Максим Викторович настолько сильно увлекся изучением новой чумы, что не заметил, как погибло больше половины его отделения. Скорее всего, он неосознанно прятался от реальности. От невыносимой боли, от жестокого голода и от смерти в ее самом страшном проявлении. Сам он понял это только тогда, когда решил обойти отделение и посмотреть, что в нем творится.
Магамединов поднялся на третий этаж и в вестибюле хирургического отделения встретился с Николаевым. Они закурили. Павел Петрович даже не стал спрашивать, когда это Максим Викторович опять пристрастился к никотину. Он ведь уже больше трех лет как распрощался с этой вредной привычкой.
Магамединов делал затяжку за затяжкой, руки у него тряслись.
— Что, все так плохо? — поинтересовался Николаев.
Максим Викторович кивнул и ответил:
— Я боюсь, что эпидемия скоро перенесется на ваш этаж. И не знаю, что мне делать. Может, хоть часть условно здоровых отправить к вам? А то у нас они рано или поздно станут больными.
— Это не выход, — моментально возразил Павел Петрович.
— Что же мне тогда делать?
Николаев пожал плечами.
— Так легче всего ответить, — прошептал Магамединов.
— Собери их всех, сделай еще один анализ крови и тех, кто не заражен, распусти на все четыре стороны, пускай идут, куда хотят, — предложил Павел Петрович. — В свое отделение я никого не пущу. У нас и так, как ты говоришь, риск заражения очень высок.
Внезапно на втором этаже хлопнула дверь, а затем раздался крик Анфисы:
— Максим Викторович, ну где же вы?
Магамединов вышел на лестничную площадку, за ним — Николаев.
— Что случилось, Анфиса? — спросил заведующий терапевтическим отделением.
— Четыре человека покинули отделение, — ответила дежурная медсестра. — Собрались и ушли. Я чувствую, что скоро и другие последуют их примеру.
— Вот этого я больше всего и боялся, — сказал Магамединов.
— Закрывай отделение на железные двери, — посоветовал ему Николаев. — Все же для этого продумано. Я у себя давно так сделал.
Магамединов посмотрел на Николаева, как на полоумного, и ухмыльнулся.
— А как же санитары? Они у меня покойников на улицу выносят.
— У вас там что, один ключ на все отделение? — удивился Павел Петрович.
— Да, так оно и есть, растеряли остальные. Собирались пару штук запасных сделать, да руки не дошли.
— Нашел проблему, — заметил Николаев. — Поставь кого-нибудь дежурить у двери с этим вашим единственным ключом.
— Вот Анфису и поставлю, — принял решение Магамединов. — Меньше по отделению будет шляться, больше шансов у нее останется выжить в этой гиблой обстановке.
Во второй палате терапевтического отделения, возле кровати обглоданного старика (в его теле были выедены внутренние органы и видны ребра, а также не было гортани), сидел Хонкин-старший и смотрел несчастными глазами на своего брата Женьку, который стоял в проеме дверей. Щеки и губы старшего брата были испачканы кровью.
Хонкин-старший медленно, не отводя взгляда от брата, встал на ноги. Женька громко заорал и сбил его с ног. Завязалась драка. В итоге младший сел сверху на старшего, стянул с кровати подушку и опустил ее на лицо брата.
Хонкин-старший пытался сопротивляться, но Женька не оставил ему никаких шансов. Несчастный больной перестал махать руками и умер от удушья.
Хонкин-младший убрал с лица брата подушку, взглянул на него и завыл от боли, ворвавшейся в его сердце.
Заскрипел замок, и открылась железная дверь. Из отделения пульмонологии на лестничную площадку восьмого этажа выскочил растрепанный и ужасно расстроенный Погодин. И через секунду туда же выглянул со злым лицом Воржицкий — лечащий врач этого отделения.
Петр Алексеевич, кривляясь, отвесил ему поклон чуть не до пола.
— Спасибо, Семен Семенович!
Воржицкий зло сверкнул глазами и недовольно буркнул:
— Да как вам не стыдно! В больнице такая беда, а вы черт знает, чем занимаетесь.
— У меня наряду с общей бедой, — заметил Петр Алексеевич, — еще имеется и своя, индивидуальная. Но вам меня не понять, потому что вы находитесь на поверхности проблемы, а я целиком и полностью — внутри нее.
— Ладно, идите с богом, Петр Алексеевич. Мне, простому смертному, действительно, трудно понять вас: «высоко летающих» или «глубоко плавающих». Я привык изъясняться простым и доступным языком, чего и вам желаю.
— И вам доброго здоровья, — произнес Погодин и начал спускаться по лестнице.
Воржицкий проводил его недобрым взглядом и закрыл дверь. Погодин спустился на несколько этажей вниз. Он развернулся на очередном лестничном пролете и резко остановился.
По лестнице навстречу ему поднималась девушка в черном платье с коротким рукавом и четками в руках. На плече у нее сидел ворон.
Девушка была завораживающе красивой и стройной. Она грациозно протянула вперед свои тонкие руки и заговорила дрожащим голосом:
— Пришло время вершить судьбы, мой господин. Я готова открыть свое истинное лицо. Готовы ли вы его увидеть?
Погодин, когда понял, кто перед ним стоит, схватился за голову.
— Боже, но так не бывает! Это сон или явь?!
Удивительно, что в шестнадцатую палату терапевтического отделения эпидемия так и не заглянула. Вика, Василиса, Сарнацкая и Чеславовна сидели на своих кроватях, выпрямив плечи и положив руки на колени. Все они внимательно смотрели на Валентину Петровну. Глаза у них были стеклянные, как у мягких детских игрушек.
Валентина Петровна, удобно расположившись на своей кровати, щелкала семечки и шелуху выплевывала прямо на пол. На стене за ее спиной мерцала ярко-синим светом ледяная корка.
— Эпидемия на втором этаже достигла таких масштабов, — заговорила двухметровая женщина-монстр и стряхнула с рук шелуху, — что бороться с ней, как со стихией, становилось бессмысленно. Она пожирала жизни людей, как некоторые из вас пожирают орешки за бутылочкой темного пива.
Вика не выдержала и подняла вверх руку, как послушная школьница.
— Минуточку, можно вопрос?
Валентина Петровна тяжело вздохнула.
— Давай, деточка, задавай.
— Почему на картинке все круги не замкнуты и один больше другого, а эллипсы пересекаются между собой?
— Все очень просто, попробуй смотреть только на круги или только на эллипсы, — спокойно объяснила Валентина Петровна. — И не забывай, что здесь можно применить уравнение восьмого порядка.
Вика свела глаза в одну точку и радостно улыбнулась.
— Спасибо… я поняла! — заверещала она. — Блин, неужели все так просто?
Валентина Петровна кивнула и продолжила свой рассказ:
— Врачи, казалось бы, все предприняли, чтобы чума не вышла за пределы отделения. Но один из санитаров, воспользовавшись дружбой медсестры с третьего этажа, спрятался от своих обязанностей в хирургии под видом больного этого отделения, заняв одну из пустующих кроватей.
Валентина Петровна громко высморкалась в больничное полотенце и обвела серьезным взглядом всех больных шестнадцатой палаты.
— И ровно через три часа именно в этой палате появился первый больной за пределами терапии, зараженный африканской чумой, — закончила она.
