чё толку? Я против них ничё сделать не смогу. Вера, ты посмотри, какие они звери — жуть берет!
— Поверь психологу со стажем, — сказала Вера. — Сильный среди них только один. Этот, что по Ваньке прыгал. Я вас уверяю: остальные ничего собой не представляют.
Ванька, еле приоткрыв глаза, сообщил свое мнение:
— Ты не права: они все сильные, как монстры.
С уголка губ мальчишки вытекла струйка крови. Круглова вытерла ее ладонью и зашептала:
— Тихо — тихо, Ванечка.
— Тихо, Ванька, не нагоняй страху! — рявкнула Верка. — Дело как раз именно в нем. Они все нам кажутся сильными, потому что ведут себя очень агрессивно. За их агрессией мы не видим их истинной силы. Нас душит страх, и из-за него мы становимся слепыми и все воспринимаем преувеличенно.
— Да, даже дурак видит, что они звери, — ответила на это Круглова, — и растерзают всех, кто станет у них на пути.
— А может быть их агрессия — это всего лишь психологическое оружие, которым они прикрывают свой страх. Приведу пример: человек слабее быка, но своей агрессией он так запугивает быка, что у того даже не остается сомнения в том, что он слабее человека.
Круглова уставилась на лицо Ваньки: у него закрылись глаза, и со рта его полилась густая кровь. Елена Степановна рукой вытерла кровь с его губ и подбородка и зло взглянула на Веру.
— Все это муть, что ты хочешь от нас?
Вера вскочила и посмотрела на всех сверху вниз.
— Я предлагаю устроить шоу перед смертью. Бабы против мужиков. Поверьте мне: я вижу, что их Тротилу ой как хочется яркого зрелища… и свежей крови прямо на своих руках…
— Ну ты, мать, даешь! — воскликнула Жанка. — Совсем сдурела перед смертью? Чё, потешить этих уродов захотелось?
— А у кого-то из вас есть другие предложения?
— Я в детстве любила подраться, — прошептала Круглова, — но как-то потом с этим завязала.
Жанна кисло улыбнулась.
— Ладно, я согласна, — произнесла она. — Только вот, надеюсь, что Тротила вы не мне заготовили.
— Я так думаю, что если из этой безумной идеи что-то и выйдет, — заметила Елена Степановна, — то не нам придется выбирать, кто и с кем будет драться.
Николаев надел защитный костюм и вышел из ординаторской. В коридоре ожогового отделения были отчетливо слышны стоны людей. Грустное и очень серьезное лицо Павла Петровича вдруг стало еще и взволнованным. Он ускорил шаг и закричал:
— Анфиса? Что с тобой?
По коридору летали черные мухи. Возле шестнадцатой палаты на полу, склонив голову, сидела Анфиса с большим вздутым животом. Николаев подошел к ней и поднял ее голову за подбородок. Правого глаза на лице Анфисы не было, на его месте располагалось черное гнойное месиво. Из левого текли крупные слезы.
— Какой толк в том, что я не отчаивалась? — прохрипела дежурная медсестра ожогового отделения. — Смерть все равно пришла за мной.
— Почему ты здесь сидишь? — спросил Павел Петрович.
Анфиса шмыгнула носом.
— Я шла сказать вам, что люди находятся в больших сомнениях насчет вас. Они поговаривают, что вы не тот, кому стоит верить; что вы при первой же угрозе сдались и сдадитесь вновь…
Глаза Николаева налились кровью, лицо его перекосилось от злобы.
— Но как они могут так рассуждать, — закричал он, — если они не видели, как все происходило в реальности?
— Я повторяю: они в сомнениях! — истерично завизжала Анфиса так, как только она умела. — Они не знают, стоит ли надеяться на вас… Поэтому просто словами вы их не убедите…
Николаев провел рукой по голове Анфисы.
— Спасибо, Анфиса, твоя информация представляет большую ценность для меня.
Анфиса вскрикнула и схватилась двумя руками за живот.
— Я рада, что успела сделать перед смертью хоть что-то ценное для вас и, может быть, даже для общего дела.
Вся одежда на животе Анфисы окрасилась в темно красный цвет. И из живота Анфисы, сквозь кожу и одежду, вырвалась голова «зместрелы». «Зместрела» на вид была какая-то необычная: вся черная и в слизи. Она противно запищала.