Шмыгнув заложенным носом, Чеславовна тоже обратилась к рассказчице:
— Валентина Петровна, мне не понятно правило Агиеса… И еще — что такое «первое колебание»?
— Хм… Правило Агиеса говорит о том, что чрезмерно мощный поток информации приводит к нарушению мозговой деятельности, — пояснила усталым голосом Валентина Петровна. — Из-за этого включается естественная защита мозга, в результате которой объект перестает адекватно принимать любую, даже очень простую, информацию.
Чеславовна нетерпеливо махнула рукой.
— Это мне понятно. А вот дальше…
— А дальше, если простыми словами, нужна сильнейшая встряска, нужен шок, чтобы естественная защита прорвалась. Этот удар и называется первым колебанием.
— Валентина Петровна, что там дальше было с этой чумой? — поинтересовалась Василиса. — Неужели никто ее так и не смог остановить?
— Не спеши, умница моя, — заявила рассказчица, — сейчас все узнаешь. Давайте только подождем Вику и Чеславовну, что-то они отстают с усвоением материала.
На первом этаже в вестибюле, где произошла страшная трагедия, стало тихо. Опустели скамейки и стулья. Остались эхо и Игоревич.
Пожилой мужчина притащил откуда-то строительную тачку и уселся на полу возле большой кучи человеческого фарша, в котором были перемешаны головы, руки и ноги людей. Воздух в помещении заполнился запахом свежего сырого мяса — «человечиной». Чем-то вонючим, непривычно сладким и чересчур пряным.
Вокруг, казалось, все стихло. Состояние у Игоревича было приглушенное, муторное — будто его контузило. Ему было плохо и душевно, и физически. Игоревич голыми руками вытянул из кучи несколько распиленных кусков человеческого тела и сложил их в тачку. Затем достал голову — она была вся в крови. Он посмотрел на нее: глаза открыты, в них остался страх, охвативший человека перед смертью.
Игоревич тяжело вздохнул. Он грязными пальцами закрыл глаза покойному, бросил голову в строительную тачку и вновь опустил руки в кровавое месиво.
— Эй, что ты делаешь?! — закричал кто-то.
Игоревич кинул кусок мяса, с одеждой и костями вперемешку, в тачку. Потом оглянулся и увидел, что к нему со стороны левого крыла вестибюля приближаются Николаич и Рыжов.
— Я собираюсь похоронить их в одной общей могиле, — ответил он.
Николаич и Рыжов подошли к нему вплотную. Рыжов весь съежился от жуткого зрелища. Он посмотрел на испачканные в крови руки Игоревича широко раскрытыми глазами и проглотил ком, подступивший к горлу.
— Думаешь, будет правильно? — засомневался Николаич.
Бледный Рыжов бросил взгляд на удивительно спокойного Николаича и резко отвернулся.
— Правильно, — сказал он, подавляя рвоту. — Не здесь же все это оставлять!
— Давай тогда поможем, что ли, — предложил начальник отдела технического обслуживания.
К горлу Рыжова поступил ком, еще больше предыдущего, и он еле его проглотил.
— А без меня не справитесь?
— Я от помощи не откажусь, — пробормотал Игоревич и продолжил кидать распиленные куски человеческих тел в строительную тачку. — Только если со мной вдруг что не так опять станет, вы меня сразу же убейте.
Николаич сел на корточки и взглянул в наполненные болью глаза Игоревича. Тот сразу же отвернулся.
— А что может стать не так? — осторожно спросил Николаич.
— Сейчас это не важно. Когда станет, вы сразу поймете.
Николаич надел резиновые перчатки и опустил руки в кровавую жижу. От нее пошло теплое испарение. Николаич вытащил из кучи руку с золотым кольцом и уставился на нее.
— Я даже представить себе не мог, что мне придется в жизни вот так вот копошиться в «свежепорубленных» человеческих костях и мясе, — произнес он и швырнул руку в тачку.
— Но зато я вижу, что ты по этому поводу особо не расстраиваешься, — сказал Рыжов, пытаясь успокоить прыгающий до горла желудок. — Тебе что отпиленные руки, что отпиленные доски складывать — одно и то же!
Рыжов взялся за ручки тачки.
— Куда везти? — спросил он.
Игоревич поднял голову и окровавленными пальцами почесал нос.
— Выйдешь во двор и найдешь яму, туда все это и скидывай.
Рыжов посмотрел в сторону выхода. К нему двигались в защитных костюмах два санитара: Морковин и Бобров. Они на носилках несли покойника с распертым животом, прикрытым черным пледом. Из-под пледа на землю высыпались бело-розовые червячки, похожие на опарышей.
Рыжов кивнул и сразу же за санитарами вышел во двор больницы. Он с рабочей тачкой остановился на крыльце и взглянул на непривычную картину. Ярко-синяя блестящая пленка покрывала всю землю, окружающую больницу и только метров шесть не доходила до ступенек, ведущих ко входу.
— Спаси и сохрани меня, Господи, — прошептал он. — Дай понять моему разуму, что происходит вокруг меня. Может быть, я попал в ад и об этом еще не знаю?
В это время санитары подошли к ледяной пленке и на счет «три» выкинули с носилок покойника. Сразу же от ледяной поверхности взвились к верху языки пламени, и труп за считанные секунды сгорел без остатков.
Рыжов скатил по ступенькам тачку и двинулся с ней к вырытой яме. Санитары подняли в знак приветствия руки. Рыжов кивнул в ответ. Морковин отстегнул верх защитного костюма. Бобров сделал тоже самое.
— У меня порядком сдают нервы, — заныл Морковин. — Я скоро просто сорвусь. Нахрена мы их всех таскаем? Какой в этом смысл?
— Тебе ж объяснили, в чем смысл! — рявкнул в ответ Бобров.
Рыжов опрокинул тачку в яму и подошел к Морковину и Боброву.
— Это все-таки правда, что в терапии — эпидемия? — спросил он.
— Правда, — ответил Бобров. — Люди мрут, как мухи.
Морковин сплюнул скопившуюся во рту гадкую слюну и обратился к Боброву:
— Я, Степан, наверное, еще разок схожу — и пас, больше в отделение не вернусь.
— Может, моя помощь нужна? — поинтересовался Рыжов.
Морковин покрутил пальцем у виска.
— Ты даже не суйся туда, дурачок. Помочь ты там точно никому уже не сможешь. А вот себя, скорее всего, загубишь. Правильно я говорю, Степан?
— Не лезь туда, Рыжов, там тебя ждет верная смерть, — подтвердил Бобров.
— Ясно, мужики, мне дважды повторять не надо.
Раздался шум и гам, и в вестибюле первого этажа появился отряд Сергея Ветрова. В него входили: Артем, Полина, Оля, Капрон, Макето, дядя Ваня, Шурик, Жуков, Психоза, Рыбин, Мария, Кристина, Тамара. Это были во многом совершенно разные люди, но их объединила борьба с неизвестной им напастью. Не назвать хотя бы одно из перечисленных имен было бы подлостью. Бойцы выглядели уставшими, но довольными. В руках они держали согнутые в форме кочерги или клюшки железные арматуры. У Макето и Рыбина за поясом висели острые топоры, а Капрон нес на плече штыковую лопату.