Николаев уставился на Анфису с дикой душевной болью и состраданием на лице. Он стиснул зубы и сжал пальцы рук в кулаки. Изо рта дежурной медсестры вытекла кровь, она мучительно застонала, резко вздрогнула, замерла и медленно, будто нехотя, закрыла глаза.
Павел Петрович ударил кулаком в стену.
— Что же я один могу сделать, — закричал он, — если мне нельзя подниматься выше четвертого этажа? Это же безумие, если я пойду сражаться один на один с тем, кто сильнее меня в тысячу раз.
Николаев уперся лбом в стену и завыл из-за своего бессилия.
У самого выхода из кухни Игоревич сотрясал руками воздух перед спокойным Николаичем.
— Что? Что будем делать? Он же сейчас вернется.
Николаич посмотрел невозмутимым взглядом на Игоревича.
— Что, что?! — передразнил он. — Чай ставь! Будем чай пить.
Игоревич завертел головой по сторонам, будто где-то могло прятаться его спасение.
— Глупее предложения я не слышал, — заявил он.
Николаич развел руками.
— Сам виноват: водку вылил! Теперь придется чай хлебать… с конфетами…
В терапевтическом отделении царила тишина. Человеческая жизнь в нем давно угасла, если не считать шестнадцатую палату, в которой двухметровая женщина-монстр рассказывала больным этой палаты странные истории. Она сидела на своей кровати и тяжело дышала, словно только поднялась по лестнице с первого на второй этаж. Ее левая рука по локоть ушла в стену, покрытую ледяной коркой. Вокруг руки мерцали электрические разряды.
— Эпидемия дала о себе знать на пятом и шестом этажах резким скачком смертности, — бормотала она. — Наступил момент, когда число зараженных в больнице превысило число незараженных…
Валентина Петровна громко закашляла.
— В больнице воцарился хаос, — продолжила она после того, как кашель перестал ее мучить. — Люди от ужаса и шока будто оглохли, они перестали слушать друг друга…
Тут же закряхтела Чеславовна и поднялась со своей кровати.
— Я все понимаю: данная схема развития событий выстроена так, как вам нужно. Но зачем за основу вы взяли фантазию человека, который в умственном плане отстает от вашего развития на целые миллионы лет?
Обрадованная очередным вопросом рассказчица достала руку из стены, покрытой ледяной корочкой, блаженно улыбнулась и легла на свою кровать.
— Если бы мы начали строить новую реальность в спешке, — принялась объяснять она, — основываясь на собственной фантазии, нас бы быстро вычислили те, от кого мы были вынуждены бежать, потому что фантазия разумных существ, живущих долгое время вместе, приобретает какие-то схожие черты. На нее влияют время, место и культура, в которой она появляется.
Чеславовна удовлетворенно закивала.
— Понятно, получается, есть факторы, которые способна влиять на фантазию, — подытожила старушка.
Валентина Петровна облизала сухие губы.
— Нет! Фактор только один: отсутствие фантазии, как таковой, у большинства разумных существ, пытающихся что-то придумать. Сначала они боятся признаться в этом сами себе, а затем всем окружающим. И поэтому для них легче украсть чьи-то мысли, довести идею до совершенства и выдать за свою, чем придумывать все с нуля. Не все рождаются гениями в области фантазии. Но многие хотят, чтобы их признали таковыми и готовы пойти на все ради славы и материальных богатств.
— Так вы, я вижу, готовы пойти на все, — заметила Чеславовна.
Валентина Петровна чихнула в ответ и стала чесать свой громадный нос.
— У нас нет другого выхода, — пояснила она. — Но мы, по крайней мере, не живем штампами. Не повторяем одну и ту же идею друг за другом разными словами. И не выдаем тысячу раз использованную идею за что-то уникальное и неповторимое. Мы видим, и очень ценим что-то новое, и стремимся к нему.
— Никто не спорит, что вы молодцы, — ответила на это Чеславовна.
— Согласись, ведь это наша заслуга, что среди толпы мы сумели выделить гения, — похвасталась рассказчица. — Правда, беднягу оставили ни с чем. Воспользовались его идеей и разрушили все его планы. Но в этом нет ничего удивительного. Такое творится сплошь и рядом. Такое творилось, и будет твориться всегда…
«Ледяная пленка», которая, как одеяло, с самого низа до третьего этажа окутывала здание больницы, вдруг вновь зашевелилась и стала подниматься все выше и выше. Она сверкала ярко-синим светом, при этом здание больницы походило на небольшую игрушку с подсветкой, находящуюся в центре огромного ледяного стола.
Громила и Мирон устроили Тротилу в «душевой» удобное место для просмотра шоу. Он расположился в углу на мягком стуле, положив свои ноги на стол для разделки человеческой туши.
Мирон и Громила разделись до трусов и встали рядом со своим боссом. Они ярко улыбались, предвкушая интересное зрелище.
— Дамы и господа, — заговорил Тротил, — шоу, организованное по вашей просьбе, начинается. Первыми будут нас веселить Громила и женщина, предложившая такую великолепную идею.
Круглова посмотрела на Веру и прошептала:
— Не верю я в хороший конец этой затеи.
Вера сжала кулаки, бросила отчаянный взгляд на Жанну и медленно поднялась на ноги.
На лице Тротила появилась мерзкая улыбка.
— Ну, давайте быстрее, господа участники шоу, — сказал он наигранно-серьезным голосом. — Время у нас ограничено.
Вера неуверенной походкой вышла в центр «душевой», колени и руки ее тряслись от страха. Она уже дважды пожалела о своей затее.
— Ну, иди ко мне, хороший мой, — позвала она Громилу, желая быстрее приблизить развязку этого безумия.
Громила не заставил себя ждать, он шагнул по направлению к Вере, устрашающе набычил мощную шею и стал артистично, играя на публику, размахивать перед ней кулаками. Бедная женщина не выдержала, сжала пальцы в кулаки и с криком бросилась на него. А он, схватив ее за плечо, сделал подсечку. В результате чего Вера полетела на холодную плитку.
Громила повернулся к ней спиной и поднял вверх руки, показывая, что он явный победитель. В его тупой башке даже на секунду не возникла мысль в абсурдности такой ситуации. Видимо, ему не дано было понять, что мужчину не делает краше то обстоятельство, что он может с легкостью бить кулаками по лицу женщины и лупить ногами по ее телу.
Громила специально, чтоб развеселить Тротила и Мирона, показушничал, играл мышцами и смеялся от души. Ему нравилось то, что он делал.
Жанна, которая, как и все пленники, сидела на холодной желтой плитке, вскочила на ноги и закричала:
— Верка, вставай!!!
Вера медленно поднялась и уставилась на Громилу, который не обращал на нее внимания и продолжал всем показывать, какие у него крутые мышцы. Вера с разбегу ударила ногой по его ляжке. Громила схватился за ушибленное место и притворно вскрикнул:
— О-ёй, как больно!
Тротил и Мирон заржали, как кони.
— Я не могу, сейчас уписаюсь, — пожаловался Мирон.
Вера, чувствуя свое бессилие, заколотила кулаками по спине противника. Громила резко развернулся и, схватив за ухо женщину, прижал ее голову к своей груди.
— Ну, что, дрянь, повеселилась напоследок? — прошептал он.
Вера мыкнула что-то непонятное в ответ, и Громила ударил лбом по ее носу. Раздался неприятный хруст, и Вера начала оседать на землю. Громила подхватил ее и резким движением свернул ей голову на бок.
— О, боже! — вскрикнула от неожиданности Круглова.
Громила бросил безжизненное тело Веры на пол и уставился на своих товарищей.
— Дамы и господа, победила дружба, — закричал Тротил. — Похлопаем в ладоши.
Захлопал в ладоши один Мирон.
— Гы-гы-гы, — заржал он и улыбнулся, показывая всем свои черные зубы, изъеденные кариесом.
Громила поклонился сначала Тротилу и Мирону, а затем всем остальным, кто находился в душевой.
— Громилушка, — пропел ласково Мирон, — ты эту жабу тащи сразу в мясорубочную и включай машинку, пускай потарахтит малеха.
Тупой качок схватил Веру за руку и поволок по холодной плитке. Пленные провожали его молчаливым взглядом. Жанна громко заплакала, крупные слезы покатились по ее лицу.
Громила вышел из «душевой» вместе с телом Веры, которое он тащил за собой. А через минуту раздались рев мясорубки и треск ломающихся костей.
— Ну что, Мирончик, — пробормотал Тротил. — Выбирай любую, которая тебе понравится.
Мирон, долго не думая, показал пальцем на Круглову.
— Вот эта мне очень нравится. Пускай встает, почешу ей спинку и еще что-нибудь, что попросит.