Впереди отряда с согнутой арматурой и ведром шел Сергей Ветров.
— Шесть штук за один раз! — сообщил глава отряда Игоревичу и Николаичу. — Они — суки! — попрятались, наверное, от страха. Явно поняли, что сила за нами.
Сергей бросил ведро на пол. Оно перевернулось, и из него вылетело несколько раздавленных «ногогрызов», они все были в какой-то желтой слизи.
Ветров повернулся и хлопнул по плечу идущего за ним грозного бойца.
— А Капрон наш — вообще богатырь! Одного гада лопатой прибил, а второго ногой растоптал.
— Ура Капрону! — закричал Психоза, молодой мужчина в очках, похожий на маньяка. — Ура богатырю!
— Ура! Ура! Ура! — поддержали его остальные.
Петр Алексеевич Погодин, тот самый неизвестно куда пропавший завхоз терапевтического отделения, понял, что до своего этажа не добежит. Он остановился на четвертом и потянул на себя тяжелые металлические двери. Очутившись в ожоговом отделении, он повернул в правое крыло.
Серые коридорные стены раздражали его глаза. Этот цвет Погодин не любил, и, слава богу, в его отделении он не преобладал.
Из одиннадцатой палаты ему навстречу неожиданно вышел заведующий ожоговым отделением.
— Петр Алексеевич, какими судьбами вас занесло в наше отделение? — поинтересовался Кожало.
— Да в туалет меня по-маленькому основательно приперло, чувствую, что до своего этажа не добегу, — объяснил Погодин.
Кожало поправил очки.
— Вы нам заразу из вашего отделения не принесли? — строго спросил он.
Погодин остановился и вытер рукавом белого халата пот с лица.
— Какую заразу? Вы это о чем, Дмитрий Антонович?
— Такое ощущение, что вы где-то конкретно нажрались и проспали все самое интересное, — заметил заведующий ожоговым отделением.
— Будете смеяться, но так оно и было, — мрачно сказал Погодин. — Беда у меня случилась. И вряд ли в этой больнице найдется тот, кто сможет меня понять.
— Петр Алексеевич, вы хоть видели, что творится на улице?
— Вы это тоже видели?! — закричал завхоз. — Значит, я не сошел с ума?
Кожало растянул губы в невеселой улыбке.
— Я искренне вам сочувствую. Для вас сегодняшний день будет полон открытий и сильнейших потрясений.
— Ладно, Дмитрий Антонович, не пугайте меня. Я и так уже основательно напуган.
Погодин сделал несколько шагов вперед и открыл двери, ведущие в туалет.
— Мне сейчас самое главное — найти психиатра, который докажет мне, что я еще не сошел с ума, — сказал он и зашел в туалет.
Петр Алексеевич открыл кабинку, встал напротив унитаза и расстегнул ширинку. Где-то в туалете, за его спиной, раздался шорох. Погодин обернулся и бросил взгляд в щель между дверью кабинки и косяком.
По полу туалета пробежала крыса. Завхоз прошептал проклятье и медленно повернул голову назад. Наступила тишина, которую прервал жалобный мужской голос.
— Молодой человек, пожалуйста, перейдите в другую кабинку.
Погодин от неожиданности подскочил, волосы на его голове встали дыбом.
— Ой-ё-мое! — вскрикнул он, кое-как застегнулся и поглядел вниз. Из унитаза на Погодина смотрела несчастными глазами голова Можаева, пожилого врача ожогового отделения.
— Ну, пожалуйста, я вас очень прошу, — сказала она.
— Аа… Да-да!! — растерянно выпалил Погодин, шагнул назад и быстро закрыл дверь кабинки.
Он перекрестился и прошептал:
— Наверное, мне уже поздно идти к психиатру, тут и так все понятно.
Пока завхоз терапевтического отделения расстраивался в туалете по поводу того, что его крыша безнадежно поехала, Дмитрий Антонович Кожало сидел за рабочим столом в своем кабинете и слушал голос Федора Ивановича, который раздавался из мобильного телефона Груши.
— Мне жаль тебя, Виталик. Искренне жаль, — монотонно говорил Федор Иванович. — Ты тонешь в мире своих страхов, с каждым днем погружаясь все глубже и глубже в нечто, далекое от реальности. Ты принимаешь помощь тех, кто влез в твой разум, и сознательно отказываешься от помощи тех, кто способен тебе помочь.
Кожало остановил запись и помотал головой.
— Вот же урод! Он играет с твоей психикой.
Груша отошел от зеркала, выражение его лица было серьезным. Парня основательно трясло. Он тер руки, пытаясь таким образом побороть, охвативший его озноб.
— Страшно очень. Не знаешь уже, кому и верить. Я тут много о чем подумал…
Кожало кинул удивленный взгляд на Грушу.
— Потише на поворотах, Виталий! Ты сам, между прочим, пришел ко мне за помощью, припоминаешь? А этот Федор Иванович специально тебе голову морочит, неужели не понятно?
В ответ Груша тяжело вздохнул.
— А кто его знает, — сказал он. — Жуть какая кругом. Уже и сам не пойму, что происходит.
Дмитрий Антонович внезапно ударил кулаком по столу и заорал:
— А ну соберись! Ты что, поверил этому дремучему старикану?! Не забывай, Виталий, кто твой друг, а кто — враг!
— Не давите на меня! — из глаз Груши брызнули слезы.
— Ладно, Виталий. Извини меня.
Кожало — весь взъерошенный — встал со стула и положил руку на плечо Груши.
— Обидно будет, если мы сдадимся при первых же сомнениях, посеянных в наши души. Давай доведем наш план до конца. Я тебя очень прошу. Второго шанса у нас может уже не быть.
Груша отстранился от Кожало, и хмуро сказал:
— Тоже мне план. Ничего пока и не вышло, а дальше и вообще…
— Не спеши с выводами, — возразил Кожало. — Ни одному рассказчику не понравится, когда ему мешают и воду мутят. Давай разок помешаем ему творить то, что он задумал, и посмотрим на его реакцию — что он учудит в ответ.
Андрей, Олег Олегович и Александр Евгеньевич — заядлые картежники и больные одиннадцатой палаты урологического отделения, — встали возле окна и уставились на стекло, разрисованное морозом. А хилый юноша Егор, обыгравший их в карты и поставивший свои условия, расположился на стуле спиной к ним.
Егор волновался, будто боялся чего-то и не отрывал взгляда от двери.
— Ледяная пленка будто ожила и вновь стала разрастаться, — заговорил юноша. — Она медленно потянулась в сторону здания больницы, расползлась по всему крыльцу и достигла входных дверей…
Александр Евгеньевич громко чихнул.
— Будь здоров! — произнес Андрей с серьезным выражением лица.
Егор вздрогнул и осторожно посмотрел на мужчин, стоящих возле окна. В палате повисла угнетающая тишина.
— Эй! — шепнул хилый юноша.
Никто не отреагировал на его шепот. Егор встал, подошел к Александру Евгеньевичу и хлопнул его по спине. Александр Евгеньевич повернулся лицом к Егору. Глаза его были залиты кровью, изо рта текла желтая слюна с пеной.
— Черт! — выдохнул Егор. — Неужели я делаю что-то не так?!
Николаич, наблюдая за Игоревичем, не сразу ощутил, как в его тело пробрался холод. Просто в какой-то момент он понял, что замерз и может подхватить воспаление легких. Во двор начальник мастерской вышел в рабочей одежде и старой телогрейке. Игоревич — того хуже, в тонких шерстяных брюках и в ветровке. Но ему было тепло, даже жарко! Он закапывал одну из двух вырытых ям, в которую вместилось все, что осталось от восьми человек после нападения на них «ногогрызов».
Игоревич был на три года старше Николаича. В сравнении с полноватым от хорошей жизни начальником мастерской он выглядел тощим, словно питался через день. Смуглое лицо Игоревича портила седая щетина.
Николаич взглянул на мертвого мужчину, лежавшего в сторонке. Это был несчастный Артемович, в глазах которого застыли ужас и удивление.
Николаич указал на него пальцем.
— Я так понимаю, ты его собираешься хоронить отдельно?
— Угу, — мрачно ответил Игоревич и бросил несколько лопат земли в яму.
Николаич протянул руку к лопате.
— Давай подменю, — предложил он.
— Не надо, я сам! — отказался от предложения Игоревич.
За спинами Николаича и Игоревича зашевелилась ледяная пленка. Она засверкала ярко — голубым светом, затем зашуршала и стала медленно разрастаться. Игоревич бросил еще пару лопат земли, поднял голову и прислушался. Его насторожил странный звук. Он покрутил головой, но ничего необычного не заметил.
— Шли бы вы в помещение, Николаич, — сказал Игоревич. — Жутко холодно на улице стало, а вы раздеты. Заболеете еще.
— Ты тоже не больно тепло одет.
— Не обращайте на меня внимания, я к холоду привыкший.
Николаич недоверчиво хмыкнул, потом твердо сказал:
— Нет уж. Давай-ка доделаем, что начали.
Груша вошел в свою палату с какой-то непонятной пустотой в сердце. Видимо, его настолько измучил страх, что он просто устал бояться. Впервые он почувствовал тупое одиночество и безысходность. Ему захотелось просто лечь, заснуть и проснуться дома, услышав голоса родителей.
Как надоело все то, что видели глаза. Душили серые стены, давил яркий свет, бесили чужие люди, которым он был безразличен. Если б можно было сейчас взять и закричать, он бы закричал. Но Виталик не мог себе позволить даже такого удовольствия, поскольку получил серьезное задание и понимал, что должен его выполнить.
Груша обвел палату взглядом. Федор Иванович и Василий сидели на кроватях и читали газеты. Пузырь лежал, уставившись в одну точку на потолке. Виталик долго смотрел на Пузыря. Ему даже показалось, что Даньке плохо, но спрашивать его об этом он не стал.
Груша лег на кровать, взял в руки книгу и повернулся спиной к Федору Ивановичу. Виталик открыл книгу, там, где у него была закладка, и сделал вид, что читает. Ему совершенно не хотелось читать, ни одно слово не лезло в его сознание. Мозг словно отказывался принимать информацию.
Федор Иванович кинул газету на тумбочку.
— Знаете, что, молодые люди? Пришло время сказать вам правду, — неожиданно произнес он.
Груша перевернул страницу, показывая, что его это совершенно не интересует. Зато Василий сразу же оторвался от сканвордов и спросил:
— Вы про что, Федор Иванович?
Старик ответил:
— О том, что давным-давно мне пришлось своими глазами видеть, как это странное блестящее облачко прикасалось к людям и превращало их в мерцающие частички пыли.
Груша тихонько достал из кармана джинсов мобильный телефон и включил диктофон. А Федор Иванович подошел к Пузырю и положил руку на его плечо.
— Так вот, оно тогда уничтожило всех людей, находящихся в коридорах подземного этажа больницы, и стало подниматься на первый этаж.
Груша уставился на старика. Тот провел рукой по голове Пузыря. Из глаз Даньки потекли слезы. Виталик дрожащими руками вытянул из другого кармана джинсов МР3 — плеер и вставил наушники в уши. При этом он неотрывно следил за действиями Федора Ивановича.
Тот поймал его взгляд и ласково улыбнулся.
— В вестибюле первого этажа, — заговорил громче он, — облачко разделилось на два одинаковых. Они полетели в разные стороны, одно — в левое крыло, другое — в правое.
Рассказчик шагнул к кровати Груши. Виталик зачем-то закрыл глаза и сжал кулаки. Федор Иванович наклонился над его ухом со вставленным наушником и зашептал:
— Нет преграды для тех, кто хочет что-то сказать…
Груша мгновенно открыл глаза и, — будто что-то лопнуло в его груди, — заорал диким голосом:
— А-а! Сука!!! Я не хочу тебя слушать!! Заткнись, козел!
Федор Иванович поменялся в лице, отшатнулся, одновременно издав непонятное гортанное: «Ух». Потом схватился за голову и с грохотом упал на пол, зацепив рукой стул.
— Ух-ух, — невнятно бормотал он.
Часть головы Федора Ивановича — совсем малая — изменилась: исчезли волосы, стала видна кожа серовато-синего цвета.
Груша вскочил с кровати, как воин, почуявший свое преимущество. В эту же секунду с кровати поднялся Василий и сделал шаг в его сторону. Виталик кинул взгляд на Василия и склонился над Федором Ивановичем. Он хотел сказать что-то очень гадкое старику, но Василий сделал еще один шаг вперед. Груша выпрямился и уставился на Василия.
— Эй, ты чего задумал?! — крикнул он.
С кровати резко вскочил Пузырь, наклонился и достал из тумбочки острый кухонный нож. Василий протянул руку к Пузырю, и тот вложил в нее холодное оружие.
Груша, понимая, что дело — дрянь, стал отступать в сторону входной двери.
— Извини, Груша, — сказал Василий, — но свой выбор ты уже сделал.
Груша испугался не на шутку. Он видел, что ребята были настроены серьезно. Ох, как серьезно!
Василий прыгнул вперед и замахнулся ножом на Виталика. Груша схватил двумя руками руку нападавшего с ножом и отвел ее в сторону. Он почувствовал, что справится. Василий не одолеет его. Кишка у него тонка.
Но тут все усложнил Пузырь, он подскочил к Груше со спины и вцепился ему в шею. Василий тут же вырвался из цепких рук Виталика и со всей силы ударил ножом его в живот. Груша упал на колени и мучительно всхлипнул.
— Мне жаль, что ты не увидишь то, что увидим мы, — сказал ему Василий.
Изо рта Груши вытекла струйка крови.
Виталик растерянно поглядел на своего убийцу, потом — на кровавое пятно на полу.
— Ааах, — в горле Груши что-то булькнуло, он закрыл глаза и рухнул лицом вниз, раскинув руки в стороны.
Игоревич бросил несколько лопат земли на небольшой холмик.
— Так-то лучше, — сказал он.
Николаич с грустью кивнул.
Игоревич взглянул на небо.
— Неужто нынче человеческая жизнь не имеет никакой ценности?
— Так, да не так, — возразил Николаич, — Врач у нас один решил докопаться — что ж здесь происходит? Покойников стал резать. И выяснил, что живые люди представляют отличную почву для роста тварей… таких жутких, что в страшном сне не приснятся.