Сергей стоял на скрипучей балке и помогал Оле спуститься на нее со стальной трубы.
— Почему они больше не прыгают на нас? — удивилась раненная девушка.
Сергей посмотрел вверх. На расстоянии двух и четырех метрах на металлических балках расположились «ногогрызы». Они не шевелились и не издавали никаких звуков.
— Черт их знает! — сказал Сергей. — Переклинило их, наверное, всех разом.
Он все еще смотрел вверх. В толпе «ногогрызов», которые находились на расстоянии четырех метров, началось беспокойное шевеление, и среди них выделился здоровый — в два раза больше обычного — «ногогрыз».
Сергей опустил взгляд и увидел, что Оля самостоятельно спустилась на несколько метров вниз.
— Правильно, Олечка! — крикнул он. — Так держать, милая!
По длинному безлюдному коридору самого низкого подземного этажа двигались Федор Иванович и Анна. В коридоре горел яркий розовый свет. В конце коридора виднелись большие металлические ворота.
— Наконец-то Чёмча проснулся, — произнесла после долгого молчания Анна. — Мне уже надоело ждать, когда он прочихается и пропердится.
Федор Иванович повернул голову к Анне и сказал ей:
— Эмирта, мне иногда кажется, что наш Чёмча выжил из ума.
— Глупости все это, — возразила Анна. — Чёмча — мудрейшее существо. Он самый сильный строитель новых реальностей, он рассказчик высшей категории, он гений среди гениев…
Анна и Федор Иванович остановились возле ворот. Старик схватился за позолоченное кольцо и потянул его на себя.
— Наш мудрейший Чёмча так уверен в своей безопасности, — возмутился он, — что даже ворота не закрывает на замок.
— Он знает, чего ему надо бояться, а чего нет, — сказала Анна.
Рассказчики вошли в какое-то большое помещение, и ворота за ними сразу закрылись.
Анна и Федор Иванович очутились в огромном зале, освещенном розовым светом. В центре зала в большом мягком кресле сидел Чёмча — очень толстое существо, похожее чем-то на «Зверя», но крупнее его раза в четыре, кожа у него была неприятного серо-синего цвета. Он жадно вгрызался в жареную курицу. Перед ним стоял круглый стол, заваленный различными жирными яствами.
По растянутому до груди кожаному мешку-подбородку Чёмчи тек куриный жир. Чёмча разломал курицу пополам, одну половину положил на тарелку, а в другую впился острыми прозрачными зубами и заработал челюстями так быстро, как будто не ел целую вечность.
— Привет, Чёмча, как я рада тебя видеть, — произнесла Анна.
Чёмча улыбнулся в ответ. Он кинул недоеденный кусок курицы на стол и сладко прикрыл свои заплывшие глазки.
— О, Эмирта! О, Касхен! Чёмча! — проговорил он так, словно произношение каждого слова вызывало у него эрекцию.
Анна и Федор Иванович тут же приняли вид двух дистрофических существ, очень похожих на «Зверя». Кожа у них была серо-синего цвета, руки и ноги — очень слабые, на них практически не было мышц. Но зато голова отличалась от остального тела большим размером, лица у них были мерзкие, дьявольские.
— Чёмча, я понимаю, что ты у нас юморист, — стала отчитывать Чёмчу Эмирта, — но твой черный юмор переходит все границы.
На лице Чёмчи расплылась довольная улыбка.
— Чёмча. О, да! Чёмча, — простонал кайфующий жирдяй за столом.
Эмирта и Касхен остановились возле него.
— Я понимаю, что тебе одному здесь очень скучно, — продолжала возмущаться Эмирта голосом Анны. — Но это не значит, что надо и нас пугать всякой чертовщиной.
— Это точно, — подтвердил Касхен голосом Федора Ивановича. — Я чуть не потерял килограммов пять в весе, когда увидел в мужском туалете разговаривающую голову в унитазе.
— Чёмча, ха-ха! Чёмча! — засмеялось противное толстое существо с растянутым до груди мешком-подбородком. Оно не просто смеялось, оно хрюкало от удовольствия.
Чёмче очень понравилось, что кто-то оценил его черный юмор.
Тротил повеселел оттого, что шоу стало более динамичным. Он все так же сидел на стуле, положив ноги на разделочный стол. На этом же столе лежали три «электрические палки» — единственное оружие, которое ему и его товарищам доверили хозяева новой реальности. И он одним глазом следил за этим оружием, зная, что неосторожное с ним обращение может привести к печальным последствиям.