— Тогда зачем же нас уничтожать, если мы живыми нужны? — вскинулся Игоревич.
Раздался неприятный шуршащий звук, словно по сухим листьям проползла змея. Двое пожилых мужчин не обратили на него внимания — а это был шорох, который издавала ледяная пленка.
— По этому поводу тоже есть кое-какие соображения, — сказал Николаич. — Заметь, очевидцы произошедшего рассказывают, что эти… «ногопилы»… или как их там.
— «Ногогрызы», — подсказал Игоревич.
— Так вот, эти «ногогрызы» не бросились на людей, стоящих по одному, а ринулись на тех, кто стоял в толпе. Как бы высказывая этим, что им не нравится массовое скопище людей.
Ледяная пленка, словно растущее живое существо, преодолела расстояние в хороших полметра и опять засверкала ярко-голубым светом. Вспышки света больно ударили по глазам Игоревича и Николаича, и они оба замолчали.
Игоревич подошел к телу Артемовича и стал рыть рядом с ним могилу.
— А там же яма у тебя почти наполовину вырыта, — удивился Николаич. — Зачем новую копаешь?
— Там камни, здесь я быстрее вырою.
Тишину и спокойствие больничного двора внезапно нарушили оживленные голоса. На улицу выскочило шестеро человек: Сергей, Оля, Полина, Артем, Психоза и Шурик.
— Я думаю, мы имеем дело с инопланетянами! — закричал, перебивая других, Психоза. — А почему нет? Кто-то же за этим стоять должен?!
— Что-то я не видел здесь ни одного инопланетянина, — не согласился Артем Жук.
— Как же не видел? — удивился Шурик, еще тот ботаник и спорщик по жизни.
— А эти… как их там? «Ногогрызы»! Почему ты не можешь допустить, что это и есть инопланетяне?
Артем пожал плечами.
— Как-то маловаты они для разумных существ, — ответил он.
— Кто бы за этим ни стоял, — произнес, не задумываясь, Сергей, — я ему объявляю войну и обещаю тотальное истребление. Клянусь, что пока не уничтожу последнюю тварюгу — не успокоюсь!
— И мы клянемся! — закричала Оля.
Сергей посмотрел на девушку странным изучающим взглядом. Она заметила этот взгляд и натянуто улыбнулась в ответ.
Игоревич тем временем уже стоял по пояс в яме и выкидывал из нее землю. Вновь зашуршала ледяная пленка, она заметно приблизилась к пожилым мужчинам. Игоревич остановился, уловив краем глаза ее движение.
— Николаич, видишь эту дрянь?
Начальник мастерских бросил взгляд на ледяную пленку, и она тут же сделала резкий скачок, очутившись возле ямы, в которой замер Игоревич.
— Игоревич, уходим! — заорал Николаич.
Мужчина кивнул и потянулся руками к телу Артемовича. Николаич в это время уже бежал к дверям больницы.
— Молодежь, давайте бегом в здание, — завопил он и указал на быстро двигающуюся ледяную пленку. — Смотрите, как эта дрянь быстро ползет сюда. Ничем хорошим это не кончится.
Ребята послушно отступили в здание больницы. Николаич влетел вслед за ними и оглянулся на Игоревича.
Вот же идиот! По-другому не скажешь. Он тянул тело Артемовича в яму вместо того, чтобы спасаться. В какой-то момент его стало не видно — он наклонился. Сразу же следом в яму сползла ледяная пленка. Николаич на мгновение закрыл глаза, ожидая самого худшего.
— О, боже! — застонал он. — Вот дурак!
Из ямы резко поднялось пламя огня, и через секунду после этого выскочил Игоревич. На нем загорелась куртка, и он на ходу скинул ее с себя.
Ледяная пленка покрыла землю внутри ямы и вокруг нее. Игоревич стал смотреть, как она стремительно приближается к нему. Он чего-то медлил.
Ледяная пленка быстро приблизилась к ногам Игоревича. Он же, не спеша, поднялся по ступенькам, сделал два стремительных шага вперед и прыгнул в сторону входных дверей. Пленка покрыла крыльцо прямо под летящим Игоревичем. Николаич, распахнув двери, схватил двумя руками и потянул на себя, приземляющегося на ледяную пленку товарища по несчастью.
Мужчины вместе упали на пол. Сразу же закрылись двери, после чего их и смежную с ними стену частично прихватила ледяная пленка, она застыла на одном месте и перестала шуршать.
Если кто-то захотел бы представить, что такое ад, ему было бы достаточно зайти в терапевтическое отделение. В десятую палату, например. Туда, куда только что зашла Весюткина. В палате летали большие черные мухи. На двух кроватях лежали и, не переставая, стонали Ковров и Стелькин, зараженные чумой. То, что чувствовали больные, приговоренные неизученной болезнью к смерти, можно было смело называть адскими муками.
На двух других лежали покойники со вздутыми животами. С одного из них сползло одеяло. Над этим покойником стояла Весюткина, не зная, что делать. Она смотрела, как сквозь натянутую кожу живота прорываются беловато-красные червячки, похожие на опарышей.
Стелькин открыл тяжелые веки и стал наблюдать за Весюткиной. Инга Вацлавовна боялась, что все твари, выползающие из тела, разбегутся по сторонам и станут новыми источниками заразы. Она периодически обтирала трупы мокрым полотенцем, собирая всю выползающую живность в ведро с ядовитой жидкостью. Весюткина понимала, что скоро прорывов станет больше, и ей будет трудно уследить за расползающимися тварями.
— Доктор, почему из палат не выносят мертвецов? — слабым голосом спросил Стелькин. — Здесь и так дышать нечем. А они прямо на глазах разлагаются.
— Миленький, я не знаю, — ответила Весюткина, продолжая наблюдать за червяками.
Ковров повернулся на кровати сначала в одну сторону, затем в другую, потом громко застонал.
— Есть! Я хочу есть!! Накорми меня или убей… Умоляю, сделай что-нибудь.
— О, боже! — закричала Инга Вацлавовна.
На ее глазах натянутая кожа с треском разошлась, и из живота показалась голова «зместрелы». Мерзкая тварь угрожающе зашипела, обнажив свои острые зубы и язык, и стала медленно выползать из покойника. Весюткина отступила на шаг, резко вытянула руку и схватила «зместрелу» за голову.
— Вот же, блин! — тут же вскрикнула Инга Вацлавовна и бросила «зместрелу» на пол. Сквозь тоненькую медицинскую перчатку проступила кровь и закапала на пол.
Кровь не останавливалась, все сильнее и сильнее сочилась по руке. Весюткина посмотрела на руку, затем на «зместрелу», ползущую по полу. Инга Вацлавовна наступила на тварь и раздавила ее. При этом «зместрела» визжала, как резаная свинья, вокруг нее растеклась желтая слизь.
Весюткина бросилась к выходу, открыла дверь и выскочила из палаты. Ковров взглянул на раздавленную «зместрелу». Кое-как поднялся с кровати, подошел к ней, сгреб руками с пола и впился зубами в ее «хвост». В этот момент «зместрела» открыла глаза и отчаянно взвизгнула. Ковров ударил ее головой об пол. «Зместрела» затихла, и он заново впился в нее зубами, откусил часть твари и с наслаждением стал жевать.
— Ты мне, дурню, объясни, пожалуйста, ты чего затормозил?! — налетел Николаич на Игоревича, как только они сели на скамейку в вестибюле. — Ты же видел, что медлить нельзя.
Игоревич тяжело вздохнул.
— Я просто взглянул легкой смерти в глаза и подумал — почему бы нет.
— Что — нет? Ты о чем? — не отставал Николаич.
— Жизни нет! — заговорил Игоревич мрачным голосом. — Мы, как колорадский жук в банке, перемещаемся полудохлые по этой больнице и на что-то еще надеемся. Какой смысл продолжать? Жизнь закончилась здесь и сейчас. Неужели вы этого не видите?
— Так ты хотел… Того? — наконец-то дошло до Николаича. — С жизнью попрощаться? Ступил вперед ножкой, и все проблемы позади? Глупо это и не по-мужски.
— Так ведь надежды же нет никакой! — выкрикнул Игоревич. — Вы просто этого еще не поняли…
Он достал из кармана сигарету и закурил.
— Вас еще, друг мой, — произнес он, выпуская струю дыма, — не зацепила волна безграничного опустошения и отчаяния.
— Тьфу ты, — сказал Николаич. — В отчаяние впадать мне рановато, у меня тут на кухне жена работает, между прочим…
— Так что же вы здесь сидите?! — удивился Игоревич. — Бегите к ней! Может, нам времени жить осталось — минуты!
— Брось говорить ерунду. Все наладится, выкарабкаемся как-нибудь из этой ледяной ловушки. Главное в это верить… Да…
Николаич замолчал, а затем продолжил:
— Пойду-ка я и в самом деле жену навещу, посмотрю, как у нее дела.
— Давайте-давайте! — поторопил его Игоревич.
— Ты тоже поднимай свой тощий зад и пошли со мной, — пробурчал Николаич. — Варвара нас чаем напоит, да накормит чем-нибудь.
Федор Иванович, избавившись от окровавленного тела погибшего Груши, стал внимательно наблюдать за Данькой и Василием. Пацаны заснули где-то около трех часов дня. Василий спал спокойно. Пузырь же во сне и стонал, и дышал — тяжело, со свистом, словно у него было воспаление легких.
Неожиданно Данька громко всхлипнул, втянул в легкие большую порцию воздуха и затих. Через секунду он уже бился головой о подушку, не соображая, что не может выдохнуть. В конце концов, отвечающий за все это головной мозг дал команду на выдох, и воздух вырвался из легких наружу.
— Ох… ох… что же это будет? — застонал в глубоком сне Пузырь, а потом сам себе же ответил: — Я чувствовал, что будет тупик. Зачем здесь стена — ведь другой дороги нет!
Федор Иванович подошел к Пузырю и положил ему руку на лоб.
— Потерпи, потерпи, мальчик, в тебе сидит такая зараза, природу которой я никак не могу понять.
Пузырь со стоном открыл глаза. По его лицу потекли слезы.
— Помогите мне, — заскулил он. — Я больше не могу терпеть эту боль.
Федор Иванович, жалея, погладил его по голове.
— Я не могу прорвать защиту, — прошептал старик. — Правило первого колебания не срабатывает. Не может же быть так, что дальше ничего нет… Такое ощущение, будто…
Федор Иванович резко убрал руку и вскрикнул:
— Ё-мое! Сработала примитивная система самоуничтожения организма… В твоей голове растет шарик… Черт, что же делать?!
Старик двумя руками схватился за голову:
— Что же делать?! — повторил он. — Тебе, Данька, природа совершенно не хочет доверять свои тайны. Но ничего, мы поспорим с матушкой, кто кого на этот раз.
Несчастный Пузырь уже не слышал Федора Ивановича. Боль в его голове стала невыносимой. Он закрыл глаза и истошно заорал. Затем открыл их — и в них моментально возник сильнейший испуг.
— Ты кто такой?! — завопил он. — Уйди прочь от меня!!!
После того, как Весюткина перевязала себе руку и надела поверх повязки медицинскую перчатку, она вновь заглянула в десятую палату и была поражена переменой, произошедшей за ее недолгое отсутствие. В палате летало много черных жирных мух. Весь пол был усеян ползающими тварями: мелкими беловато — красными червяками, похожими на опарышей, «зместрелами», серыми «жучками», похожими на божью коровку и маленькими «ногогрызами».
Весюткина оглядела палату и увидела, что животы у двух покойников разорвались от груди до паха, как рвется старая майка, и наверх вылезли вздутые кишки. Через разорванную кожу живота во внешний мир, не спеша, проникали всевозможные твари.
Вся «живность», что ползала по полу, пищала, взвизгивала и «вжикала», представляя собой жуткий бурлящий микромир палаты.
— Я этого больше не вынесу, — произнесла Весюткина, вошла в палату и закрыла за собой дверь.
Николаич и Игоревич спустились в подвал, повернули в правое крыло и двинулись к пищеблоку.
— Я никогда не сдавался ни перед какими трудностями, — похвастался Николаич. — Бывали такие моменты, что жизнь мне показывала полную жопу. Но я всегда боролся со всеми изъедающими душу негативами. Вот такие пирожки.
— Есть вещи, которые могут в одну секунду подавить дух человека, — возразил Игоревич. — Например, смерть кого-то очень близкого и дорогого.
— Это, увы, неизбежность и это надо воспринимать так, как оно есть.
— Все, что говорите вы сейчас — это лишь слова… Просто жизнь вас не трепала по-настоящему, вот до сих пор и живете с легким сердцем.
Игоревич внезапно замолчал и обернулся. За его спиной никого не было, коридор — пуст. Ни шороха, ни скрежета. Вообще никакого звука.
— Как-то подозрительно тихо здесь, — заметил он. — Ни одного человечка не видно.
Николаич беспокойно завертел головой, почувствовав то же самое, что и его новый знакомый. Никогда у пищеблока не было тишины. Обычно тут сновали люди, вечно кому-то было что-то надо на кухне. То сахара попросят, то кофе или чая.
— Не пугай! Здесь же должна быть охрана. Я ее сам организовал.
— Сами видите — никого нет!
Николаич ускорил шаг.
— Ёлки-палки! Надеюсь, с Варварой все в порядке, — пробормотал он.
— Да вы сразу-то не пугайтесь, — сказал Игоревич. — Хотя, если честно, я бы свою жену здесь ни за что не оставил.
Николаич ничего не ответил и с шага перешел на бег. Очутившись на кухне, он посмотрел по сторонам. На электрических плитах нагревались большие кастрюли, из них валил пар. На столах стояли тазы с нарезанной картошкой и другими овощами.
— Куда же все подевались? — растерянно сказал Николаич.
На кухню зашел Игоревич.
— В моечной тоже никого, — сообщил он.
Николаич заглянул в кастрюлю, вода в ней выкипела почти до самого дна. Заглянул в другую — та же самая картина. Начальник мастерской пошел по кругу и стал выключать электрические плиты.
— Странно это все, — тихо сказал он Игоревичу.
Из двенадцатой палаты в коридор вышла Весюткина, а навстречу ей, из одиннадцатой, — Круглова. Врачи сняли верхние части защитных костюмов и направились к кабинету заведующего.
— Как у тебя вообще обстоят дела? — поинтересовалась Инга Вацлавовна.