В душевой раздавались крики:
— На тебе, тварь! — орала Круглова. — Получай, сука!
— Ах ты, плесень гнойная! — пыхтел в ответ Мирон. — Да я тебя сейчас!
— Ты глянь, какие баба вытворяет чудеса! — заметил Громила.
— Да, конфетка еще та! — согласился Тротил.
Круглова вновь удачно попала в нос своему противнику и отскочила от него на несколько шагов. Она понимала, что ни в коем случае не должна попасться в его крепкие руки. С брови Елены Степановны текла кровь, под глазом красовался фонарь. На щеке — царапина.
Мирон выглядел хуже. Лицо его опухло от ударов. Кровавый нос и темно — синяя губа говорили о том, что ему было не до смеха. Он крутился на одном месте и пытался рукой схватить Круглову. Елена Степановна двигалась намного быстрее его, она вновь шагнула к нему навстречу и попыталась попасть кулаком по лицу. Мирон закрыл лицо руками и удачно увернулся. Круглова не растерялась и нанесла удар по его уху. Вот уж чего она не могла предположить, что тело ее и руки смогут вспомнить то, чему она научилась благодаря школьным дракам, когда честь свою приходилось отстаивать кулаками.
Но и Мирон был не из слабаков. Он отступил от Кругловой на шаг. И когда она попыталась вновь врезать ему по лицу, он отмахнулся от удара и схватил ее за волосы, надеясь повалить на пол.
— Сука! — завопила Круглова. — Отпусти, а то хуже будет!
Елена Степановна удачно попала локтем Мирону в нос и отскочила на два шага назад. Мирон с ревом бросился на Круглову, обхватил ее руками и полетел вместе с ней на желтую плитку. Но и тут женщина вышла победительницей, она в борьбе на полу расцарапала ему лицо, хорошенько задела глаз, и когда он, попытался отвернуться от нее, чтоб спрятать лицо, она взобралась ему на спину.
— Лупи его! Не останавливайся! — закричала Жанка. — Пока не сдохнет, колхозник хренов!
Мирон выплюнул кровь и предпринял попытку перевернуться на спину. Круглова стала бить кулаком по голове Мирону, тот попытался отбиться рукой. Но Елена Степановна схватила за эту руку и заломила ее за его спиной.
— Больно! — завопил мужик. — Отпусти, дура!
Он, надеясь на пощаду, три раза ударил по полу. Круглова со всей силы вывернула руку Мирону, и тот захныкал.
— Тротил! А-а! — завизжал он сквозь слезы. — Громила! Помогите! А-яй!
Громила сорвался со своего места, но Тротил успел остановить его криком:
— Стой, пускай сам справляется.
Круглова закрутила руку Мирону настолько сильно, что она затрещала. Мирон вскрикнул и потерял сознание. Елена Степановна поднялась и правой ногой ударила по шее поверженного противника.
— На тебе, тварь! На! — заорала она, не переставая при этом бить по голове Мирона. — На тебе! На тебе! Мы тоже так умеем!
Неожиданно за спиной Кругловой появился Тротил и оттолкнул ее к стене.
— Остынь, детка! — как-то ласково, по-отечески, произнес он. — Побереги силы!
Тротил повернулся лицом к Громиле и показал пальцем на Мирона.
— Выкинь его в мясорубку, чтоб не вонял здесь.
Громила сорвался со своего места, схватил за руку Мирона и потянул к выходу из душевой.
Тротил взглянул в глаза Кругловой и улыбнулся ей. От его улыбки ее ноги стали тяжелыми, ватными, готовыми вот-вот подкоситься.
— Ох, какая ж ты у нас горячая девушка, — прошептал моральный урод. — Сколько страсти в тебе.
Круглова сплюнула на пол кровавую слюну и ответила Тротилу:
— Пошел ты в жопу, надувной шарик!
В кабинете заведующего ожоговым отделением, на полу, напротив друг друга сидели профессионалы своего дела Кожало и Магамединов. Между ними шла тяжелая и напряженная игра. Максим Викторович оттянул свой средний палец и стукнул им по лбу Кожало.
— Профессор, счет: сорок два — ноль, — сообщил он. — Играем еще?
Дмитрий Антонович не стал торопиться с ответом. Он почесал затылок, затем свой нос и только тогда кивнул.
— Играем.