— Восемь человек из оставшихся тридцати я отпустила на все четыре стороны, — поведала Круглова. — Остальные приговорены… Правда, некоторые из них еще об этом не догадываются.
— И мне нечем похвастаться, — сказала Весюткина. — Все заражены — нет ни одного счастливца, которого я смогла бы отпустить… Блин, что-то я проголодалась, надо бы чайку попить.
— Я вообще на еду не могу смотреть. Она у меня вызывает рвоту.
— Нет. Так нельзя. Хочешь, милая, выжить, надо чем-то поддерживать свои силы.
Женщины остановились возле кабинета Магамединова. Круглова громко вздохнула.
— Может, махнуть на них всех и уйти из отделения, пока не поздно? — спросила она.
— Умирающим нужна наша помощь и поддержка, — ответила на это Инга Вацлавовна. — Я не брошу их. Не могу, моя совесть не позволит мне это сделать.
— В том-то и все дело, — сказала Круглова.
В коридоре появились два санитара — Борыгин и Теплицын. Они медленно, опустив головы, шли друг за другом. Круглова сразу же накинулась на них:
— Милые мои, а вы не могли бы ногами шевелить быстрее? Идут — нога за ногу цепляется. Как по бульвару. Вы что, не видите, сколько трупов?! Живые лежат среди мертвых.
Борыгин зло сверкнул глазами.
— Не реви! — рыкнул он. — Сама бы потаскала носилки, а я бы поглядел, насколько у тебя силенок хватит.
— И у нас проблема, — сообщил Теплицын. — На улицу хода нет. Замурованы наглухо. Как теперь избавляться от трупов?
— Не кричите, — вмешалась в разговор Весюткина. — Всем тяжело. Открывайте окна на первом этаже и выкидывайте.
— Так зачем носить на первый этаж? — удивился Борыгин. — Сразу в палате откроем и выкинем.
— Совсем обалдел! — вскрикнула Инга Вацлавовна. — На глазах у других больных? Я не позволю!!
— Извини, Инга Вацлавовна, не подумал.
В коридоре за спинами Борыгина и Теплицына показались Зайцев и Лебедь.
— Ну, так что будем делать? — закричал Зайцев. — Сил уже нет никаких. Может, ну ее к черту, эту бессмысленную работу?
Весюткина бросила усталый взгляд на Зайцева.
— Эта работа не бессмысленная, — возразила она.
— Уже давно пора признать, что дело — дрянь! — не выдержал Лебедь. — Смысла нету никакого в наших действиях!
Открылась дверь, и из кабинета вышел Магамединов. Он суровым взглядом посмотрел на Лебедя и заговорил взволнованным голосом:
— Знаешь, Михаил, сдаться легче всего. Ты рассуждаешь вроде бы здраво, а на самом деле сопротивляться не хочешь. Тем самым давая больше шансов своему невидимому противнику. А ты не подумал, что может быть, остановив здесь и сейчас эпидемию, люди в этой больнице продержатся больше времени? И, даст Бог, дождутся помощи из внешнего мира?
— Какое там сопротивление, — вставил свое слово Борыгин. — Это больше похоже на маразм.
— Если ты сдался — уходи! — вскипел Магамединов. — Тебя никто не держит. Но других — не агитируй!
Магамединов развернулся, в бессилии плюнув на пол. Борыгин заскрипел зубами.
— А я и не сдавался! — крикнул он в спину Магамединова.
— Мы не сдаемся, — решил разрядить обстановку Зайцев. — Но если так важно выносить трупы, то почему нам никто не помогает?
В коридоре появился Бобров.
— Правильно делают, что не помогают, — сказал он.
Все повернулись к Боброву.
— Еще один умник! — рявкнула Круглова.
— Бобров, а где Морковин? — спросила Весюткина.
Бобров в ответ ухмыльнулся.
— А я знаю?
Магамединов несколько раз хлопнул в ладоши.
— Так, парни, десять минут на отдых. И продолжаем работать, а я найду вам помощников. Идет?
— Идет! — согласился за всех Зайцев. — Только с помощниками поторопитесь, Максим Викторович.
Два санитара с носилками зашли в десятую палату, и оттуда через секунду раздался вопль одного из них:
— Твою мать, а кого тут выносить?! Здесь одни черви!!!
Магамединов подошел к дверям десятой палаты и заглянул в нее. Из палаты в коридор вылетело несколько мух. Магамединов закрыл двери и обратился к Весюткиной и Кругловой.
— Так, девчонки, зовите в мой кабинет Николаева. Будем думать, что делать дальше.
Федор Иванович заставил Даньку сесть.
— Давай, Пузырь, теперь сам! — сказал старик.
— В вестибюле первого этажа, — заговорил Данька, и у него изо рта потекли слюни, — облачко разделилось на ы-ы….
Он вывернул голову как паралитик и сжал от боли зубы так сильно, что они у него заскрипели.
— На «ыа» одинаковых облачка, которые полетели в разные стороны…
Федор Иванович положил руку на плечо Пузыря.
— Все, пока не напрягайся, Пузырь… Дальше у тебя все пойдет, как надо. Я с твоим шариком в голове разобрался.
К Федору Ивановичу, не спеша, подошел Василий. Он кивнул старику и стал смотреть Пузырю прямо в глаза, как будто он что-то искал в них. Хотя глаза Даньки были совершенно безжизненные, стеклянные, Василий что-то там все-таки разглядел.
— Вот это чудеса! — вскрикнул он. — Мы стали совершенно другими. Во мне столько энергии, что я готов перевернуть мир вверх дном!
Федор Иванович ласково улыбнулся и спросил:
— Ты видишь океан в его глазах?
— Да, вижу!
— Вот эту энергию вселил в вас сам бог, — сообщил старик. — Но матушка-природа отобрала у вас право на ее использование.
Вместо того чтобы поинтересоваться, почему так поступила матушка-природа, Василий закричал:
— Я хочу использовать свою энергию прямо сейчас.
Федору Ивановичу это не понравилось.
— Не спеши, — предупредил он. — Рассудок твой еще слаб, не готов ты пока. Потерпи, парень.
— А когда я буду готов? — спросил нетерпеливый Василий.
— Скоро. Очень скоро, — ответил ему рассказчик.
Всегда такой спокойный и невозмутимый, Николаич вдруг серьезно заволновался. Уже второй раз за день. Они с Игоревичем стояли возле дверей на кухню и обсуждали положение дел.
— Прошло так много времени, — сказал начальник мастерской, — а Варвара не появилась, надо что-то предпринимать…
— Раз она не появилась, давай ее разыщем.
— Пошли, заглянем в кладовые, — решил Николаич и зашагал в конец коридора. Игоревич последовал за ним.
Николаич открыл широкие железные двери, спустился по ступенькам в маленькое сырое помещение и подошел к двум дверям. Достал из кармана связку ключей и вставил один из них в замочную скважину.
— Хорошо, что жена запасные ключи отдала мне.
Николаич открыл дверь и вошел в первую кладовую. Игоревич остался стоять в проходе. В кладовой горел свет. Начальник мастерской обвел взглядом все помещение, в котором на стеллажах лежали продукты: тушенка, консервы, маринады, ящики с овощами и много-много еще чего.