Магамединов наклонился и отвесил еще один фофан.
— Профессор, счет: сорок три — ноль, — прокомментировал Максим Викторович. — Играем еще?!
— Играем! Играем! — закричал Кожало и после того, как почесал затылок, внес серьезное предложение. — Только теперь давай ты будешь профессором.
— Хорошо, а кем будешь ты?
— Я? Доцентом!
— Хорошо, — согласился Магамединов и сделал очередной фофан. — Доцент, счет: сорок три — один в вашу пользу.
— О, коллега! Вы видите?! — обрадовался Дмитрий Антонович. — Ситуация в корне изменилась. Так что, играем дальше?!
В кабинет, постучав для приличия, вошел Николаев.
— Ну, как ваши дела, ребята? — спросил он.
Кожало бросил радостный взгляд на Павла Петровича и ответил:
— Игра в самом разгаре! Если хотите, присоединяйтесь.
Николаев подошел поближе к играющим.
— Нет, спасибо! — сказал он. — Я просто посмотрю!
Тут же открылась дверь, и в кабинет ворвался Погодин.
— Вот вы где, Павел Петрович! — закричал завхоз терапевтического отделения и мастер романов ужасов по совместительству.
Николаев повернулся к нему и горько улыбнулся.
— Рассказывай, как дела, Погодин.
Петр Алексеевич развел руками.
— Дела не очень, но часам к десяти люди соберутся, не все, конечно, но человек двадцать придет.
— Этого мало! — воскликнул Николаев.
— Что поделать! — вздохнул Погодин. — Сколько есть.
Ни с того, ни с сего в беседу влез Магамединов.
— Извините, коллеги, но вы в своем уме? — спросил он. — Какое соберутся?! Время совсем позднее, все пописают и спать лягут.
Николаев бросил резкий взгляд на Магамединова. На лице Павла Петровича появилось искреннее удивление.
— Черт! — закричал он. — А Магамединов ведь прав!
После чего Павел Петрович посмотрел на несчастного Петра Алексеевича.
— Погодин, ты меня прости, но тебе придется все отменить.
Бедный завхоз от неожиданности округлил глаза.
— Ты что?! — возмутился он. — Это катастрофа! Люди и так долго думали, прежде чем согласиться.
— Прости, мой друг, — сказал Павел Петрович. — Я кое-чего не учел. Да и людей соберется совсем мало. А нам надо так, чтоб наверняка…
— Не знаю! — сорвался на крик Погодин. — Не знаю, Николаев! Но с таким подходом к делу у тебя ничего не получится!
Николаич, Игоревич и Хмельницкий, как и договорились, расположились на кухне за небольшим столом для того, чтобы попить чай и провести дружескую беседу.
Начальник мастерских налил чай из заварника в кружку Игоревича.
— Чай у нас вкусный и ароматный, — сказал он и стал наполнять кружку Хмельницкого. — Попробуйте, вам понравится.
Заскрипели входные двери, и на пороге появился Жабраков.
— Простите меня, — произнес он. — Я прилег на полчаса и конкретно отрубился.
— Валик, присоединяйся к нам, — позвал его Игоревич, — чайку попьем. Николаич тем временем достал из навесного шкафчика пустую кружку и поставил ее на стол.
— Вы, Иван Сергеевич, нас простите, — начал оправдываться Николаич. — Мы совсем сдурели.
— Просто мысли про вас в голову дурные полезли, — добавил от себя Игоревич. — Вот мы и начудили.
Хмельницкий взял в руки кружку с чаем и подул в нее.
— Успокойтесь! — сказал он. — Не надо мне никаких ваших извинений. Я прекрасно понимаю, что произошло и почему вы так поступили.
Жабраков сел на свободный стул и с любопытством посмотрел на Хмельницкого, Николаича и Игоревича.
— Я, наверное, что-то пропустил? — спросил он.
Николаич кивнул и налил Жабракову в кружку чай.
— Да, чай действительно вкусный, — похвалил Хмельницкий после того, как сделал два глотка.
Игоревич протянул свою пустую кружку Николаичу.
— А то! — сказал он. — Николаич, плескани еще.
Николаич вылил остатки чая из заварника в протянутую кружку.
— О! — воскликнул Игоревич. — А тебе что, совсем ничего не осталось?
Николаич поставил на стол пустой заварник и достал из-за пазухи баночку с пивом.
— Вы уж извините меня, но я пивка чуть-чуть хлебану. Нашел одну баночку в своих старых заначках.
Начальник мастерской открыл баночку и сразу же приложился к ней. Хмельницкий допил свой чай и громко поставил кружку на стол.
— В общем, нет смысла нам дальше притворяться. Господа, прошу спокойно принять тот факт, что вы проиграли войну серьезному противнику, то бишь, нам.
У Жабракова отвисла челюсть.
— Простите, нам — это кому? — поинтересовался он.
— Это неважно. Сейчас вам надо принять быстрое и единственно правильное решение — работать на нас. Тот, кто такое решение не примет, к моему сожалению, из-за этого стола уже не встанет.
Николаич с ошарашенным взглядом опустился на стул.
— Я не понял, что вы только что сказали? Повторите, пожалуйста…
Лицо Игоревича стало багровым.
— Ты, мудак, хоть понял, что сейчас ляпнул? — заревел он. — И предложил?
— Значит, именно тебя мое предложение не устраивает? — спросил Хмельницкий.
В ответ Игоревич ударил кулаком по столу.
— Нет, не устраивает!
Хмельницкий уставился в глаза Игоревича. Тот тихо зевнул и замер на несколько секунд.
— А жаль! — сказал главврач и щелкнул пальцами. лой мужчина не смог
Глаза Игоревича стали медленно закрываться. Игоревич наклонился к столу, затем вскинулся и взглянул в глаза Хмельницкому.
— Ну что, не передумал? — переспросил Иван Сергеевич.
Игоревич, отрицая такую возможность, завертел головой и всем телом завалился на стол, сбив руками все, что на нем стояло.
Из кружки Жабракова вытекли остатки чая. Он мгновенно поднялся со стула и схватил Хмельницкого за воротник белого халата.
— Что это за хрень такая?! Ты что творишь, дятел?!
Хмельницкий перевел взгляд на Жабракова и уставился ему прямо в глаза. Жабраков медленно отпустил воротник, пошатнулся и, задев спинку стула, полетел на пол.
— Что за чертовщина? — прошептал он и закрыл тяжелые веки.
— Ну, а что скажешь ты, Николаич? — поинтересовался главврач у начальника мастерской.
— У меня нет другого выбора! — ответил тот. — Вы умеете убеждать!
— Что ж, хоть ты меня порадовал. Значит так, избавляйся от этих двух глупцов и отдыхай. А я ближе к завтраку найду тебе новых помощников.
— Хорошо, как прикажите, — сказал Николаич.
— Перед сном пойду и убью еще одного человека, — заявил Хмельницкий. — Я его один раз пожалел, но он не сделал из этого никаких выводов.
— И как зовут этого человека?
— Какая тебе разница, Николаич? Ты убирайся здесь и иди, ложись спать.
Магамединову и Кожало надоело играть в профессора и доцента. Они дружно уселись на полу и стали ковыряться пальцами в своих сопливых носах. Внезапно в голове Магамединова кто-то прошептал: «Тихо-тихо… спокойно…». Магамединов достал палец из носа и повернул удивленное лицо к Кожало.
— Ты слышишь этот голос? — спросил он, и его глаза стали мутными.
— Какой голос? — хихикнул Дмитрий Антонович.
В голове Магамединова вновь раздался шепот: «Тихо-тихо, все хорошо, ты просто вставай…».
— Хорошо! Хорошо! — закричал Максим Викторович. — Я встаю!
— Ну, вставай, — произнес безразличным голосом Кожало.
Магамединов не просто встал — он вскочил и схватился за уши.
— Кто ты?! И зачем ты сидишь в моих ушах?! — заорал он. — Хорошо! Хорошо! Я иду!
Магамединов кинулся к двери и выскочил из кабинета.
В коридоре в этот момент собралось очень много людей: и зараженных, и не зараженных. Они проводили любопытным взглядом Магамединова.
— Хорошо! Хорошо! — бормотал он, передвигаясь по коридору быстрым шагом. — Я иду! Я иду!
На пятом этаже в одиннадцатой палате урологического отделения хилый рассказчик Егор опустился на колени возле стены, покрытой ледяной корочкой.
— И на этом ее движение не прекратилось, — заговорил он и всунул руку в стену, вокруг нее тут же вспыхнули электрические разряды. — Преодолев рубеж между третьим и четвертым этажом, — продолжал рассказывать парень, — ледяная пленка стала подниматься по стене больницы еще выше…