— Есть здесь кто-нибудь? — спросил он.
Среди стеллажей раздался шум — упала и разбилась стеклянная бутылка.
— Кто здесь? — повторил Николаич и почувствовал, как по его телу побежали мурашки.
Из-за стеллажей вышел Горовец — больной из терапевтического отделения. У него хорошо были видны вздутый живот, слюна, текущая по подбородку, красные, навыкате, глаза. Из разных углов кладовой выскользнули две «зместрелы» и закрутились вокруг ног Горовца. Николаич вздрогнул, заметив все это.
— Ты здесь один? — спросил он.
Горовец молча покачал головой — мол, нет, я не один.
— Ты не видел мою жену?
Горовец вновь качнул головой.
Николаич шагнул вперед и повысил голос:
— А как ты сюда попал? Откуда у тебя ключи?!
«Зместрелы» бросились в разные стороны от Горовца и спрятались за стеллажами. Больной отступил на шаг назад.
— Уйди, по-хорошему прошу, — прошептал он, и из его рта вытекла слюна с кровью.
Николаич сделал еще два шага вперед.
— Валентин, будь осторожен, я здесь, — раздался откуда-то из-за стеллажей слабый голос его жены.
Николаич аж подпрыгнул.
— Варвара, с тобой все в порядке?
— Более-менее, — ответила она. — Меня кто-то стукнул по голове… и опрокинул на меня стеллаж.
Николаич скрипнул зубами и двинулся в сторону голоса.
— Не переживай, я сейчас этому гаденышу за его выходки кулаком по морде настучу.
Он обошел быстрым шагом стеллаж за стеллажом. Нигде Варвары Семеновны не было видно. За последним стеллажом он встретился взглядом с Акимовым, другим больным из терапевтического отделения. Тот тоже был со вздутым животом и красными глазами.
— Я не понял?! — закричал не на шутку перепугавшийся Николаич. — Варвара, ты где?!
И сразу же, со всей силы, на плечо Николаича обрушилась мужская рука. Он обернулся и вскрикнул. На него с ненавистью смотрел Игоревич.
Николаич мог бы поклясться, что он увидел глаза зверя, изверга. Они были чужие, нечеловеческие — беспощадные!
— Ну, вот и все, ублюдок, пришел твой последний час! — произнес Игоревич.
А где-то там, под стеллажами, открыли пасти и радостно запищали «зместрелы». Писк был похож на смех. Из голов этих маленьких, но, по-видимому, очень умных животных, торчали тонюсенькие антеннки, которые распространяли неуловимый сигнал…
Заведующий хирургическим отделением нашел себе интересное занятие. На листе бумаги он старательно рисовал лицо Анны. И это у него неплохо получалось.
— Скажи мне, красавица, — прошептал Николаев, — почему, когда я тебя вижу, мое сердце предательски бьется?
И в этот же момент без стука в кабинет ворвалась Круглова.
— Вот вы где, Павел Петрович! — закричала она. — Мы все с ног сбились, а вы…
Николаев приставил палец ко рту. Круглова замолчала. Павел Петрович указал на свободный стул, стоящий рядом со столом. Елена Степановна с серьезным выражением лица подошла к столу. Заведующий хирургией тем временем дорисовывал шею и плечи Анны. Круглова села на стул и, взглянув на чудачества Николаева, тяжело вздохнула. Она повернула голову и заметила, что на вешалке в углу кабинета висит защитный костюм. Елена Степановна вновь посмотрела на Николаева и нетерпеливо произнесла:
— Ну правда, Павел Петрович, вы здесь сидите, а у нас там черт знает что творится.
Николаев поставил на картинке число и расписался.
«Что вы?! Как же без выпендрежа?! Специально, говнюк, тянет время», — подумала Круглова и уже хотела разозлиться на Николаева, но почему-то передумала и просто улыбнулась ему.
— Когда мне кажется, что мои силы закончились, я сажусь и занимаюсь ерундой до тех пор, пока мне не станет стыдно, что я ею занимаюсь, — объяснил свои действия Павел Петрович.
— И как, помогает? — спросила Елена Степановна, протянула руку к стопке рисунков Анны и стала рассматривать один за другим. На каждом рисунке одна и та же дата.
— Еще как.
Круглова попыталась заглянуть в глаза Павла Петровича.
— Скажи, Николаев, вот ты прожил около четырех десятков лет… И, что не разу в жизни у тебя не было серьезных отношений ни с одной женщиной? «Только раз — и до свидания»?!
— Если хорошенько задуматься, то, как ты говоришь, так и было. Но иногда, правда, два раза и… до свидания.
— И тебе не грустно от этого?
— Грустно.
— Но, ведь ты, Николаев, красивый мужик. В чем проблема?
Николаев пожал плечами.
— Я не знаю… Во мне, наверное. Была у меня по молодости горячая любовь. Три года длилась. А потом я ей стал не нужен. У нее появился более красивый и состоятельный мужчина.
— Теперь понятно: мужчина тот был постарше, с машиной и деньгами… Интересно, насколько?
— С крутой машинкой он был точно, — вспомнил Павел Петрович. — А старше он меня был на целых шесть месяцев. Мне было тогда шесть с половиной, а ему семь.
Круглова улыбнулась и ударила ладонью Николаева по плечу.
— Ах, Николаев! Был ты мелким подлецом — им же и остался. Я тут так растрогалась, а он!
— Да, не было, Лена, у меня, у дурня, серьезных отношений! — признался Павел Петрович. — На первом месте у меня всегда стояла карьера. Только о ней, родимой, и думал. И вот совсем недавно осознал, что самого главного в жизни так и не увидел. Бывает же так.
— Бывает и хуже, — произнесла Круглова. — У меня все хорошо начиналось, да как-то очень быстро закончилось. Любовь была. Да любил он как-то не так, как других женщин любят. Терпела-терпела — да и не выдержала! Послала его ко всем чертям.
По лицу Кругловой покатились слезы.
— Так, Елена Степановна, мы совсем отвлеклись, — запаниковал Николаев. — Вы это… чего хотели?
Круглова встала, вытерла рукавом лицо и сказала срывающимся голосом:
— Магамединов тебя ждет. Ему твоя помощь нужна. Пришло время принимать серьезные решения, что и как делать дальше. Наша больница уже давно живет по своим законам, и на данный момент именно она имеет власть над нами, а не мы над нею.
— Хорошо, — ответил он. — Ты иди, а я тебя догоню…
Круглова кивнула и вышла из кабинета. «Как-то я резко ее оборвал, не пожалел и не дал высказаться», — поздно спохватился Павел Петрович. — «Странная она какая-то. Но по-своему интересная…»
Он подошел к вешалке, снял с нее защитный костюм и надел его. Неожиданно раздался звонок рабочего телефона. Николаев вздрогнул и кинул взгляд на аппарат. Первое, о чем он подумал, — это о том, что наконец-то наладили связь.
Павел Петрович бросился к телефону и схватил трубку.
— Алло, я слушаю!
— Здравствуйте, меня зовут Андрей Кабен, — заговорил кто-то неприятным монотонным голосом. — Из-за моих глупых магических опытов в вашей больнице появилась очень нехорошая субстанция паранормального характера.
— Знаешь что, парень… — сказал в трубку разозлившийся Николаев…